ПОСЛУШНИК И ШКОЛЯР, НАСТАВНИК И МАГИСТР

К оглавлению

СЛОВО К ЧИТАТЕЛЮ

Уважаемый читатель!

Книга, "идущая вам в руки", как говорили старые книготорговцы, рассказывает о людях далеких времен, которые, так же как и мы, обдумывали и мучительно искали ответы на вечные вопросы: о наилучшем воспитании и образовании детей, о вступлении их в мир, в жизнь (земную и вечную). Читая ее, вы будете вести диалог с жившими задолго до вас людьми, в том числе и на языке их культуры, соприкоснетесь с миром их чувств и мыслей (они помогут Вам в этом, разговаривая между собой, обсуждая свои и в то же время вечные проблемы).

Мир средневековья был весьма отличен от современного. В нем существовали иные ценности, иные цели и задачи воспитания, иной масштаб и тип идеального человека, другой, отличный от нашего, вариант многогранного педагогического процесса. Целостное познание сущности процесса воспитания и обучения, необходимое каждому педагогу, возможно лишь с учетом многомерности этого процесса. Все грани дополняют друг друга как в исторической динамике, так и в логической статике, как во временной последовательности напластований педагогического опыта, так и в единой объемной картине воспитания и обучения. В наследии каждой эпохи есть такие черты и характеристики педагогики человека, без познания которых профессионализм учителя, как это ни парадоксально, недостаточен. Невозможно понять не только современную образовательную систему и ее исторические перспективы, но и саму сущность воспитания, образования, социализации без овладения опытом предшествующих эпох. "Делание себя педагогом" предполагает и путешествие по Стране Педагогии, «вживание» в ее различные исторические эпохи, пропускание их через себя, внутреннее повторение пройденного человеком исторического пути.

В процессе чтения приведенных в книге текстов, при их сопоставлении и анализе у читателя — студента, преподавателя, ученого — возникнет масса вопросов. И эти вопросы, самими текстами поставленные в непривычной для читателя форме, дадут ему возможность взглянуть на педагогику с иной, не менее интересной точки зрения, чем принятая в наше время, близкая и понятная читателю и как бы единственно верная. Многое в средневековой педагогике выглядит если не чуждым, то часто иным, далеким не только по количеству прошедших веков, но и по своей внутренней, забытой современным человеком природе воспитания и обучения. Вдумчивое чтение сборника позволит студенту не только усвоить материал по теме, но и развить историко-педагогическое, педагогическое, культурологическое мышление. Эта книга задумана как одно из развивающих такое мышление пособий. Сейчас в университетах, институтах, колледжах и лицеях идут интенсивные поиски путей улучшения и изменения того круга историко-педагогических дисциплин и той их разорванной, «лоскутной» структуры, которая существовала до последнего времени и оказывала негативное воздействие на формирование интереса учителей к этой проблематике.

Данное издание предназначено восполнить нехватку учебных пособий и широко использоваться в различных курсах подготовки преподавателей гуманитарного профиля для школ, колледжей, лицеев и вузов, в первую очередь в курсе истории педагогики. Оно также будет полезно при изучении курсов истории культуры, литературы, религии, психологии, в которых до сих пор история образования, как правило, не рассматривалась или рассматривалась крайне поверхностно. Широкий читательский адрес пособия обусловлен многоплановостью содержания средневековых текстов, сообщающих сведения, имеющие одинаково важное значение для всех названных выше областей знания.

Приведенные материалы позволят преподавателю подготовить спецкурс по теме средневековой педагогики, студентам — самостоятельно работать над ней (дается перечень вопросов, заданий и тем курсовых работ, а также примерный план спецсеминара). Такой спецкурс послужит дополнением к небольшому количеству часов, отводимых на эпоху средневековья в общем курсе истории педагогики. Знакомство с книгой может быть рекомендовано и тем, кто занимается педагогическими проблемами более поздних периодов, в том числе и современного, поскольку рассмотренные в ней педагогические проблемы на основе древних источников помогут им шире и глубже разработать собственную тему.

В издание включены тексты, различающиеся по характеру и направленности: для учителя и преподавателя вуза, для студента и учащегося колледжа, лицея или старших курсов педагогического училища, для школьника и его родителей. Сюда вошли произведения западных и восточных Отцов Церкви, деятелей монашеских движений, учителей дворцовых, городских и приходских школ, профессоров университетов, средневековых ученых, философов, богословов, писателей, летописцев и просто учителей того времени.

Обращаем внимание читателя на то, что работа со средневековыми текстами не является легкой ввиду сильного отличия современного миропонимания от средневекового и иной стилевой подачи материала их авторами. Читатель должен быть заранее настроен на это и готов к активной мыслительной деятельности и сердечному сопереживанию. Атмосфера раскрываемого периода непривычна прежде всего своими суждениями, тем, что понималось тогда под педагогикой, поскольку педагогика не была самостоятельной научной дисциплиной — она растворялась в синкретическом комплексе общих историко-культурных представлений о Боге, мире, человеке, его росте, воспитании, обучении и образовании. Поэтому своеобразны и формы воспитательной практики, и рассуждения, и их направленность. Педагогика еще не создала своего профессионального языка, в связи с чем изучающему средневековые тексты для их понимания необходимо обращаться и к теологии, и к философии, и к этике, и к искусству логики и красноречия и т. д. Не совсем идентичны современным и значения многих понятий, даже таких на первый взгляд общеупотребительных, как «вина», "вера", «грех», "страсть", «человек», "дети" и т. п. Самостоятельно изучая тексты (книга и направлена на выработку навыков самостоятельной работы с учебным материалом, самостоятельного анализа и оценки его, чему способствует система вопросов и заданий), следует постоянно спрашивать себя: какой смысл вкладывал автор данного сочинения в то или иное слово?

Трудность анализа "языка педагогики" многократно возрастает, так как перед вами переводы с латыни, греческого и др. Составитель и переводчики старались достичь наиболее близких по смыслу вариантов передачи тех или иных понятий, но все-таки общение читателя со средневековыми авторами этой книги неизбежно идет через вторые руки переводчика. При работе со студентами преподавателю следует убедиться в том, что они понимают прочитанное верно, а также формировать интерес к предмету изучения, несмотря на его сложность. Для облегчения восприятия текстов можно предложить совместное с преподавателем чтение и комментирование отдельных отрывков на семинаре. На основе такой работы у студентов в дальнейшем будет развиваться вкус к самостоятельному изучению текстов прошлого. Необходимым элементом работы с текстом является также обязательное обращение к комментариям, без которых затруднительно осмыслить содержание полностью. Разделы предваряют вступительные статьи, содержащие характеристику эпохи или феномена, которым посвящена та или иная часть книги. В послесловии дана общая картина средневековой христианской педагогической культуры.

Учебное пособие предполагает большую степень самостоятельности учащихся, большую свободу выбора преподавателями применяемых методов и методик работы. В него включены тексты источников с необходимыми предисловиями и комментариями, поэтому желательно использовать в комплексе с учебной и исследовательской литературой, например, следующие учебные пособия, хрестоматии и антологии: Очерки истории школы и педагогики за рубежом: В 3 ч. М., 1988–1991; Хрестоматия по истории педагогики. Т. 1. Античный мир. Средние века. М., 1938; Идеи эстетического воспитания. Т. 1. М., 1973; Школа и педагогика в культуре Древней Руси. Ч. 1. Историческая хрестоматия. М., 1992; Г.Б. Корнетов. Всеобщая история педагогики. М., 1994. Основные исследовательские работы по средневековой школе и педагогике, средневековой культуре в целом приведены в списке рекомендованной литературы.

Впервые после долгих лет перерыва средневековая педагогика приходит к читателю. И, конечно, в столь ограниченном объеме невозможно охватить ее и представить подробно и всесторонне. Эта книга — начало долгого пути к возвращению из небытия целого пласта истории педагогической культуры, незаслуженно забытого.

Учитывая настоящую ситуацию, составитель при определении концепции книги исходил из следующих положений и критериев: насыщенность, информативность, доступность, представительность. В сборнике представлены многие из основных раннехристианских и средневековых авторов, специально затрагивавших в своих сочинениях вопросы воспитания и обучения, показывавших образовательный процесс и его идеальные образцы. Составитель стремился включить больше текстов впервые переведенных на русский язык авторов, совсем не известных нашей педагогической аудитории. Отбирая тексты, составитель попытался представить их авторов не в коротких отрывках безличного цитатника на все случаи жизни, но в достаточно пространных извлечениях, через которые просматривается и индивидуальность автора, и черты конкретной эпохи. Высоконаучные трактаты перемежаются описаниями средневековой педагогической практики. В те далекие времена еще не существовало собственно педагогических сочинений, и каждое произведение включало комплекс проблем, вопросов, идей, имеющих отношение ко многим сферам человеческой жизни. Поэтому педагогический аспект вычленяется как из обширного литературного наследия, так и внутри отдельно отобранного текста. Большую часть этой работы выполнили составитель и переводчики, каждый из которых — специалист по данной эпохе. Но все же определенные усилия по вычленению педагогической мысли, напряженный диалог с историей приходятся на долю читателя. Преподаватель или студент, почувствовав цельность традиции, смогут понять единство культуры этой эпохи и самостоятельно оценить заложенное в ней богатство педагогических идей. Приведенные тексты и педагогичны, и этичны, и теологичны, и летописны… Но педагогика в них часто скрыта, например, за богословскими рассуждениями или повествовательными описаниями. Затрудняют восприятие текстов мифологические образы, непривычные современному читателю сравнения, многомерные символы и др. Частично помогут разобраться в текстах каждого автора, как отмечалось выше, предваряющие их краткие предисловия и заключающие комментарии. В конце прилагается список рекомендательной литературы и аннотированный указатель личных имен.

Давайте же попробуем погрузиться в круг мыслей и чувств средневекового человека. Именно на достижение подобного "взгляда изнутри" и направлена представляемая вашему вниманию книга.

Авторы вводных статей и послесловия — В.Г. Безрогов, О.И. Варьяш и П.Ю. Уваров. Предисловия к каждому тексту и комментарии к нему составлены: в случае новых переводов — переводчиками, при переиздании ранее опубликованных текстов — В.Г. Безроговым и О.И. Варьяш на основе информации, взятой либо из той книги, где текст опубликован впервые, либо из других справочных и иных изданий. Библейские цитаты даны в Синодальном переводе, когда он совпадает с латинским, греческим (или на ином языке) текстом; в случае расхождения переведены буквально. Орфография и пунктуация в текстах из старых изданий приближены к современным нормам.

В.Г. Безрогое, Т.Н. Матулис

Раздел 1 "СКАЖИ МНЕ, КТО ТВОЙ УЧИТЕЛЬ…"

СУЩНОСТНЫЕ ЧЕРТЫ СРЕДНЕВЕКОВОЙ ПЕДАГОГИКИ

Педагогику более близких времен представлять специально чаще всего не надо. С ней можно соглашаться и не соглашаться, спорить и убеждаться, вдохновляться ею или отвергать. Но совсем не так с отдаленными эпохами. Там иное, весьма странное освещение, там предметы отбрасывают неожиданные и причудливые тени. Там все недвижимо и неуловимо, в застывших формах — и в то же время необычайно податливо неосторожному движению мысли вопрошающего прошлое.

Вы можете спросить: если все так сложно, зачем вообще нам эта древняя история? Достаточно знать текущую историю образования и педагогической мысли, хотя бы, например, с начала XX века, — и все тенденции определены, осознаны, поняты. И мы готовы их развивать дальше.

А как быть с представлением о динамике глобальных перемен, лежащих в основе сиюминутных изменений? Как быть с пониманием глубинных основ процесса воспитания и обучения, учет которых напрямую связан с результативностью образования? Кардинальные изменения происходят длительное время, и чтобы их охватить сознанием, нужно выйти за пределы своей эпохи (равно как и для нахождения творческих решений по поводу современности). Такой выход — очень важный шаг, сделать который чрезвычайно трудно. Вне своего времени неуютно, холодно и пустынно, у нас нет опоры в привычных ориентирах шкалы ценностей. Но лишь в этом случае у нас есть шанс более или менее объективно взглянуть на самих себя, на суть того этапа современной культуры, который мы переживаем. Лишь ознакомившись с другими педагогическими культурами, мы сможем понять свою собственную — настолько, насколько необходимо для прогнозирования ее движения вперед.

Педагогическая культура средневековья, ее теории и идеалы, взгляды и нормативы до сих пор остаются неизвестными. Однако сформировать нормальное педагогическое мышление учителя без ее знания невозможно. Каждая культура или эпоха вносит свою неповторимость в жизнь человека, в комплекс его мыслей и чувств. Средневековая педагогика здесь не исключение. Долгими десятилетиями изгонялись и вытравливались из сознания советского человека библейские идеи учительно-дидактической парадигмы обучения. Педагогика сознательно отказывалась от рассмотрения воспитательных аспектов проблем Бога, души, формирования отношения к ближнему и т. д. Поэтому искажались и методы обучения пониманию добра и зла, порока и добродетели, высокого и низкого и т. д. Поэтому и изучать эпоху, в которую был создан комплекс христианской педагогики, было по-настоящему невозможно.

Средневековая эпоха имеет свою, особую, не похожую на нашу шкалу ориентации в учебно-воспитательных занятиях. Упор на воспитание верой — прежде всего. Вместо акцента на светское мирское рациональное научное знание — акцент на спасение души и на ее нравственное формирование, на добродетель и мудрость, объединившую разум, волю и веру. Вместо воспитания способности погружаться в собственную жизнь — ориентации на нее — подражание Христу, воспитание погруженности в Бога, ориентация на Господа и любовь к ближнему, на безгрешность перед лицом Его.

В средневековой педагогической традиции положительные результаты в воспитании и обучении далеко не всегда достигались постановкой человека в центр мироздания, отделением его от мира и противопоставлением его личной сущности всей вселенной. В средневековой педагогической парадигме, чтобы воспитать хорошего человека, ребенку не говорили: "Будь хорош, будь нравствен". Ему говорили: "Возлюби Бога и ближнего, как самого себя". Центром мироздания был Господь. Человек поверял себя его меркой, входил внутрь иерархии. И это было не так уж плохо.

Мы очень тесно связаны со средневековьем, теснее, чем нам подчас кажется. Многие из достижений логики, философии, психологии, математики, искусства, литературы, многие завоевания ума и сердца, которые пришли к нам из эпохи средневековья, составляют ее наследие в современном мире. К такому же наследию, но в образовательной сфере, мы и обратимся в этой книге. Оно будет рассказывать о себе само языком своих писаний и размышлений. Но сначала несколько предварительных слов для облегчения понимания сущности и этапов развития педагогической мысли и практики средних веков.

* * *

Начало нашей эры — время глубочайших кризисов античного мира. Огромная Римская империя перестала выдерживать собственную тяжесть. Кризисы III и V вв. привели к ее исчезновению на Западе и к превращению к VII в. Восточной Римской империи в Византию. Крушением Западной Римской империи отмечено начало средних веков, продолжавшихся до XV в.

Античная система образования строилась на идеях рациональности и автономности личности, примата светского начала, на идеях развития личности и знания как добродетели. Основой педагогики была полисная идеология, идеология коллектива более или менее равноправных свободных граждан, связанных общими обязанностями по отношению к государству. Культура полиса была скорее устной, нежели письменной, поэтому в центр образовательного процесса ставились искусство красноречия (риторика) и искусство правильного сочетания слов (по форме — грамматика, по содержанию — диалектика, т. е. логика и философия). В позднем Риме существовали три этапа формального обучения: школы литераторов (т. е. "грамотников"), обучавшие начальным навыкам письма, чтения и счета, школы грамматиков и школы риторов, обучавшие и риторике, и диалектике, и философии. Системой этих школ формировалась направленная на практическое решение проблем внешнего мира личность, воплощавшая в себе античный вариант так называемой культуры стыда, т. е. культуры, где личность в своем поведении более ориентирована на мнение сограждан (в том числе и из своего рода), чем на внутренние психологические переживания, в большей степени нацелена на наблюдение природы и общества, чем на интроспекцию потаенных сторон своей сущности. Активная направленность античного человека на внешний мир и действие в нем и с ним выразилась в создании прекрасных городов, развитии искусств, эстетике театра, эпической поэзии, философии, ораторском мастерстве, в публичном характере жизни.

Но в это же время в ближневосточных провинциях Римской империи, там, где частью римский и — более — греческий Запад встречается с Востоком, возникали подспудные, очень странные для римлян течения, на основе контакта восточных систем образования с некоторыми западными понятиями и идеями. Сторонники иранского бога Митры или Христа, Ахура-Мазды или гносиса как тайного знания, Исиды или Яхве смущали мир античной классики либо своей экстатической оргиастичностью, либо таинственной внутренней душевной работой, но в любом случае независимостью от полиса, государства и императорского культа.

"Чистый" Восток — это культура писца и культура сакрального знака и текста, божественного как по смыслу, так и по форме (божественное — материально). Развитие этой системы, но уже на новом уровне, мы видим в ближневосточной педагогике иудаизма. В ней все было проникнуто высоким смыслом, идущим от внутреннего постижения ритуала. Внутренним символическим значением, связью с Абсолютом наполнены все ситуации обучения. Семейный мир — одна из основных педагогических сред в иудаизме — понимается как преграда безбрежному хаосу, беспорядку и пороку, поднимается на высоту храма, а храм «опускается» на уровень дома и школы. Высшее назначение человека — воспитание и совершенствование ума и переплавление знания с помощью здравого смысла и сердечной работы в мудрость. Постоянное учение, поиск мудрости в священных книгах и в Боге стали религиозным категорическим императивом. Человек неучащийся пренебрегает Богом. Свят мудрец, достигший высот божественной науки. Тот же, "кто не учится — на смерть обречен"1. Последователь иудаизма — это "человек учащийся".

Объединение ближневосточной педагогики с системой греческого логико-философского образования породило раннехристианскую культуру. Педагогика библейского религиозного откровения и человека как единства духа и тела объединилась с триадой понятий греческой философии "плоть — душа — ум", породив в результате христианское понимание человека как противоречивого соединения тела (плотское), души (психическое) и духа (божественное). Античное противопоставление низменной инертной материи божественному разуму было преодолено христианством через умаление Бога до человеческой греховности (воплощением, страстями и смертью Иисуса) и возвышением этой греховности до Бога: мир — Божие творение для человека. Христос воспринимается как Педагог и одновременно как Отец (более значимый, чем физический глава римской фамилии) и как Ходатай за воспитуемого. Воспитание есть подражание учителей и учеников Христу. Образование — прояснение истины, обучение ее истолкованию, языку знаков, возвещающих божественную Истину. Ее постижение преображает человека изнутри, просветляет, просвещает его. Если античная образовательная модель направлена на достижение новых результатов в поисках истины, то средневековое христианское образование — именно прояснение, интерпретация и истолкование уже явленной и открытой людям Истины, ее познание через обучение.

Христианская средневековая педагогика обращена внутрь человека — этим она противоположна античной системе образования. Именно эта сторона привлекала к себе римлян в период упадка империи. Традиционное классическое образование стало ощущаться недостаточным. Разрушались государственные устои, разваливалась система управления, расстраивались финансы, рушилась мораль. Человек утрачивал привычные связи внутреннего и внешнего мира. Ему недоставало внутренней наполненности, и он становился учеником и адептом тайных мистических сект и культов.

Постепенно главным оппозиционным императорскому культу течением стало христианство. После безуспешной борьбы с ним, в 313 г., христианству был дарован статус официальной религии. Утверждение официальной Церкви обернулось впоследствии притеснениями язычников и иудеев.

Первоначально христианство полагало лишним учить детей мирским знаниям, ибо близко спасение людей всех возрастов — тех из них, кто этого и так заслуживает2. Но позднее, с расширением христианских общин и популяризацией движения, христиане оказались перед необходимостью открытия конфессиональных школ. Первоначально это были школы для тех, кто готовился к крещению (катехуменов). Туда поступали люди, уже получившие какое-то светское образование и потому не требовавшие обучения иным предметам, кроме необходимых для принятия таинства крещения, таинства христианского рождения. Обучение и воспитание в них было научением праведным поискам Бога и личностному взаимодействию с Ним. Школы катехуменов выработали ключевой для всего средневековья катехетический вопросо-ответный метод обучения (от греч. «катехео» — учить, наставлять устно, поучать, обучать, оглашать).

Став господствующей, христианская Церковь столкнулась с усиливавшейся в условиях кризиса античного мира необходимостью организации всего цикла обучения. На смену проблеме синтеза иудаизма и эллинства пришла проблема взаимоотношений христианского воспитательного комплекса со всем античным (греко-римским) образовательным комплексом. Может ли христианский учитель использовать в преподавании достижения античности? Нужны ли христианину наука, философия, литература, история, красноречие, если Истина явлена ему в Священном Писании? Что можно применять для его толкования, а что нельзя ни в коем случае? Таких и подобных этим вопросов было множество. Ответов тоже было немало, начиная с апологетов и Отцов Церкви3, и кончая Кассиодором, Григорием Великим и педагогами эпохи Каролингского возрождения. Ответы эти делятся на две группы: допускающие использование языческой классики в большей степени (как ступени в обучении и познании учеником мира) и в меньшей степени (как злейшего врага). Первое мы в большей мере встречаем у западных Отцов и в римско-католической Церкви, а второе — у поздних восточных Отцов, в сирийской Церкви и в греко-православном монашестве, которое в Византии более страдало от остатков язычества, чем католики в новых раннесредневековых государствах Западной Европы. Монашество имело в Греции рядом с собой живую традицию светского образования, опиравшегося на античные образы и достижения.

Христианская педагогика Отцов Церкви отвергает античный индивидуализм и своеволие, не отрицая индивидуальности. Упор делается не на внешнее в воспитаннике — будь то физическое развитие или умственные способности к риторике или литературе, науке или философии, а на внутреннее формирование духовной сущности на основе разума (познание человека, мира, Бога), веры (почитание Бога) и воли (служение Богу и ближнему) либо смирения.

В средневековой педагогической традиции эту внутреннюю работу рассматривают с позиции личности и ее, если можно так выразиться, моноструктуры, сводя все построение великолепного здания души (и человека как храма) к одному системообразующему ядру или принципу. Именно на соблюдение этого принципа (как бы он ни назывался) и должна быть прежде всего направлена энергия наставника. Такая нуклеарность построения человека — это облеченное в новые одежды в новых условиях, но зародившееся еще в античности атомарное рассмотрение индивида, подчиненного мирским или божественным нормам и взаимосвязям. Общинность семьи (семейного воспитания) и общинность средневековой корпорации (групповое обучение и воспитание) в своем коллективном обращении к Богу прорастали индивидуальными ростками человеческих душ молодых поколений, не мыслящих себя вне группы, но не мыслящих себя также и вне обращенности к Богу и активного диалога с Ним пусть наивно-младенческого. Средневековая традиция сохранила характерную черту древневосточного педагогического мировоззрения, рассматривавшего формирующегося человека как неразрывную и несамостоятельную (в конечных своих пределах и действиях) часть стройного иерархически организованного мироздания, но внесла в него самостоятельную волю и психологию индивида.

На Востоке, в Византии, подобной теоретической установке противостояло античное наследие. Монашеское христианство порождало общинность и аскетизм, античное, прежде всего греческое, наследие — утилитаризм и прагматизм обыденной жизни и воспитания.

В то же время и на Западе с его неоплатонической традицией божественного развертывания вселенной (космоса) индивидуально-личностный подход корректировался общинно-иерархическим принципом.

Все дело было в последовательности, силе и удельном весе тех или иных воспитывающих принципов, вкладываемых в воспитание ученика. Но в любом случае воспитание христианина проходило в условиях постоянного и напряженного общения с Господом, чему способствовали изучение Священного Писания, начинавшееся с Псалтири, размышления о тексте Писания, молитва, проповедь, исповедь и покаяние.

Что же могло быть взято из античного наследия для христианского образования — сознательно или бессознательно? Что переносилось из римского образования в христианское? Самое основное — язык, логика, право, науки. Язык античного Рима стал общеевропейским письменным языком. Его изучение удержало многие школы грамоты от краха и помогло открытию новых. Оно способствовало становлению регулярной латинской школы в Западной Европе, что явилось огромным достижением как для тех лет, так и в перспективе, поскольку обусловило институализацию передачи и усвоения традиции и накопления в ней в процессе ее трансляции возникавших новшеств. Главным было то, что латынь с момента перевода на нее Библии стала обязательным сакральным языком обучения. Сложившийся в античности язык нес систему понятий, выражений, конструкций, не исчезнувших, несмотря на вульгаризацию латыни, происшедшую в эпоху раннего средневековья. Кроме того, само обучение латыни почти повсеместно шло с использованием позднеантичных пособий, включавших пространные цитаты из сочинений классических авторов и требовавших знания сюжетов античных произведений. Лишь самые большие ригористы типа Григория Великого решались отвергать и эти пособия, ограничивая обучение текстами Священного Писания и утверждая, что законы грамматики подчиняются воле Божией, а не наоборот.

Сходной была и роль греческого языка, в восточных регионах христианского мира успешно конкурировавшего с латынью. Греческий язык с развитой древнегреческими философскими школами терминологией и дефинициями прочно вошел в состав богословия, определив многие существенные стороны византийской образованности. Движение средневековой мысли и здесь происходило от дефиниции к дефиниции — свойство, отсутствовавшее в библейские времена (в Библии почти нет дефиниций) и порожденное синтезом идей Ветхого и Нового Завета с античным наследием. Образность мифопоэтического древнееврейского образования дополнялась греко-римской риторической рефлексией, давшей рождавшейся средневековой философско-педагогической системе почти все теоретические термины (значение которых, конечно, переосмыслялось). История глав философских школ перерастала в историю христианских епископских кафедр, а бородатые аскетичные греческие философы-язычники сменялись не менее аскетичными греческими священниками.

Через латинский и греческий языки в рассуждения христианских педагогов проникала античная рационалистическая логика. Западноевропейской средневековой педагогике соответствует сакрально-логическая (или логико-сакральная) теология. О божественном рассуждают, строго выполняя рациональные логико-юридические правила, и наоборот, отвлеченные абстрактные или даже вполне конкретные понятия и особенно их соединения, умозаключения и выводы с их помощью обставляются глубочайшей сакрализацией. Вполне в порядке вещей и в духе времени были эмоционально насыщенные споры учителей теологии и богословов о сугубо философских понятиях о разделениях видов и родов вещей, восходящих к Богу, и т. д. Соединение римского образа мышления и раннехристианского чувства породило такой странный, на наш современный взгляд, конгломерат. "Наука добывается из глубин духа", — будет сказано в XI в. Римское право тоже внесло свой вклад в сохранение античного наследия в структуре рационалистическо-систе-матизаторского образования в средние века, эпоху создания энциклопедий и энциклопедических правовых, теологических, естественнонаучных, исторических и иных сводов. Через все средневековье прошла красной нитью линия рецепции и использования римского светского частного гражданского и церковно-канонического права для создания национальных европейских правовых систем и правового образования.

Человек переходной к средневековью эпохи, естественно, не мог отбросить накопленное предшествующей эпохой научное наследие. Ему нужны были данные и математики, и геометрии, и астрономии и т. д. Но, рассматривая вопрос о преемственности наук, необходимо иметь в виду три очень существенных момента. Во-первых, в процессе кризиса и краха Римской империи, переселений в течение веков новых племен, завоеваний и социальных катаклизмов многие достижения античной науки оказались утрачены или искажены при передаче и интерпретации. Во-вторых, эти искажения и до известной степени вторичная мифологизация науки были вызваны не только кризисом античного мировоззрения и утратой им четкой картины мира, но и магической картиной мира родоплеменного сознания, господствовавшего у многих народов, вошедших в контакт с Римом эпохи его падения и построивших на его руинах племенные государства. Такая природа их ментальности сочеталась не только с мистицизмом позднего Рима, но и с христианским мировоззрением. Очень символичное, оно осмысляло в символической манере и весь окружающий мир, в том числе и достижения научного мышления, интерпретируя, к примеру, процесс обучения математике с точки зрения пифагоровой мистики чисел, теперь уже связываемых с устройством вселенной христианским Богом. В-третьих, отношение Церкви — существенный момент в преемственности обучения светскому научному знанию, сконцентрировавшемуся вокруг так называемых "свободных наук" (artes liberales), т. е. грамматики, риторики, диалектики (тривиум, трехпутье начального обучения) и арифметики, геометрии, музыки, астрономии (квадривиум, математическое четырехпутье к познанию высшей философии, т. е. богословия)4. После долгих споров эти науки устоялись и сохранились в средневековой педагогике наряду с семью рыцарскими добродетелями, семью механическими искусствами и т. д. Однако ригористичные деятели Церкви все время с подозрением посматривали в их сторону. Даже «прирученные» и христианизированные, они внушали опасение. Наиболее сильно противодействующая им тенденция проявилась в среде сирийских и византийских монахов — духовных учителей и наставников, не желавших примириться с сильным светским влиянием на образование.

Спор о месте наук в образовании христианина упирался в вопрос о путях и средствах обучения. В период раннего средневековья формируются два полярных ответа на этот вопрос, которые просуществуют в веках. С первым ответом мы уже встретились. Его можно сформулировать так: познание Бога достигается через познание сотворенного им мира, поступающее к человеку посредством данных ему чувств и проявляющее способности, знания и добродетели, скрытые в нем Господом. Образование пробуждает их. Первый вариант — это школьный вариант обучения. Второй вариант ответа об отношении к светским наукам отрицает возможность познания Бога принятыми в этом «дольнем» мире способами. Это то, что можно назвать "мистической педагогикой". Учащийся приходит к важнейшей для средневекового образования цели — познанию Бога — не путем науки и веры, а путем веры и любви. И обучение, и воспитание достигаются через непосредственное общение с Богом, через Откровение. Снисходящая благодать рождает состояние боговдохновенности, кардинально перестраивающее человека. Второй вариант — это вариант вне- и антишкольный, это вариант монашеской медитации и духовного отшельничества. В VI–VII вв. это течение было весьма распространено среди духовенства, представляя серьезную опасность для школьного типа образованности. Не ослабло оно и позже, воплотившись, в частности, в творчестве Раймунда Луллия.

Ни первый, ни второй тип обучения почти не встречались в чистом виде. Система воззрений любого средневекового мыслителя — это точка на длинной шкале, тяготеющая к тому или другому полюсу. В нашей книге вы встретите различные иллюстрации этого.

Синтез христианских и античных принципов в преподавании привел к появлению начал определенной педагогической системы, готовых быть внедренными в новый раннесредневековый мир. Оставался вопрос о возможности для новоевропейских стран принять эти начала, постепенно внедрявшиеся в преподавание через монастыри и епископские центры.

Государства остготов и вестготов, вандалов и бургундов, франков и англосаксов, лангобардов и болгар, славян и венгров, арабов и персов основаны заселившими их пространства племенами. Мифопоэтическая картина мира, пронизанного магией, присутствовала и в семейном воспитании, и в профессиональном образовании, которое осуществлялось этими племенами по отношению к своим детям. Растущее неравенство, выделение дружинной знати, процессы распада родов и рождения государств приводили к росту напряженности в этих так называемых «варварских» обществах. Попыткой снять ее и явилась евангелизация молодых кельтских, германских и других народов, т. е. обращение их в христианство. В большинстве случаев в этом обращении античное наследие южной Европы действовало в значительной степени внутри христианства и заодно с ним: перед лицом третьей силы, не знавшей античного язычества, не было нужды с ним бороться, наоборот, следовало привлекать его элементы для усиления собственного воздействия на тоже языческую (хотя и по-другому) аудиторию, восприимчивую более к жанру эпических и легендарных повествований, чем к теологическим трактатам и руководствам. Наставники-миссионеры испытывали, конечно, и обратное влияние местных обычаев воспитания, идеалов и ценностей.

В этом культурно и лингвистически разнородном обществе постепенно формировалась некая сфера общеизвестных и общепонятных идей, идеалов, целей воспитания, представлений о содержании и методах обучения, складывались и средства общения между учителями и учениками. На Востоке бывшей империи победил и утвердился греческий язык. На Западе — "народная латынь" — искаженный и упрощенный по сравнению с классической латынью язык. Раннесредневековая латынь стала разговорным языком не только романских народов, но и образованных людей из галлов, германцев и других западноевропейских этносов. Письменность на латыни (и на греческом) существовала отдельно от повседневной языковой практики на местных языках, которые в ряде мест продолжали сохраняться и даже создавали собственные алфавитные системы, фиксировали свои тексты. Сложность и пестрота языковой ситуации привели впоследствии, в эпоху развитого средневековья, к распаду регионов латинского (и в меньшей степени — греческого) языкового господства на этнонациональные территории с новыми языками, возникшими на основе латинского, но с учетом местного субстрата. Сами же латынь и греческий остались языками «профессорскими», языками высокой учености и интеллектуальной игры.

Таким образом, в тройственном синтезе складывалась смешанная педагогическая среда, породившая в конце концов средневековую систему образования. На Западе ее создание приходится на эпоху Каролингского возрождения VIII–IX вв. и непосредственно следующее за ней время. До этого проблема образования не вставала во главу угла государственной политики в варварских королевствах.

Каролингское возрождение — одна из важных точек в истории развития образа средневекового человека и педагогических механизмов его формирования. Процесс этот был начат двумя с половиной столетиями раньше в независимых от Рима ирландских и британских монастырях, ставших на фоне разоренной нашествиями германцев Европы центрами учености. Ирландскими проповедниками и учителями основано большинство старейших европейских монастырей. Ученые наставники с Британских островов знали и ценили как Библию, так и античные сказания, как местный народный эпос, так и сочинения Отцов Церкви. Они создали модель монастыря как центра образования и культуры, сформулировали принципы средневекового образования. Они же проявили интерес и к античному образованию, к классическим художественным и научным произведениям.

Процесс внутреннего обустройства, шедший во франкском государстве, одном из самых значительных в то время на континенте, привел к смене ослабевшей династии иной, получившей в истории название Каролингской. Это произошло в середине VIII в. Новые правители энергично взялись за государственное строительство. Для этого потребовалось большое количество образованных людей как на светские, так и на церковные посты. Необходимо было создавать новую социальную группу — «грамотеев», отсутствующую в традиции. Сделать это можно было, лишь кардинально изменив педагогические системы. Как самый энергичный реформатор вошел в историю Карл Великий (742–814), в 800 г. короновавшийся на Западе впервые после свержения в 476 г. последнего римского императора. Карл, сам выучившийся читать лишь после 40 лет, оказывал сфере образования большое внимание. Он основал дворцовую школу вместе с узким кружком ученых и наставников. Учеников и учителей объединяли дружеские и братские узы. Учительный пафос христианской доктрины превращается до известной степени в государственную политику. Отовсюду приглашаются преподаватели. "Традициям католических учителей" помогают "знания светских наук": "Как бы в виде некоторого основания должна передаваться нежному детскому возрасту грамматика, также и другие дисциплины философского поощрения, при помощи которых, как по ступенькам мудрости, можно достигнуть высочайшей вершины евангельского совершенства" (Алкуин)5. Учитывая это обстоятельство, Карл издает свои знаменитые и очень спорные с точки зрения их реального исполнения распоряжения о повсеместном развитии школьного обучения при епископствах и монастырях.

Конечно, не эти декреты, а дух времени наконец-то соединил еще разрозненные прежде элементы новой педагогической системы раннего средневековья. Сложившись в Каролингское время, она просуществовала, совершенствуясь, вплоть до XI в., до крестовых походов и восхода схоластики. Значительная часть первого раздела книги посвящена зарождению, оформлению этой системы и ее первым практическим опытам.

Средневековая педагогика исходила не впрямую от человека, но из божественной определенности его развития. Эта определенность была двух типов — человека как звена в природной иерархии, т. е. человека как такового, как бы самого по себе перед Богом, что было для многих европейских обществ с их родовыми традициями открытием, — и человека как занимающего также определенное место, но уже в социальной иерархии, т. е. как представителя сословно-корпоративного устройства средневекового общества, имевшего множество субкультур и групповых обычаев, традиций, норм воспитания, способов и методов обучения. Таким образом, с одной стороны, возможно реконструировать религиозную монопедагогику, единую для всей эпохи и всего общества, как бы их базовое основание; и множество отдельных «педагогик» — с другой. В качестве «ствола» выступает средневековая (христианская, иудаистская или мусульманская) парадигма, а «ветви» — сословные (крестьянская, рыцарская, монашеская, городская, женская и другие педагогические субкультуры) или корпоративные (воспитание и обучение ремесленников, купцов, ученых и т. д.). Воспитание и обучение нераздельны и присутствуют как в «стволе», так и в "ветвях".

Стройность приведенной картины относительна и условна. И теологическая педагогика не является единственным «стволом» (вспомним хотя бы традицию античного педагогического наследия), и «ветви» питаются не только от этого «ствола» (местные обычаи воспитания и обучения, педагогические идеалы и ценности). Так, средневековая европейская деревня, сформировавшаяся после краха империи и варварских переселений, жила в традиционном аграрном цикличном ритме. Сменяющие друг друга поколения обучали и воспитывали детей, вовлекая их в процессы жизнедеятельности аграрного общества. Дети являлись частью окружающей природы и всеобщих процессов рождения, взросления, старения и умирания. Христианизация деревни часто была весьма поверхностной и накладывалась на более глубокую традиционно-бытовую педагогику архаичного общества, образуя так называемое "народное христианство" с обилием сакрально-мифологических и магических представлений о человеке и о факторах, влияющих на его правильное становление и развитие. Педагогические идеалы черпались из мифов и легенд, наполненных образцами "героического детства": их главные эпические герои с младенчества совершают великие подвиги. Впоследствии этот пласт идеалов героического детства займет место и в рыцарской культуре, вобравшей в себя много архаичного. В процессе распада единых племенных общин на людей воюющих и людей пашущих в повседневной деревенской жизни героические воинские образцы уже не находили отклика в душе пахаря, что изменило и отчасти обеднило деревенскую культуру величественного короля. Творческими «лабораториями», "мозговыми центрами" по выработке воспитательной теории в полуразрушенной варварами Европе оказались монастыри, епископские кафедры и — реже — ученые кружки при королевских или иных знатных особах. Во всех этих культурных центрах были наставники-педагоги или целые школы, достаточно регулярно функционировавшие. Раннее средневековье почти не знало чисто педагогической деятельности. Такая деятельность совмещалась с духовной или, в некоторых случаях, светской миссией или службой. Подавляющее большинство исторических свидетельств о состоянии раннесредневекового образования вышло из-под пера высокоученых представителей духовно-христианской педагогики. И именно в их свидетельствах наиболее полно раскрылась эпоха, а достижения ее педагогики разработаны наиболее пространно и глубоко; именно эти тексты интереснее и, пожалуй, даже нужнее для современности, поскольку обращены на человека вообще (внесословны) и потому более открыты для диалога с другими временами.

Теоретические тексты средневековья оказываются одновременно и чрезвычайно практическими. Учить мыслить — это значит учить жить, учить чувствовать — это значит воспитывать одухотворенность ежедневного поведения. Если сочинения античных авторов наполнены мно-гознанием, искрятся цитатами классиков, именами мифологических, легендарных и исторических персонажей, то с переходом к патристике и к раннесредневековым авторам количество цитации и упоминаний имен резко падает. Не многознание цель их наставления, цель обучения — многознание суетно, посюсторонне, оно отвлекает и часто увлекает на неверный путь. Это суетное любознайство, любопытство. Истинное же воспитание и обучение требуют любомудрия, неспешного и вдумчивого диалога с божественно устроенным миром, с самим Божеством.

Цель средневекового образования совсем иная. Парадоксально — научить прежде всего страху! Страх Божий есть начало того длинного пути, который ведет к Премудрости. Это страх того же рода, как тот, который мы испытываем, боясь досадить чем-либо горячо любимым людям, своим близким. Страх и любовь одновременно. К такому страху воспитанник идет длинным и тяжелым путем, начинающимся на кончике розги его первого учителя. Все средневековые педагоги считали необходимым организовывать первый этап обучения в большой строгости для дисциплинирования воли, уничтожения гордыни и приобретения опыта постижения, почитания и следования Господу.

Страх Божий очищает и преображает человека. Человек вспоминает вложенное в него Богом доброе начало. Он постоянно совлекает с себя «ветхого», т. е. плотского, человека, отрешась от страстей и порочных желаний и помыслов. Постепенно в процессе воспитания рождается «новый» человек, не обремененный низменным и темным.

Средневековая культура — культура символических соответствий и аналогий. Стройными цепочками сопоставлений пронизывалось все мироздание. И, конечно, это относится к представлениям о человеке.

Средневековая культура — культура символических соответствий и аналогий. Стройными цепочками сопоставлений пронизывалось все мироздание. И, конечно, это относится к представлениям о человеке — наисложнейшем и наивысшем существе этого мира, носящем в себе и всю «земную» вселенную, и образ Божий. Как микрокосм человек отражал макрокосм6 общего бытия и был с ним теснейшим образом связан во всех своих проявлениях, в том числе и в том, что называется ростом и воспитанием. Рост человека, степень и последовательность развития его качеств управлялись Господом с внешней стороны, посредством круговращения и развертывания этого мира как инструмента в руке Божией. Планеты, солнце и луна, времена года и смена дня и ночи, правильная последовательность в обучении и качества наставников, условия вскармливания ребенка и истинное содержание его образования, происхождение и человеческие качества родителей, жизненное окружение — все это (и многое другое) составляло неразрывный и органичный педагогический комплекс внешних воздействий, внешние условия воспитания.

Качества души и ее отношения с телом, роль в этом рассудка; способности ума к дисциплине, памяти — к тренировке, чувства — к сопереживанию, любви и страху; способность к аскетизации воли; способность вспоминать Божественное в самом себе — все это составляло внутренние условия средневекового христианского воспитания. На них также оказывал воздействие Бог — прежде всего через церковные наставления, молитву, проповедь, исповедь, покаяние и непосредственную связь.

Внешние факторы, определявшие направленность и характер средневекового образования, были, естественно, совсем другими, чем в наше время. Конечно, не настолько другими, чтобы выйти за рамки собственного воспитательно-образовательного комплекса, нет, они были другими по содержанию, но так же воздействовали на цели, идеалы, задачи, содержание, средства, методы и результаты воспитания и образования, определяя их "средневековость".

Одним из важнейших ориентиров было представление о цели и смысле жизни, о ее направленности. Это представление определяло и всю направленность как формального педагогического процесса, так и неформального воспитания и «стихийной», неорганизованной социализации.

Педагогический процесс (в широком смысле) определяло отношение к Богу — Создателю и Творцу всего сущего, Спасителю мира. Человек в течение всей жизни шел к Нему, к истинной христианской жизни, постоянно сражаясь с дьяволом, улавливающим грешника через его страсти, низменные стороны его существования. Человек может прийти к Богу в любой период своей жизни, и будет принят Им и прощен. Но никто не знает своего часа, и всякий должен быть готов к моменту призвания к престолу Всевышнего, чтобы встретить Его в состоянии душевного бодрствования и праведности. А потому воспитание должно начинаться с самых первых минут жизни ребенка (еще в утробе матери) и продолжаться всю его жизнь. Сила средневековой религиозной традиции — во всеобщей учительности.

На фоне такой учительности средневековой культуры образование — это не только овладение суммой знаний, "которые выработало человечество". Образование в средневековье — построение самого себя как образа Божия. Ученик не отстранен от предмета изучения, его воспитание и обучение слиты воедино, они проходят по божественным образцам. Изучая мир, его мельчайшие детали, он удивляется ему как храму Божиего творения. Истинное обучение — это ведение ребенка путем добра, осененным благодатью. Все науки и ремесла говорят о самих себе и в то же время совсем не о себе, а о целом. Низменное и злодейское, темное и дьявольское подстерегает тех, кто отходит от целого и увлекается суетными частностями, ведущими к пороку; и тех, кто самостоятельно, жалким человеческим разумом пытается изменить природу, материю и их бытие, т. е. посягает на божественно устроенную иерархию и законы вселенной.

В чем же состояло неразрывно связанное с воспитанием средневековое обучение и как оно достигалось? То, чему нужно учить, делилось как бы на два плана. Первый — то, что относилось к земному миру. Второй — то, что относилось к миру небесному. Истинен и бесспорен авторитет второго, но его трудно достичь (постичь) без прохождения (изучения) первого. Первый план составляли науки о земном, весь цикл светского образования, опиравшийся на семь свободных искусств и начинавшийся с чтения, а заканчивавшийся постижением философии. Земная мудрость — ступень к высшей, неземной мудрости неизреченного человеком Слова. В пределах второго плана царят богословие, теология, имеющие предметом своего изучения сверхсущее и сверхмыслимое. Но парадоксальным образом второй план пронизывает первый, он скрыт за каждым его проявлением. Есть арифметика небесного и грамматика Библии, Талмуда, Корана. Второй план постепенно просвечивает из глубины первого. При обучении практическому знанию постоянно подчеркивались наличие второго, запредельного плана, и ориентация на него как на конечную цель.

Средневековое обучение никогда не было обучением только словам — их собственному строю (чтению, письму, грамматике, риторике и др.), тому или иному умению и операциональному знанию (ремеслу, искусству, науке, логике, диалектике, философии…). Истинное, подлинное, предельное и высшее знание как цель обучения — не в словах, оно засловно, неизреченно, невыразимо. Прошедшему предварительный курс обучения оно открывается с помощью благодати, ниспосланной Господом. Изучаемое в обычных школьных курсах, будучи определенным образом направленным, способствует постижению непостижимого до конца Бога, которое имеет своим результатом обретение высшей мудрости.

Проблема роли и значимости слов, выразительности и обучаемости истинному знанию, выбора путей книжного или внекнижного (путем мистического озарения и чудесного соединения с Божеством) воспитания в христианской педагогике, как и в других педагогических системах, — одна из центральных. Западное христианство, наследуя традиции Отцов Церкви, признавало высокую роль словесно-книжного обучения. Слова приводят в индивидуальном сознании к пониманию внешнего мира и к актуализации идей, вложенных Творцом в человеческий разум изначально. Такова позиция, например, такого католического авторитета, как Аврелий Августин. Сакрализация образования проходила, особенно на латинском Западе, не без известной доли римского рационализма, выработанного еще античным логико-юридическим сознанием. Рационализм вторгался даже в святая святых — в церковное образование. В "Деяниях Карла Великого" Санктгалленского монаха (IX в.) подчеркивается степень учености того или иного персонажа. Основное значение изданного Карлом капитулярия о науках — внедрение в церковное образование и дальнейшее закрепление рационализма — через утверждение необходимости изучения наук. Бога хвалить нужно правильно, говорится там. Это не только душевное движение, но и юридическо-лингвистико-рационалистическое отношение. На Востоке, в православии, такого не было, по-видимому, из-за отсутствия схожего отношения к греческому языку, как на Западе — к латыни. Языком Библии и церковных служб на Западе стала именно латынь, поэтому и религиозное образование имело языковедческий характер. Уже только поэтому оно требовало изучения ряда светских наук, стимулируя неизбежную рациональность в обучении. Несовместимые категории соединились в рациональном богопознании, особенно развившемся в Высокое средневековье, в эпоху схоластического образа мышления (правда, соседствовавшего с мистическим: рациональное и иррациональное в обучении — двуликий Янус средневековой педагогики). Конечно, рациональность средневековья — это не современная и даже не декартовская рациональность. Но все же в условиях своей эпохи католическая педагогическая традиция представляла собою по преимуществу рационализированный вариант средневекового типа воспитания и обучения. Раннесредневековый наставник советует и ученикам и учителям: "Там, где это возможно, соединяй веру с разумом".

Рациональным ли, мистическим ли путем, но средневековая педагогика в целом стремилась достичь своей величайшей задачи — дисциплинировать свободную волю и рассудок и привести человека с их помощью к истинной вере, служению, почитанию и постижению Бога, к спасению и вечной жизни. На протяжении всей жизни человека она воспитывала в нем праведное сочетание смиренной души и свободной воли, живого духа и обширной памяти (опирающейся на авторитеты), мистического разума и стойкой веры, тренированного рассудка и возвышенного чувства.

Основным способом организации обучения любого средневекового ученика было ученичество: ученичество у Бога (монах, священник, послушник), ученичество у мастера (ремесленник, ученый), ученичество в семье и т. д. Педагогический процесс во всех слоях и группах проходил в основном в формах ученичества. Регулярная школа дополняла его формальным образом, но тоже была близка к типу ученичества, поскольку отсутствовала строгая классная система и ученики перенимали пример наставника в непосредственном его с ними общении.

Опыт средневековой школы и педагогики лег в основу всех современных педагогических систем, составил неотъемлемый пласт культуры. Его духовное наследие огромно, а положительная роль в формировании сегодняшнего педагога несомненна. Мы надеемся, что данная книга приоткроет для читателей дверь в незабвенное и вечно современное, пребывающее во всех нас прошлое.

В. Г. Безрогов

ВОСТОК, ХРИСТИАНСТВО И АНТИЧНОСТЬ

ФИЛОН АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ (28/21 до н. э.-41/49 н. э.)

Иудейско-греческий философ, своими сочинениями способствовал идейному переходу от иудаизма к христианству. Его наследие интересно, в частности, описанием установлений секты ессеев, как предполагают, непосредственных предшественников христиан, в среде которых, по-видимому, и были созданы условия для зарождения древнейшего христианства. Налицо характерное для христианства отторжение естественнонаучного и риторического образования и размышление о праведности, морали и символизме.

ОБРАЗОВАНИЕ И ВОСПИТАНИЕ У ЕССЕЕВ

Что касается философии, то логику как не необходимую для приобретения добродетели они оставили охотящимся за словом, а физику, поскольку она выходит за пределы природы человека, — тем, кто витает в небесах, за исключением того в ней, что относится к бытию Бога и происхождению всего сущего. Зато изучению этики они уделяют очень большое внимание, руководствуясь отеческими законами, которые человеческая душа не смогла бы выдумать без вдохновения свыше.

Законы они изучают во всякое время, особенно же в седьмой день недели. Седьмой день ведь считается священным, и в этот день они ничего не делают, кроме того, что собираются в священных местах, именуемых синагогами, где рассаживаются в подобающем порядке по возрасту — молодые позади старших — и готовые внимательно слушать.

Затем кто-нибудь, взяв^[1] книги, читает вслух, а другой — из наиболее сведущих, — выступив вперед, разъясняет трудные места. Они философствуют по большей части с помощью символического толкования со старинным рвением.

Они обучаются благочестию, святости, справедливости, домоводству и гражданственности,^[2] познанию того, что полезно, вредно или безразлично для истины, умению выбрать то, что нужно, и избежать вредного.

Филон Александрийский. О том, что каждый добродетельный свободен / Пер, И.Д. Амусина. Кн. XII. § 80–83 // Тексты Кумрана. М., 1971. Вып. 1. С. 342–343.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Какова структура получаемого ессеями образования?

2. Почему взрослые обучаются наравне с молодежью?

3. Реконструируйте облик образованного ессея.

4. Что есть для ессея обучение?

ИОСИФ ФЛАВИЙ (37-?)

Иудейский священник и фарисей, знаменитый историк, сумевший соединить еврейскую мудрость с классическим античным образованием, Иосиф Флавий оставил множество бесценных свидетельств самого начального периода зарождения христианства и его идейного, культурного и исторического окружения. Приводимые отрывки из сочинения Иосифа показывают статус учения в иудейском обществе. Они взяты из тех глав сочинения "О древности иудейского народа", в которых Флавий описывает основные установления религиозного закона Моисея, которому подчинялась вся Палестина того времени.

О ДРЕВНОСТИ ИУДЕЙСКОГО НАРОДА. ПРОТИВ АПИОНА

17. Между тем наш законодатель самым тщательным образом согласовал одно с другим: с одной стороны, он не оставил нравственного совершенствования без должных наставлений, с другой же — не дал закону оставаться без применения, но, начиная с самого первоначального воспитания и домашнего обихода всех и каждого, он не представил ничего, даже ни малейшего пункта, на собственное благоусмотрение людей, которые захотели держаться этих правил; напротив, он точно и вполне определенно установил законы даже о пище, от чего должно воздерживаться и что можно есть, а также обо всем образе жизни, работах, занятиях, равно как и об отдыхе своих последователей, для того чтобы мы, живя под руководством его, как отца и наставника, не грешили ни сознательно, ни бессознательно. Он не предоставил даже возможности отговориться неведением, но сделал закон наилучшим и необходимейшим руководством к воспитанию; при этом он повелел нам, оставя все прочие дела, собираться для слушания закона не раз и не два и не чаще, но точно определил для этого один день в неделю, чтобы мы изучили его основательно7. Ну, а это, мне кажется, все прочие законодатели совершенно упустили из виду.

18. Большинство людей настолько далеки от того, чтобы жить по своим законам, что почти вовсе не знают их, а если согрешат, то узнают о своем нарушении закона от других. Лица, занимающие самые высшие и ответственные должности, признаются в своем невежестве, назначая к себе таких ведующих делами помощников, которые заявили о своей опытности в законах. У нас же, кого ни спроси о законах, он легче перечислит их, чем назовет свое собственное имя. Сейчас же после первого проявления самосознания мы заучиваем их, вписывая их как бы в недра души своей; нарушитель закона у нас явление редкое: уклонение от наказания (за такое нарушение) у нас вещь невозможная. <…>

25. Также при рождении детей закон не допускает устраивания каких-либо пиршеств и таким образом лишает людей поводов к пьянству (но повелевает с самого начала же ознаменовать воспитание дитяти8 умеренностью). Далее закон велит обучать детей грамоте и законоучению и рассказывать им о деяниях предков, чтобы они могли подражать примеру последних и чтобы они, вырастая среди первых (законов), привыкали не преступать их и не иметь отговорки о неведении их. <…>

27. Почтение к родителям закон ставит на втором месте, непосредственно за почитанием Господа Бога. А того человека, который не воздает родителям благодарностью за полученные от них благодеяния или как-нибудь огорчает их, закон велит побивать камнями9. Вообще он предписывает молодежи выше всего почитать старших, так как старше всех сам Господь Бог. Равным образом он не позволяет скрывать что-либо от друзей, потому что та дружба, которая не сопровождается полною откровенностью, не настоящая дружба. И хотя бы (между бывшими друзьями) возникла какая-либо ссора, закон все-таки запрещает выдавать секреты.

Иосиф Флавий. О древности иудейского народа. Против Апиона / Пер. с греч. Г.Г. Генкеля. СПб., 1895. С. 110–112, 116–117.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Кого имеет в виду Иосиф под "законодателем"?

2. Что прежде всего нужно воспитывать в детях, согласно описываемому Иосифом иудейскому закону?

3. Сравните данный текст с отрывками из сочинений Иегуды Галеви и Моше бен Маймона. Как определяет иудейская педагогическая традиция значение и суть образования?

ЦЕЛЬС (кон. II в.)

Античный автор одного из наиболее значительных сочинений против христиан остался фигурой таинственной. О его жизни не известно ничего, кроме имени. Его сочинение уцелело только в виде обширных цитат в полемически направленном против него трактате раннего Отца Церкви Оригена "Против Цельса". Оттуда и взят приводимый ниже отрывок.

Цельс последовательно разбирает и критикует все положения христианства с точки зрения приверженца мировоззрения Платона. Цельс отвергает христианскую мифологию, догматы воплощения, воскресения, откровения, представления о сотворении и конце мира. Как сторонний наблюдатель, призывающий образумиться и христиан, и им сочувствующих, Цельс выделяет основные принципы и дает характеристики учения и практики своих противников. Он оценивает их с точки зрения человека римской эпохи. Среди откровенно неприемлемого автором стоит и отношение к знанию, учению, античной учености и образованности, которому он дает столь яркую и пристрастную оценку. Цельс не понимает и не принимает того «перевернутого» отношения к обучению и воспитанию, которое было свойственно ранним христианам и чуждо грекам и римлянам. Мудрость мирская считалась ими глупостью перед Богом, и наоборот. Обучение и воспитание внутренне обновляющегося верой человека, а не внешнего, направленного на ценности видимого мира, — вот стержень христианской доктрины, так отчетливо выявленной Цельсом.

ПРАВДИВОЕ СЛОВО

Вот что они^[3] предписывают: пусть к нам не вступит ни один образованный, ни один мудрый, ни один разумный человек; все это у нас считается дурным. Но если есть невежда, неразумный, несовершеннолетний, пусть он смело придет. Считая только такого рода людей достойными своего бога, они, очевидно, хотят и способны привлечь только малолетних, низкородных, необразованных, рабов, женщин и детвору. А ведь что плохого в том, чтобы быть образованным, интересоваться учением лучших людей, быть и казаться разумными? Разве это не скорее нечто прогрессивное, посредством чего лучше доходить до истины? Но мы видим обычно, что те, кто выражают и распространяют на площадях самые беззастенчивые вещи, никогда не присоединяются к собранию разумных людей и не смеют среди них обнаруживать свои учения, но если они завидят юнцов или сборище домашних рабов, или кучку неразумных людей, туда-то они проталкиваются и там красуются. Мы видим, что и в частных домах шерстобитчики, кожевники, валяльщики, самые грубые мужланы в присутствии старших и более разумных господ не смеют рот раскрыть; но, когда им удается заполучить к себе отдельно детей и каких-либо глупых женщин, они им рассказывают диковинные вещи, что не надо оказывать почтение отцу и учителям, а слушаться только их самих; те, мол, глупости болтают, у них мысль парализована, они, в сущности, не знают и не умеют делать ничего прекрасного, находясь в плену пустых предрассудков; зато только они сами знают, как надо жить; если дети их послушаются, они будут счастливы, и дому явится счастье. А если во время таких речей они увидят, что подходит кто-либо из проводников просвещения, кто-либо из людей разумных или сам отец, то более осторожные из них стушевываются, а более дерзкие подстрекают детей сбросить узду, нашептывая, что в присутствии отца и учителей они не захотят и не сумеют проповедовать детям добро, ибо, дескать, их отталкивает низость и упорство (отца и учителей), окончательно испорченных, безмерно злых и наказывающих их; поэтому, если они хотят, им надо, оставив отца и учителей, уйти с женщинами и с детьми-товарищами по играм в женское помещение, в сапожную или валяльную мастерскую, чтобы там обрести совершен ство. Такими речами они убеждают.

А.Б. Ранович. Первоисточники по истории раннего христианства. М., 1990. С. 187–188.

Die griechischen christlichen Schriftsteller der ersten drei Jahrhunderte. Hrsg. von Paul Kottschau. Bd. 2–3. - Leipzig, 1899.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Что отвергали христиане — образование или образованность? Или и то и другое вместе?

2. Почему автор, пишущий для населения Римской империи, считает христиан необразованными?

3. Почему необразованность выглядит в глазах Цельса сильным аргументом против христиан?

4. Какие еще аргументы против христианской пропаганды выдвигает Цельс?

5. Как относились ранние христиане к семейному воспитанию? Почему?

ЛИБАНИЙ (314–393)

Крупнейший ритор и один из последних идеологов античности, Либаний родился в Антиохии, культурном центре греческого Востока и всей Римской империи, распавшейся через два года после смерти Либания на Западную и Восточную. Семья его принадлежала к высшей городской аристократии, но она сильно пострадала от репрессий во времена императора Диоклетиана. Получив традиционное воспитание, Либаний в возрасте пятнадцати лет увлекся риторикой. Окончательно решив заняться искусством красноречия, он в 336 г. отправился в Афины и через пять лет стал преподавателем, странствующим по различным городам Греции и Малой Азии. Наибольший успех имела открытая Либанием школа в Никомидии, где он был наставником Василия Великого, Григория Нисского, будущего императора Юлиана.

После победы в состязании риторов Либаний был приглашен в Константинополь в качестве императорского ритора. Однако спустя пять лет добился разрешения жить в своем родном городе Антиохии. Он становится городским наставником, оратором и педагогом. Впоследствии ему присвоили титул префекта претория, приравнявший его к высшим сановникам Римской империи.

Последние годы жизни Либания были омрачены падением престижа светского ораторского искусства, сокращением числа учеников в риторских школах. Именно в это время, 388–393 гг., им написана «Автобиография», где достаточно ярко обрисован уходящий идеал античного образования как подготовки воспитанного на классических литературных образцах общественного человека, владеющего мастерством оратора. В нашей антологии мы приводим отрывок из «Автобиографии», в котором Либаний описывает свое детство.

ЖИЗНЬ, ИЛИ О СОБСТВЕННОЙ ДОЛЕ

4. …Отец мой, имев трех детей, из коих я был средним, умер раньше зрелого возраста. Получил он в приданое небольшую часть из значительного состояния, и тотчас в распоряжение им вступает отец матери. Мать же, побоявшись недобросовестности опекунов и вследствие скромности, необходимости входить с ними в переговоры, сама желая нам быть всем, все прочее попечение сохранила вполне за собою ценою большого труда, а за ученье платила деньги наставникам и не умела сердиться на ленивого сына, считая делом любящей матери никогда ни в чем не огорчать свое чадо, так что большая часть года у меня уходила на прогулки по полям скорее, чем на ученье.

5. После того как у меня прошло таким образом четыре года, я достиг пятнадцатого года, и мною овладела горячая любовь к красноречию, и в такой степени, что утехи полей были забыты, проданы голуби, ручные птицы, страсть к коим способна заполонить юношу, состязания коней, сценические представления — все было в забросе. И чем я особенно поразил и молодежь и стариков — я воздерживался от посещения тех единоборств, где падали и побеждали мужи, которых можно было назвать учениками тех трехсот, что были при Фермопилах.

<…>

8. Затем опять-таки посещение школы лица, изливавшего красоту словес, доля ученика счастливого, а то, что посещал я его не так много, как бы следовало, но пока исполнял это только для приличия — посещал. А когда меня воодушевляла любовь к учению, уже не имел того, кто должен был сообщить мне его, так как тот поток уже погас, доля несчастного. Итак, тоскуя потому, кого уже не было, и пользуясь руководством тех, кто были какими-то призраками софистов24 — словно те люди, что питаются ячменным хлебом вместо хлеба высшего качества, — так как нимало не успевал, но грозила опасность, следуя слепым руководителям впасть в бездну невежества, я с ними расстался и, дав отдых душе от творчества, а языку от речей, руке же от письма, занимался только одним — заучивал наизусть произведения древних при содействии человека, одаренного чрезвычайною памятью и способного делать юношей сведущими в красотах тех писателей. И я настолько ревностно был привержен к тому, что даже когда он отпускал юношей, не покидал его, но и на пути через площадь в руках у меня была книга. Учителю даже приходилось прибегать к настоятельному требованию, которым он в ту минуту явно тяготился, а позднее хвалил.

9. Так прошло 5 лет, в течение коих вся душа моя обращена была к этим занятиям, и божество содействовало тому, не прерывая хода учения…

<…>

11. Итак, когда в душе образовался запас произведений людей, могуществом своего слова больше всех прочих вызывавших общее восхищение, и меня потянуло к действительной жизни… а был у меня друг… Ясион, поздно приступивший к риторике, но в своем трудолюбии обретавший удовольствие не менее кого-либо другого, — этот Ясион чуть не ежедневно рассказывал мне о том, что слыхал от людей старшего поколения об Афинах и тамошней деятельности, сообщая о каких-то Каллиниках и Тлеполемах и мощи слова немалого числа других софистов и о речах, в каких они одерживали победы друг над другом или терпели поражения. Под влиянием этих рассказов душой моей овладевало горячее желание посетить этот город.

12. …Я полагаю даже, по примеру Одиссея, я пренебрег бы ради дыма Афин и божественным браком…

Речи Либания I Пер. с греч. С. Шеста-кова. Казань. 1912. Т. 1. С. 4–7.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Чему, когда и в какой последовательности обучался Либаний?

2. В чем различия и особенности античного, христианского и средневекового образования?

3. Сравните данный текст с «Исповедью» Августина. Как относились оба автора к риторическому позднеантичному образованию?

ВАСИЛИЙ ВЕЛИКИЙ (КЕСАРИЙСКИЙ) (329/330-379)

Творчество Василия Кесарийского — одна из вершин усвоения языческой философской культуры христианской церковью. Характерно, что вместо "наша религия" Василий часто говорит "наша философия".

Он родился в семье ритора-христианина в Кесарии Каппадокийской — центре светской и христианской учености в Малой Азии. С детства готовил себя к профессии учителя риторики, совершенствовался в лучших риторских школах Малой Азии, Константинополя, Афин. Изучив риторику и философию, вернулся около 355 г. в родной город и стал профессором риторики, писал судебные речи. Риторская практика Василия внезапно оборвалась в результате психологического кризиса: он оставил кафедру, крестился, объехал монастыри Египта и Сирии, затем сам создал в Малой Азии монастырь на р. Ирис, разработал его устав, ставший одной из моделей для более поздних азиатских и европейских обителей. Рукоположенный в 364 г., уже в следующем году он покинул монастырь, привлеченный епископом Кесарии Евсевием к управлению епархией, к противодействию ереси епископа Ария и его сторонника императора Валента (364–378). После смерти Евсевия Василий стал епископом. Он упорядочил городскую жизнь и хозяйство, вел большое строительство, стал фактическим правителем Кесарии и главой ортодоксальной церкви на всем христианском Востоке. Титул «Великий» Василий получил от современников.

Василий — практик. Слово для него — инструмент убеждения, воздействия на умы. Он автор многочисленных проповедей, поучений, комментариев к библейским книгам и т. д.

Главная задача христианского образования, считал Василий Великий, — помочь душе достичь слияния с Господом. Христианский долг каждого, и монаха в особенности, — заниматься воспитанием детей. В монастырях следует выделять особые дома для детей (разделенные по признаку пола), в которых их будут учить опытные, великодушные, отечески настроенные и благоразумные, испытанные и проверенные настоятелем учителя. Посещая общие со взрослыми молитвы, дети учатся (раздельно по признаку пола) словам, вещам, ремеслам и т. д. В процессе обучения не стоит их обижать упреками, обучение должно быть приятным, легким, без огорчения и достигать цели.

Источник авторитетного педагогического руководства — Священное Писание, просвещающее и вводящее в будущую вечную жизнь. Однако и «внешние», светские (языческие) науки небесполезны для души. Пока ученик по возрасту не в состоянии понять глубины смысла Писания, его красу и сладость, ему следует обратить взор к свету духовности, ему следует "привыкнуть смотреть на солнце в воде", упражняя "духовное око" на нехристианских писателях, у которых можно научиться многому хорошему. Ученику надо собирать «нектар» с их сочинений, не прельщаясь их внешним заманчивым блеском, но используя их достоинства в целях своего душевного строения, избирая в них то, что помогает достижению совершенства и добродетели, то, что соответствует истине.

Проблема, в какой степени использовать античную классику в христианском преподавании, стала одной из центральных в эпоху становления средневекового образования. Если такие авторы, как Сульпиций Север, Тертуллиан, Арнобий, Лактанций, Кассиан, в целом негативно относились к ее использованию, то Амвросий Медиоланский, Августин и Иероним на Западе, а Климент Александрийский, Ориген, Григорий Чудотворец, Василий Великий на Востоке считали возможным и даже необходимым обращаться к классическим произведениям в процессе обучения христиан. Один из вариантов решения и представлен в сочинении Василия "О том, какую пользу могут получить молодые люди из языческих книг"25.

Василия Кесарийского отличали глубокий интерес к античной философии и литературе, стремление использовать античное культурное наследие для создания новой христианской культуры. Он рассматривал изучение античных поэтов, историков, философов как необходимый этап образования, подготавливающий к восприятию христианства. Не отрицая эстетической значимости литературных произведений, Василий рекомендует организовать их изучение таким образом, чтобы оно служило воспитанию нравственности. При чтении нужно обращать внимание прежде всего на мысли и поступки, ведущие к добродетели, и стремиться следовать им. На многочисленных примерах из произведений античных авторов Василий показывает, как они воспитывают презирать богатство и славу, спокойно переносить оскорбления и обуздывать гнев, учат выносливости, скромности, упорству и целеустремленности.

Сочинение Василия об извлечении поучений из языческих книг весьма характерно для переломного IV в. Неоднозначна и сама фигура автора. Из-под его пера вышли правила монашеской жизни. В них Василий предстает иным человеком, гораздо более «средневековым». Им владела идея не противостояния, но синтеза двух весьма различных педагогических систем. Не пренебрегать знаниями, касающимися людей, и не любопытствовать суетно в некасающихся. Человек должен стремиться узнать то, что ему доступно. Он может познать Бога настолько, насколько это необходимо для веры26.

Приводимые ниже положения относятся к введенному Василием уставу монашеской жизни, распространившемуся впоследствии по многим восточным и западным монастырям. В данном тексте перед нами весьма наглядно выступает то, что может быть названо "педагогикой монастыря".

ПРАВИЛА, ПРОСТРАННО ИЗЛОЖЕННЫЕ В ВОПРОСАХ И ОТВЕТАХ

Вопрос 15. С какого возраста надобно дозволять произнесение обета о посвящении себя Богу, и когда обет девства почитать действительным?

Ответ. Поелику Господь говорит: "…пустите детей приходить ко Мне" (Map. 10, 14), а Апостол хвалит "с млада" изучившего "священные писания" (2 Тим. 3, 15) и еще повелевает воспитывать "чад в наказании и учении Господнем" (Еф. 5, 4), то всякое время и время первого возраста почитаем удобным к принятию приходящих.^[4] И детей, у которых нет родителей, принимаем сами собою, чтобы в подражание Иову (Иов. 29, 12) быть отцами сирот. Которые же зависят от воли родителей и которых сами родители приводят, принимаем при многих свидетелях, чтобы …заградить всякие неправедные уста, говорящие против нас хулу. На сем основании принимать детей надобно, но не тотчас надлежит причислять и приписывать их к составу братства, чтобы, по несчастью, заслуженные ими укоризны не пали на жизнь благочестивую. Но хотя должно их воспитывать во всяком благочестии, как общих чад братства, однако же определять особые дома и особый образ жизни детям мужского и женского пола, чтобы не приобрели они смелости и безмерной дерзости перед старшими, но по редкости встреч сохраняли уважение к высшим и чтобы наказания, налагаемые на более совершенных за пренебрежение ими своими обязанностями^[5]… неприметным образом не породили в детях удобопреклонности к грехам или иногда и превозношения, как скоро заметят, что старшие пре тыкаются в том, в чем сами они преуспевают. Ибо младенчествующий разумом не разнится с младенцем по возрасту, а потому не удивительно, если и в том и в другом сказываются те же недостатки. Да и в чем у старших по их возрасту соблюдается приличие, то молодым вследствие частого обращения их со старшими делать преждевременно неприлично. Итак, для сей предосторожности и для соблюдения^[6] степенности во всем прочем надобно отдельно помещать детей и совершенных возрастом. А с сим вместе в доме подвижников не будет и шума при необходимом для юных изучении уроков.

Но молитвы, которые установлено свершать днем, должны быть общие и у детей и у старших, потому что у детей через соревнование совершенным^[7] укореняется навык к сокрушенной молитве, и для старших немаловажно пособие^[8] детей в молитве.

Уединенные же упражнения и правила касательно сна и бодрствования, времени, меры и качества пищи для детей должны быть определены приличным^[9] образом. Над ними должен быть поставлен старший возрастом, превосходящий других опытностью, доказавший свое великодушие, чтобы мог с отеческим сердоболием и благоразумным словом исправлять погрешности юных, после каждого падения^[10] употреблять приличные^[11] врачевства так, чтобы одно и то же служило бы наказанием за погрешность и обращалось в упражнение в беспристрастности души. Например, рассердился кто на сверстника. Такого должно заставить успокоить его и по мере предерзости его оказать ему услугу, потому что навык смирения как бы отсекает душевную раздражительность, а превозношение всего чаще производит в нас гнев. Коснулся ли не вовремя снеди? Пусть большую часть дня остается без пищи. Обличен ли кто, что вкушал пищу не в меру или неблагочинно? Пусть во время принятия пищи отлученный от яств принужден будет смотреть на других, вкушающих чинно, чтобы и наказан был воздержанием и научился чинности. Произнес ли кто праздное слово, оскорбление ближнему, ложь или иное что запрещенное? Пусть уцеломудрится воздержанием чрева и молчанием.

Но надобно, чтобы и обучение грамоте было соответственно цели; а для сего должно заставлять их употреблять слова, взятые из Писания, а вместо басен рассказывать им повествования о делах чудных, вразумлять их изречениями из притчей и назначать награды за удержание в памяти слов и вещей, чтобы дети с приятностью и легкостью, без огорчения для себя и непреткновенно достигали цели. При правильном руководстве у них скоро появляется внимательность ума и навык не быть рассеянными, если наставники постоянно и настойчиво будут спрашивать, на чем остановилась их мысль и каков предмет их размышления. Ибо простота возраста, неухищренность и неспособность ко лжи легко высказывают душевные сокровенности. А сверх того ребенок, чтобы не часто застигали его на какой-нибудь непозволительной мысли, будет избегать мыслей нелепых и постоянно станет удерживаться от нелепостей, боясь стыда обличений.

Поэтому, пока душа еще способна к образованию, нежна и, подобно воску, уступчива, удобно напечатлевает в себе налагаемые образы, надобно немедленно и с самого начала возбуждать ее ко всяким упражнениям в добре, чтобы, когда раскроется разум и придет в действие рассудок, начать течение с положенных первоначально оснований и преподанных образцов благочестия, между тем как разум будет внушать полезное, а навык облегчит преуспеяние. Тогда должно принимать обет девства27 как уже твердый, произносимый по собственному расположению и рассуждению при совершенной зрелости разума, после чего и праведным Судиею по достоинству дел воздаются почести и наказания преуспевающим или согрешающим. <…>

А не приемлющий на себя девственной жизни, как не способный печься "о Господнем"^[12] …да будет отпущен. Кто по долговременном самоиспытании и наблюдении, которое надобно дозволить ему производить над собою в течение многих дней …произнес, наконец, обет, того должно уже принять и причислить к братству28, дозволить иметь и жилище и образ жизни общие с совершенно взрослыми.

Забыли мы сказать, но теперь не безвременно присовокупить, что поелику иным искусствам надобно обучаться тотчас с самого детства, то, как скоро некоторые из детей окажутся способными к обучению, не запрещаем им проводить дни с наставниками в искусстве. Но на ночь необходимо переводим их к сверстникам, с которыми надобно принимать им и пищу.

Творения иже во святых отца нашего Василия Великого I Новый исправленный пер. с греч. Московской Духовной Академии. СПб., 1911. Т. 2. С. 349–352.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Каковы цель и пути христианского образования, по Василию?

2. В чем видит Василий особенности детской души и особенности воздействия на нее и ее воспитания по сравнению с душою взрослого человека?

ТИТ ФЛАВИЙ КЛИМЕНТ АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ (ок. 150/153-215/220)

Одна из крупных фигур в истории раннехристианского образования. Он разработал философию христианского образования, встроив в уникальный сбалансированный рисунок завершенной теории накопленное к тому времени наследие языческой педагогической мысли. Рожденный в Афинах и обучавшийся в языческой школе, он принял христианство во время путешествия на Восток в поисках более глубокого и широкого образования. Конечным пунктом его странствий явилась Александрия в северном Египте, где Климент стал сначала учеником, а потом — коллегой руководителя катехетической школы, учителя Пантена, которого и сменил на этом посту около 189/190 г. Школа готовила учеников (катехуменов) к принятию крещения. Во время гонений на христиан начала III в., в 203 г., оставил школу в Александрии и отправился в Малую Азию, где продолжал быть активным деятелем Церкви. Там и умер.

Двадцатилетняя педагогическая деятельность Климента завершилась написанием более чем двадцати сочинений. Из сохранившихся весьма интересен с точки зрения отражения воспитательных идей трактат «Педагог», составляющий вместе с двумя другими ("Увещание к эллинам" и "Строматы") триаду основных сохранившихся педагогических сочинений Климента, выражавшую, в свою очередь, последовательность тех, которые должны, по мысли Климента, воспитывать христианское мироотношение: Увещеватель, Педагог, Учитель. Все эти фигуры персонифицируются в конечном счете в Иисусе Христе, Боге-Логосе, Божественном, творящем все вокруг Слове. Трилогия трактатов представила четкую программу постепенного наставления и формирования совершенного и просвещенного христианина, опиравшуюся на выработанный в александрийской школе принцип последовательности учебного плана. Обучение там имело подготовительный и два основных курса. Для первого предназначалось «Увещание», обращенное к язычникам, уже получившим некоторое светское античное образование.

В качестве руководства для первого из двух основных лет обучения написан «Педагог», а «Строматы» — для последнего года обучения. Основным, ведущим педагогом выступает Христос, чья цель не столько наставление души, сколько усовершенствование ее, направление ее не только к знанию, но и к добродетельной жизни. Проблема достижения идеальной образованности рассматривается в трех аспектах: приобретение праведных обычаев (привычек), воспитание христианского стиля поведения (свершения праведных деяний), избавление от страстей (увлечений). «Увещание» связано с воспитанием обычаев и жизненных ориентации, «Педагог» — с "воспитанием действий" (т. е. поведения), «Строматы» — с лечением от страстей. Иисус убеждает, воспитывает, учит. Он представлен Климентом в первую очередь учителем гуманности, душевности, воспитателем поведенческого императива, а не интеллектуалистом, профессором, культивирующим навыки рассуждения.

Человек должен постоянно учиться, стремясь и восходя к высшему познанию, гносису. Необходимой частью его обучения было освоение учащимися наследия античной культуры, без чего невозможно и христианское обучение. Античная София, выраставшая из опыта чувств в познании внешнего, временного мира, — предварительный этап, определенная стадия на пути к духовной истине (гносису).

Характерно для христианской мысли употребление Климентом слова «младенец». Оно мало связано с конкретным возрастом, лишь отталкивается от него и имеет смысл в плане взаимоотношения наставляемого с Господом, Человек как "младенец перед Богом" двойствен. С одной стороны, он ниже по иерархии «мужа», ибо «младенчество» человечества — это его подчинение еще не духу учения, а ветхозаветному Закону Моисея, коего неопытные в самоопределении люди боялись, как дети чучела. С другой стороны, именно «младенцы» мудрее чистотою своей "мудрецов этого мира", им как чадам Божиим открыт путь к спасению. Человек может стать младенцем (т. е. как младенец, ибо все — чада Божий), пройдя путь христианского воспитания и самосовершенствования. Душа человека — невеста Божия, и сам он «младенчествует» во Христе. Такое "чадо Божие" становится вскормленным Христом «младенцем», чистым от пороков, беспутств и злодеяний.

Климент примирил библейские и античные воспитательно-образовательные принципы, соединив античную философскую систему с христианским пафосом, с чем и вошел в историю образования и педагогической мысли.

УВЕЩАНИЕ К ЭЛЛИНАМ

10. "Но неблагоразумно оставлять унаследованные от отцов нравы", — говорите вы. А почему же не продолжаем мы питаться первоначальной нашей пищей, молоком, к которому от рожденья приучили нас кормилицы? Почему увеличиваем мы или уменьшаем доставшееся нам после родителей наследство, а не сохраняем оного в том же виде, в каком его получили? Почему в настоящее время мы не заплевываем груди родительской, ни другого ничего не совершаем такого, что, когда несовершеннолетними мы были и матерями были питаемы, смех нам причиняло? Не сделались ли бы мы со временем лучше и сами собой, никаких хороших воспитателей и не имея? Бесчинства чувственных удовольствий, вредные и опасные, мы стараемся ограничивать, потому что они производят соблазн, хотя и пред ставляют собою нечто приятное; почему же дурную жизнь мы не имеем права оставлять, страстями и нечестивыми обычаями осрамленную; почему, не обращая внимания на гнев отцов, не преклониться нам пред истиной и не искать истинного и действительного Отца, привычки, на нас действующие, подобно разрушительному яду, меняя? Несомненно, есть нечто прекрасное в попытке разъяснить вам, как заблуждение и этот трижды несчастный обычай^[13] сделали ненавистным само благочестие. Оно представляет собою несомненное благо, больше коего роду человеческому другого Богом не даровано; и оно не сделалось бы ненавистным и достойным отвержения, если бы вы не позволили себе увлечься общественными нравами. По причине этого-то увлечения ими вы свои уши и от наших речей затыкаете и, подобно упрямым лошадям, узду сбрасывая и удила закусывая, отвергаете предъявляемые вам разумные основания и стараетесь нас, возничих нашей жизни, отбросить, и, по безрассудству в гибельную пропасть стремясь, считаете святое Слово Божие проклятия достойным. Поэтому-то в качестве возмездия за выбор следуют за вами, по выражению Софокла, "ветреный разум, тугие уши и жалкий образ мыслей". И того вы не ведаете, что люди добрые и богобоязливые, добро чествующие, получат славную награду, а люди дурные, напротив, должное наказание. Наказанию подлежит и князь злодейств.^[14] Оттого пророк Захария грозит ему: да запретит тебе Господь, избравший Иерусалим! не головня ли он, исторгнутая из огня (Зах. 3, 2)? Но у кого же из людей может жить в груди желанье добровольной смерти? А они ищут покровительства у этой смерть приносящей головни, вместе с которой они и сожжению преданы будут, тогда как для них возможно, однако же, добродетельно жить по Богу, а не с обычаями согласно. Бог дарует жизнь, а дурные привычки по отшествию отсюда влекут за собою бесплодное раскаяние вместе с наказанием. "Под наказанием и несовершеннолетний доходит до понимания" (Гесиод. Труды и Дни, 1, 216), что страх перед демонами сопровождается гибелью, спасителен лишь страх Божий. … Потому что где же иначе как не в душе человека мудрого себе отпечаток может найти правда? Где любовь? Где стыдливость? Где кротость? Кто эти Божественные черты Писания в своей душе отпечатлел, тот, по моему мнению, может считаться за оградившего себя прекрасным прочным мудрости барьером, откуда он может выходить во все жизненные положения, в мудрости вместе с тем имея и безопасную гавань спасения. Этого рода мудрость делает к Отцу устремившихся добрыми отцами детей, и познавших Сына добрыми сыновьями родителей; помнящие о^[15] Женихе состоят добрыми мужьями жен, и спасенные из крайнего рабства добрыми господами рабов. <…>

11. Между тем если желаешь, вдумайся немного в божественное свыше благодеяние. Первый человек, когда он был в раю, увеселялся свободою, будучи чадом Божиим. Но когда он подпал под действие плотского вожделения,^[16] сделался дитятей, пожеланиями соблазняемый; упорство его стало возрастать; непослушанием же Отцу оскорбил он Бога. Что произведено было пожеланием? От своей простоты отрешившись, человек оказался скованным грехами. Господь захотел снова освободить его от оков и облеченный плотию (о Божественная тайна!) победил этого змея и поработил тирана, смерть; и — что превышало все ожидания — того самого чело — века, который плотским вожделением введен был в заблуждение, увлечен был к погибели, спас Он и ему руки расковал. Удивительное таинство! Умер Господь, воскрес человек; из рая ниспавший в качестве высшей за послушание награды получает небо. Поэтому — так как само Слово с неба к нам сошло — мне кажется, нет нам нужды, хлопотливо расследуя человеческие учения, ездить в Афины, ходить по всей Греции или и далее по Ионии. Потому что если учителем нашим сделался Тот, кто в творении, в искуплении, в благотворениях, в законодательстве, в пророчестве и наставлении вселенную всю священными силами проник, если от Учителя этого теперь все можно знать, то для Слова (Логоса) этого вся вселенная состоит Афинами и Элладой. Потому что вы, поэтическим сагам верящие, Миноса Критского называющие доверенным Зевса, поистине не можете нам не поверить, что мы состоим учениками Божиими и действительно ознакомлены с истинной мудростью, которая главными философами была только предчувствуема, учениками же Христовыми которая унаследована и возвещается. И посему в целом, так сказать, Христе нет никакого разделения на части, никакого различия, нет ни варвара, ни иудея, ни эллина, ни мужа, ни жены, но только новый человек (Гал. 3, 28; 6, 15; Еф. 4, 24; Кол. 3, 11), Святым Божиим Духом преобразованный. …Кафолическим же учением, обнимающим всю жизнь, ценным на все времена, при всех обстоятельствах указывающим на высшую цель, возводящим к жизни, состоит страх Божий: жить нужно, им проникаясь, если вечно жить хотим. …Примем свет, чтобы Бога принять; примем свет и сделаемся учениками Господа; Он ведь обещал это и Отцу: "Буду возвещать имя Твое братьям моим, посреди собрания восхвалять Тебя" (Пс. 21, 32). …Он дарует нам истинно великое, божественное и неотъемлемое наследство Отца, небесным учением человека обоготворяя, "свои заповеди его духу сообщая и оныя на сердце его начертывая". Какие заповеди разумеет Он? Все познают Бога от малого до великого, и Я буду к ним, говорит Господь, милостив и не вспомню грехов их (Иер. 31, 33, 34; Евр. 8, 10–12). О, примем эти заповеди жизни, последуем напоминаниям Божиим, познаем Бога, дабы Он милостив к нам был; загладим пред Ним соделанные нами преступления чистотою расположений; в качестве платы за наше жилище здесь принесем Ему, хотя Он и не нуждается в какой-либо оплате, в жертву благочестие.

За медь — золото, цену ста волов — за то, что стоит только девяти волов10

За малую веру эту Он дает тебе для обрабатывания широкую эту землю, воду для питья и другое все для мореходства, воздух для дыхания, огонь для работ, мир для жительства; отсюда Он позволил тебе переселиться для жительства на небо; этими столь величественными и столь многочисленными делами и своим благоволением Он предоставляет тебе пользоваться лишь за малую веру в Него.

Климент Александрийский. Увещание к эллинам I Пер. с греч. Н. Корсунского. Ярославль, 1888. Стлб. 146–148.

СТРОМАТЫ Книга первая

Предисловие

1. Тема творения. Польза, какую писатели своими произведениями доставляют читателям.

…Я именно так думаю, что прекрасно (в пособие) потомству оставлять после себя добродетельных детей, не детей плотских, плод чрева, а сочинения, внутренней души плод, сердечных убеждений итог. С самого того часа, как они начали нас обучать, поэтому-то мы и называем их отцами 11. Да кроме того, мудрость^[17] общительна и человеколюбива. Соломон поэтому говорит: Сын мой, если, приняв слова мои, скроешь ты в сердце заповеди мои, то прислушиваться будет к мудрости ухо твое (Прит. 2, 1, 2). Открывает он через это, что разумное учение душой наставляемого должно быть воспринимаемо, как семя воспринимается землей, и что она-то, собственно, и есть нива духовная. Посему и добавляет он: "И обратишь сердце твое в сторону благоразумия; заявишь же оное во внушениях сыну^[18]" (Прит. 3, 1). Душа соприкасается с душой и ум одного с умом другого, при посредстве слова один производит в другом посев, тем же словом заставляя семя, брошенное на эту землю,^[19] произрастать и оное сим словом оживотворяя.

А всякий наставляемый, полагаясь на учение своего учителя, состоит сыном ему. "Сын мой! — говорит Соломон, — наставления моего не забывай" (Прит. 3, 1).

<…>

4. Науки светские не менее чем и богословие имеют происхождение Божественное.

…А что общим именем «мудрости» Писание называет вообще все мирские науки и искусства — все, до постижения чего ум человеческий мог дойти и что он был в состоянии измыслить, и что всякое техническое и теоретическое знание происходит от Бога, это совершенно ясно будет, если мы приведем еще следующие выражения Писания: "И сказал Господь Моисею, говоря:

Вот, я называю Веселиила, сына Урии, сына Орова, из племени Иудина. И Я исполнил его Божественным Духом мудрости и смышленостью и ведением, чтобы разумел он во всяком деле и способен был к созиданию, к работам из золота, из серебра, из меди, из голубой, пурпурной и червленой шерсти, к исполнению всех работ строительных из камня и из дерева" и так далее даже до слов: "и вообще всяких работ" (Исх. 31, 2–5). Потом, все ра нее сказанное объединяя, в Писании употребляется такое выражение: "И в сердце всякого разумного Я это вложил разумение" (Исх. 31, б)12, то есть в сердце всякого, кто в состоянии то разумение усвоить напряжением и упражнением.

И опять со всей определенностью от имени Господня написано: "И скажи это всем, кои умом мудры, коих Я исполнил духом смышлености" (Исх. 28, 3). Эти "мудрые умом" отличаются особенной одаренностью натуры. Выказывая особенные способности, они тем обнаруживают, что получили двойную меру разумения; я сказал бы даже, что из первообразной премудрости излился в сердце им двойной дух мудрости.

Уже и техническое отношение к искусствам отзывается перевесом на развитии некоторых внешних чувств. У так называемых музыкантов оказывается особенно развитым чувство слуха, у скульпторов — осязание, у певцов — голос, у парфюмеров — обоняние, у резчиков печатей — зрение. У посвящающих себя научным занятиям чувство также становится восприимчивее. У поэта особенно развивается чувство меры, у оратора чувство стиля, у диалектика способность суждения, у философов — то, что до них касается, — умозрение. К изобретениям и размышлениям делает способным именно чувство; лишь чувством определяется направление занятий и умственных. А благодаря постоянству упражнений способность к известного рода занятиям усиливается и расширяется. Апостол совершенно справедливо говорит, что "многоразличная премудрость Божия" (Еф. 3, 10) во благо нам обнаруживает свое богатство «многократно»^[20] "и многообразно"^[21] (Евр. 1, 1), искусствами, науками, верой, даром пророчества. "Всякая премудрость от Господа и с Ним пребывает вовек", как говорит Книга Премудрости Иисуса (Сир. 1, 1). "Потому что если будешь ты голосом сильным призывать знание и взывать к разуму, если будешь ты искать его, как ищут серебра, и если будешь ты его отыскивать так же, как сокровища разыскивают, и если с усилием будешь его выслеживать, то поймешь, в чем состоит Богу угодное служение, и примечать будешь твоими чувствами Божественное" (Прит. 2, 3–5). Священный писатель говорит о чувстве Божественного в отличие от чувства, погруженного в науки светские, которых в выражениях прекрасных и величественных впрочем также советует нам заботливо искать, дабы в уразумении совершенного служения Богу и благочестия двигаться вперед. Противополагает он этим светским наукам понимание обязанностей, на нас возлагаемых богопочитанием, и, разумея под оным содержание истинной религии, выражает это следующим образом: "Ибо из своих уст Господь источает мудрость, а вместе знание и разумение и в лице праведных помогает, собирая в них на голодные годы как бы в житнице сокровища спасения" (Прит. 2, 6–7). В просвещенности философией^[22] скрывается помощь нам; такой просвещенностью обусловливается тонкость чувства, ведущая к истинным богопочитанию и благочестию.

5. Философия состоит служанкой Богословия. Разъясняется это аллегорическим толкованием истории Сарры и Агари.

…^[23] позволяет извлекать пользу из человеческих знаний, их применяя к жизни, но не дает оно права нам на той мирской учености успокаиваться окончательно. Интеллектуальные богатства, свойственные во всякое данное время каждой нации, для всех них состоят лишь пропедевтикой, располагающей их к принятию учения Господня. Конечно, постоянно бывали люди, кои, будучи обморочены любовными напитками служанок,^[24] презрительно относились к госпоже дома, то есть философии, и состарились одни на музыке, другие на геометрии, иные на грамматике, а большинство на ораторском искусстве13. Но так называемые курсовые науки, обязательные для людей свободных, представляют собой ступени, способствующие восхождению по ним к философии, которая состоит их повелительницей. И как они служебны философии, так и сама она есть пособница к приобретению истинной мудрости14; мудрость же есть знание вещей Божеских и человеческих с причинами их15.

Мудрость, значит, состоит госпожою над философией, подобно тому как философия состоит госпожою среди наук предварительных. Потому что если задача философии проповедовать воздержанность в употреблении языка, в пользовании вещами, кои с чревом и подчревностью имеют связь, и если она собой посредствует добродетель, то во много раз для нее достопочтеннее и превосходнее подвизаться во славу Божию и споспешествовать познанию о Боге.

Климент Александрийский. Строматы / Пер. с греч. Н. Корсунского. Ярославль, 1892.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Что для Климента самое важное в воспитании и обучении?

2. Каково должно быть, согласно этому автору, содержание образования для различных учащихся?

3. Климент Александрийский не возведен православной Церковью в ранг Святого Отца. Как вы считаете, почему? Сравните использованные здесь отрывки с фрагментами из «Педагога», опубликованными в № 1 журнала Отдела религиозного образования и катехизации Московского патриархата "Просветитель".

О ТРАКТАТЕ "ПОУЧЕНИЯ СИЛУАНА" (II–IV вв.)

Начальные века нашей эры были отмечены интенсивными поисками новой воспитательной парадигмы. Благоприятные условия для этого сложились в североегипетском городе Александрии с его смешанным греческо-римско-еврейскокоптским населением и культурой. Настоящий памятник отразил коптскую традицию, которая, впитав в себя и библейскую дидактическую "литературу премудрости"16, и греческую понятийно-логическую систему, сформулировала многие важнейшие педагогические принципы раннего христианства. Текст относится к жанру этико-педагогических наставлений, воплощавшихся в форме поучений отца к сыну (как плотскому, так и духовному). Здесь мы встречаемся, по-видимому, со вторым случаем, с поучением отца духовного, объясняющим духовному сыну, что есть он сам и его душа, каково его место в этом мире и в отношении к Абсолюту. Жанр отеческих поучений транслировал из поколения в поколение образ мыслей и стиль поведения, иначе говоря, формировал систему отношений к этому миру и к Богу.

Безусловно, данный текст рассчитан не на малых детей, а на тех подростков, юношей, взрослых, которые задумывались о своей жизни, о ее смысле, о Боге и о себе. Сначала Силуан описывает помраченное страстями и пороками, далеко от Бога текущее сознание, свойственное сыну. Потом разъясняется, как сын должен правильно познать себя и, увидев реальный мир, изменить свою жизнь, обратить ее к Богу. Автор-наставник дает ему путеводные нити, показывая, что есть добро, а что — зло.

Характерно, что в трактате не противопоставляются вера неверию, знание — незнанию, что, видимо, отражает полученное его автором классическое греческое образование. Греки считали разум более высоким уровнем познания, чем вера, хотя и не умаляли значения последней. Истинное знание воспитывает, а воспитание необходимо для борьбы со страстями, его получение — освобождение от них, его отсутствие — корень всех страстей. Отсюда сформулированная в тексте модель мышления, поведения и действия обучающегося, постепенно создающая образ духовного ученика.

Стиль Силуана, поэтика его текста современному человеку могут показаться весьма непривычными и темными, однако он был близок и доступен в свое время как ближневосточному, так и западноевропейскому средневековому читателю. Вчитавшись в текст и поняв яркие метафорические образы Силуана, такие как страсти и пороки — дикие звери, человек — город, стерегущий от зверей свои ворота, мудрость — мать человека и другие, легко оценить высокую поэтичность и глубокую мудрость трактата.

"Поучения Силуана" явились одним из «мостов», переброшенных от древних педагогических систем к зарождающейся новой, христианской.

Возможно, анонимный автор приписал «Поучения» спутнику апостола Петра Силуану (см.: Деян. 15, 22; I Пет. 5, 12). Впрочем, нельзя исключать и возможность того, что некий Силуан, о котором мы, к сожалению, ничего не знаем, был автором этого трактата.

ПОУЧЕНИЯ СИЛУАНА

Расстанься со всяким ребячеством и приобрети себе крепость ума и души. Усиль войну против всякого безумия страстей, эроса, дурной злобы, любви к славе, любви к раздорам, мучительной зависти, негодования, гнева, жажды, стяжательства. Охраняй свою крепость оружием и копьями! Вооружись всеми воинами, т. е. словами, начальниками, т. е. советами, и своим умом как путеводным принципом.

Сын мой, прогоняй всякого разбойника от своих ворот. Охраняй все свои ворота факелами, т. е. словами, и ты обретешь всем этим спокойную жизнь. А тот, кто не будет их защищать, станет как пустынный город, который захватили. Все дикие звери попрали его. Ибо недобрые мысли — это дурные звери. И твой город наполнится разбойниками, и ты не сможешь обрести себе мира, но обретешь только всех диких зверей. Презренный, который является тираном, — господин над ними; направляя все это, он пребывает в великой грязи. Весь город погибнет, т. е. твоя душа.

Удали все это, несчастная душа! Положись на своего предводителя (и) своего учителя. Ум — это предводитель, а Логос — учитель, и они выведут тебя из погибели и опасности.

Сын мой, послушайся моего совета. Не показывай врагам спину, пускаясь в бегство, но лучше преследуй их, как сильный. Не становись скотом, который люди погоняют, но стань человеком, который гонит дурных зверей, чтобы не одолели они тебя и не попрали тебя, как труп, и не погиб бы ты через их злодеяние. О несчастный человек! Что ты будешь делать, если попадешь в их лапы? Берегись, чтобы не оказался ты в руках своих врагов. Вверься этой упряжке двух друзей: Логосу и уму — никто не победит тебя. Пусть Бог обитает в твоей крепости, и Дух его защищает твои ворота! Ум божества пусть защищает стены. Святой Логос пусть станет факелом твоего ума, сжигающим дерево, т. е. весь грех.

Если же ты сделаешь это, о сын мой, ты победишь всех своих врагов и они не смогут воевать против тебя, не смогут восстать, не смогут ступить на твой путь. Ибо если ты обретешь это, ты будешь презирать их как отрицателей истины. Они будут говорить с тобой, тебя завлекая, боясь не тебя, но боясь тех, кто обитает в тебе, т. е. стражей божества и учения.

Сын мой, возьми себе (за основу) воспитание и учение. Не беги от воспитания и учения, но, если тебя учат, воспринимай с радостью, и если тебя наставляют, в любом деле становись делающим (только) хорошее, тогда ты сплетешь венок воспитания своему путеводному принципу. Надень на себя непорочное учение, как одежду. Стань благородным, ведя праведную жизнь. Приобрети себе строгость благонравия. Суди сам себя, как мудрый судья. Не отступай от моего учения и не приобретай неучености, чтобы не ввести в заблуждение свой народ. Не беги от божественного и от учения, которые в тебе. Ибо тот, кто учит тебя, любит тебя премного. Ибо он даст тебе достойную строгость. Отвергни от себя скотскую природу, которая внутри тебя, и не держи дурного помышления в себе. Ведь подобало бы, чтобы ты знал, каким образом я тебя учу. Если хорошо править не многими, как ты это видишь, то насколько лучше править каждым, господствуя над любым собранием и любым народом, и во всех отношениях ты возвышен божественным Логосом, после того как ты стал господином над любой силой, убивающей душу. Сын мой, разве желает кто-нибудь быть рабом? Зачем ты так сильно волнуешься?

Сын мой, не бойся никого, кроме одного Бога, который надо всем. Отбрось от себя козни дьявола. Возьми свет для своих глаз и отбрось от себя тьму. Живи во Христе, и ты обретешь себе сокровища на небе. Не становись вместилищем многих вещей, которые не содержат в себе пользы, и не будь проводником своего незнания, которое слепо.

Сын мой, слушай мое доброе поучение, которое полезно, и прерви сон, который давит на тебя. Беги от забвения, которое наполняет тебя тьмой. Если бы у тебя не было силы делать всякое дело, я не говорил бы тебе это. Христос же пришел, чтобы дать тебе этот дар. Почему ты следуешь за тьмой, когда свет находится в твоем распоряжении? Почему ты пьешь плохую воду, когда у тебя есть хорошая вода? София17 призывает тебя, а ты стремишься к глупости. Не по своему желанию ты делаешь это, но скотская природа, которая в тебе, именно она делает это. Премудрость призывает тебя в своей благости, говоря тебе: "Придите ко мне все вы, о глупые, и вы получите в дар понимание, доброе и драгоценное. Я даю тебе архиерейскую одежду18, сотканную из всякой мудрости".

Что есть дурная смерть, как не незнание? Что есть дурная тьма, как не забвение незнания? Возложи свою заботу на одного Бога. Не становись любящим золото и серебро, которые не содержат в себе пользы, но облачи себя в мудрость, как в одежду, и возложи на себя знание, как венок, сядь на трон понимания, так как они твои, и ты получишь их снова сверху. Ибо глупый человек одевается в глупость, как в одежду, и как в траурную одежду облачается в позор, и венчает себя незнанием, и садится на трон непонимания. Ибо, будучи неразумным, он сам заблуждается. Ведь им руководит незнание, и он идет дорогами желания, всяких страстей. Он плавал в желаниях жизни и пошел ко дну. А он-то думает, что извлекает пользу, делая все то, что не содержит в себе пользы. Несчастный человек, который идет через все это, умрет, потому что у него нет ума руководителя. Но он подобен кораблю, который ветер швыряет из стороны в сторону, и подобен вырвавшейся лошади, у которой нет возницы. Ведь он нуждался в вознице, т. е. в разуме. Ведь несчастный впал в заблуждение, так как он не пожелал совета. Эти три дурные вещи бросали его из стороны в сторону. Он приобрел себе смерть, как отца, и незнание, как мать, и дурные советы приобрел, как друзей и братьев. (Я сказал все это), чтобы ты, глупец, оплакал себя.

Отныне, сын мой, обратись к своей божественности. Этих дурных друзей, обманщиков прогони от себя. Возьми себе Христа милосердного как доброго учителя. Отбрось от себя смерть, которая стала тебе отцом. Ибо смерть не существует и не будет существовать в конце. Но когда ты отбросил от себя Бога, святого отца, истинную жизнь, источник жизни, то из-за этого ты получил смерть, как отца себе, а незнание приобрел себе, как мать. Они лишили тебя истинного знания.

Сын мой, вернись же к своему первому отцу, Богу, и к мудрости, своей матери, той, из которой ты произошел от начала, чтобы ты сражался против всех своих врагов — сил противника. Слушай, сын мой, мои советы. Не будь высокомерным к любому доброму совету, но возьми себе сторону божественного разума. Соблюдай святые заповеди Иисуса Христа, и ты будешь царем над всяким местом земли, и ты станешь почитаем ангелами и архангелами. Ты же обретешь их себе как друзей и слуг. Ты же обретешь себе место на небесах. Божественное, что пребывает в тебе, не печаль его и не беспокой, но когда ты будешь лелеять его, молить его, чтобы ты оставался чистым и чтобы ты стал воздержанным в своей душе и своем теле, ты станешь троном мудрости и домочадцем у Бога. Он даст тебе великий свет через нее.

Но прежде всего познай свое рождение. Познай себя, что ты есть, из какой ты сущности или из какого рода, или из какого колена. Знай, что ты произошел из трех родов: из земли, из сформированного и из созданного. Тело произошло из земли, из земной сущности, а сформированное произошло ради души из божественной мысли. Созданное — это ум, который произошел по образу Бога. Божественный ум имеет сущность от божественного. А душа — это то, что он сформировал в сердце. Ибо я думаю, что она является женой того, кто произошел по образу. А тело, которое произошло из земли, его сущность — материя. Обретя в себе эти три части, ты смешиваешься, но, смешиваясь, ты падаешь из божественной добродетели в неполноценность.

Живи, следуя уму. Не думай о плотском. Приобретай себе силу, так как ум — это сила. Если ты отпал от нее, ты стал андрогином19. Сущность же ума, т. е. мышление, если ты отбросил ее от себя, ты отрезал мужское и обратился к женскому. Ты стал душевным, так как ты принял сущность сформированного. Если ты отбросил еще малость этого так, что ты не приобрел себе какой-либо человеческой части, но взял себе подобие и мысль скота, ты стал плотским, так как ты принял скотскую природу. Ибо трудно найти душевное, еще труднее найти Господа.

Я уже сказал, что Бог духовен. Человек принял образ от сущности Бога. Божественная душа частью имеет общение с ним; с другой стороны, душа имеет общение частью с плотью. Глупая душа обычно шатается из стороны в сторону… и это она считает истиной.

Лучше тебе, о человек, обратиться к человеческому, чем к скотской природе, я имею в виду плотскую.^[25] Ты примешь подобие той стороны, к которой ты обратишься. Еще я скажу тебе нечто. Снова, для чего ты будешь усердствовать? Ты^[26] пожелала стать скотом, если ты оказалась именно в этой природе. Лучше же общайся с истинной природой жизни. Скотство будет направлять тебя в род земли, а умная природа будет направлять тебя к умным образам. Обратись к умной природе и отбрось от себя рожденную землей природу. О упрямица душа, отрезвей и сбрось опьянение свое, которое является следствием незнания. Если ты будешь упорствовать и жить в теле, ты будешь жить в грубости. Когда ты вошла в телесное рождение, ты была рождена. Ты оказалась внутри брачного чертога и осветилась умом.

Сын мой, не плавай в любой воде и не позволяй, чтобы тебя оскверняли чуждыми знаниями. Разве ты не знаешь, что замыслы противника немалые и колдовские средства, которые у него есть, различны. Даже умного человека… они лишили мудрости змея. Ведь подобает тебе быть в согласии с мудростью этих двух: с мудростью змея и невинностью голубя, чтобы не вошел он^[27] к тебе в образе льстеца, как истинный друг, говоря: "Я советую тебе то, что хорошо". А ты не узнал его коварства, когда принял его к себе как истинного друга. Ведь он бросает дурные мысли в твое сердце как добрые — и лицемерие в образе незыблемой мудрости, и жадность в образе спасительной бережливости, и тщеславие в образе того, что прекрасно, и хвастовство и высокомерие в образе великой строгости, и безбожие как великое благочестие. Ибо тот, кто говорит: "У меня много богов", — безбожник, и ложное знание бросает он в твое сердце в образе тайных речей. Кто сможет понять его мысли и его различные уловки? Его, являющегося великим умом для тех, кто желает принять его себе как царя.

Сын мой, как ты сможешь постичь его мысли или его намерение, убивающее душу. Ибо его уловки и замыслы его злобы многочисленны. И думай о своих воротах, т. е. о том, как он войдет в твою душу и в какой одежде он войдет к тебе. Возьми себе Христа, который может освободить тебя, который взял на себя козни того, чтобы через это сокрушить его в его обмане. Ибо он царь, который есть у тебя, непобедимый вовеки: против него никто не сможет сражаться или сказать против него даже слово. Он твой царь и твой отец. Ибо нет никого, равного ему. Божественный учитель находится в тебе постоянно. Он заступник, он же спешит тебе на помощь из-за добра, которое в тебе.

Не держи дурного слова в своем суждении, ибо всякий дурной человек вредит своему сердцу. Ведь только глупый человек идет к погибели, а мудрый человек знает свой путь. Глупый же человек не остерегается говорить сокровенное, мудрый человек не бросает опрометчивое слово, но размышляет над тем, что слышит. Не бросай неосторожное слово в присутствии тех, кого ты не знаешь. Имей множество друзей, но не советников. Сначала испытай своего советника. Ибо всякий человек, который льстит, — не почитай его. Льстецов речь сладка, как мед, а их сердце полно чемерицы20. Ибо когда они подумают, что^[28] стали^[29] надежными друзьями, тогда они лживо обратятся к тебе и сбросят тебя в грязь. Не доверяйся никому как другу. Ведь весь этот мир произошел обманно, и каждый человек волнуется напрасно. Все вещи мира бесполезны, но они существуют всуе. Нет никого, даже брата: каждый ищет выгоду для себя.

Сын мой, не бери себе всякого человека в друзья. А если ты приобрел его, не доверяйся ему. Доверяйся только Богу как отцу и как другу. Ибо всякий человек ходит во лжи. Вся земля наполнена страданиями и печалью: в них нет пользы. Если ты хочешь прожить свою жизнь спокойно, не общайся ни с кем. Даже если ты общаешься с кем-то, будь, как если бы ты не общался. Будь угоден Богу, и ты не будешь нуждаться ни в ком.

Живи с Христом, и он спасет тебя. Ибо он истинный свет и солнце жизни. Ведь как солнце является, чтобы давать свет глазам плоти, так и Христос просвещает всякий ум и сердце. Ибо больной телесно — это злая смерть, насколько больше тот подвержен смерти, у кого слепой ум. Ведь как всякий слепой не может видеть его,^[30] так и тот, у кого нет здорового ума, лишен удовольствия приобрести себе свет Христа, т. е. разум.

Ибо все явное является образом тайного. Ведь как огонь, горящий в некоем месте, не ограничивается этим местом, так и солнце на небе: все его лучи достигают мест, которые на земле. Так и Христос имеет только одну сущность, а просвещает каждое место. Точно так же он и говорит о нашем уме, как о светильнике, который горит и освещает место: находясь в одной части души, он освещает все части.

Теперь я скажу о том, что более возвышенно, чем это. Ум по сущности находится в некоем месте, т. е. в теле, а по отношению к мысли ум не имеет места. Ибо как он может пребывать в определенном месте, когда он созерцает всякое место? Однако мы можем сказать еще более возвышенное, чем это. Не думай в своем сердце, что Бог обитает в некоем месте. Если ты помещаешь Господа всего в некое место, тогда тебе надлежит говорить, что это место более возвышенно, чем тот, который обитает в этом месте. Ибо то, что содержит, более велико, чем то, что в нем содержится. Ибо нет места, которое называли бы бестелесным. Ведь несправедливо, чтобы мы говорили, что Бог есть тело. Ибо следствием было бы то, что мы даем этому телу рост и убывание. И тот, кто претерпевает это, не может оставаться непреходящим.

Нетрудно узнать творца всякого творения, но невозможно постичь образ его. Ибо не только людям трудно постичь Бога, но трудно и любой божественной природе: ангелам и архангелам. Необходимо познать Бога, как он есть. Невозможно тебе никак познать Бога, кроме как через Христа, того, который имеет образ Отца. Ибо этот образ являет истинное подобие по отношению к тому, кто являет. Царя обычно не знают без образа.

Думай о Боге то, что он пребывает в каждом месте и вместе с тем он ни в каком месте. По силе — он во всяком месте, а по божественности — он не в каком-то определенном месте. Ибо только таким образом можно немного узнать Бога. По его силе он наполняет каждое место, а по величию его божественности ничто не вмещает его. Все находится в его божественности, ничто не вмещает его. Все находится в Боге, Бог же не вмещается ни во что. Что же такое познать Бога? Все, что пребывает в истине, есть Бог. Однако невозможно смотреть на Христа, как невозможно смотреть на солнце. Бог видит всякого, но никто не смотрит на него. Христос же без всякой зависти берет и дает. Он свет Отца, дающий свет без зависти. Таким образом, он освещает каждое место. И все есть Христос — тот, который унаследовал все от Существующего. Ибо Христос есть все, иначе — нетленность. Ибо если ты подумаешь о грехе, он не^[31] реальность. Ведь Христос — это постижение нетленности и свет, который светит, не будучи запятнанным. Ибо солнце во всяком нечистом месте и не оскверняется. Так и Христос, даже если он пребывает в недостатке, однако он без недостатка, если он был рожден, он не рожденный, если он постижим, то по своей сущности он непостижим. Христос есть все. Тот, у кого нет всего, не может познать Христа.

Сын мой, не дерзай говорить слова о нем и не ограничивай для себя всего Бога умственными образами. Ибо тот, кто судит, не может быть судим тем, кто судит. Хорошо спрашивать и узнавать, кто есть Бог. Логос и ум — это мужские имена.^[32] Тот, кто желает знать об этом, пусть ищет спокойно и благоговейно. Ибо существует немалая опасность говорить об этих предметах, поскольку ты знаешь, что ты будешь судим за все то, что ты скажешь. Пойми это, что тот, кто во тьме, не сможет увидеть ничего, не взяв света для своих глаз. Испытай себя, имеешь ли ты действительно свет, чтобы, поскольку ты спрашиваешь об этом, ты понял, как избежать ее.^[33] Ибо многие ищут во тьме и, желая узнать, идут на ощупь, поскольку нет для них света.

Сын мой, не позволяй своему уму смотреть вниз, но лучше пусть он взглянет наверх при помощи света. Ибо свет постоянно будет идти сверху. Даже если он, т. е. ум, на земле, пусть он стремится следовать за теми, кто наверху. Просвети свой ум светом неба, чтобы ты смог отправиться к свету неба. Не уставай стучать в дверь разума и не прекращай ходить по пути Христа. Ходи по нему для того, чтобы ты смог получить отдых от своих мучений. Если ты ходишь по какому-то другому пути, то путь, который ты будешь совершать, не имеет пользы. Даже у тех, кто ходит по широкой дороге, в конце будет то, что они спустятся к погибели грязи. Ибо преисподняя простирается перед душой и место погибели широко. Возьми себе Христа — тесный путь. Ибо он страдает и несет наказание за твой грех.

О упорствующая душа, в каком пребываешь ты незнании! Ибо кто твой проводник во тьме? Как много образов принял Христос ради тебя! Будучи Богом, он находился среди людей как человек. Он спустился в преисподнюю и освободил детей смерти. Они были в родовых муках, как сказало Писание Бога. И он запечатал сердце в ней, т. е. преисподней. И он сломал напрочь ее мощные своды. И когда все силы увидели его, они побежали, так что он смог вывести тебя, несчастный, из бездны и умереть за тебя, как жертва за твой грех.

Он спас тебя от мощной руки преисподней.

А ты с трудом отдаешь свой выбор ему, шагая ему навстречу для того, чтобы он принял тебя с радостью. А свободный выбор, т. е. смирение сердца, — это дар Христа. Кающееся сердце — достойная принятия жертва. Если ты себя смиришь, ты будешь весьма возвышен, а если ты себя возвысишь, ты будешь унижен.

Сын мой, береги себя от зла и духа зла, не позволяй ему, чтобы он сбросил тебя в бездну. Ибо он безумный и жестокий. Он ужасен и бросает всякого в яму грязи. Великое и доброе дело не любить нечестие и даже не вспоминать о нем, жалком, совсем, ибо вспоминать о нем — это смерть. А любому человеку под — пасть смерти — лишено пользы. Ибо душа, которая подпала смерти, оказывается лишенной разума. Ибо лучше не жить совсем, чем обрести жизнь скота. Остерегайся, как бы не сгорел ты в огне нечестия. Есть ведь много погруженных в огонь, которые являются его слугами. Они, которых ты не знаешь, — твои враги.

Сын мой, сбрось с себя одежду нечестия и оденься в одежду, которая чиста и светла, чтобы быть в ней прекрасным. Имея же на себе эту одежду, тщательно береги ее. Освободись от всяких оков, чтобы обрести себе свободу. Если ты отбросишь от себя желание, коварства которого многочисленны, то освободишься от грехов удовольствия.

Слушай, душа, мои советы и не становись ни норой лисиц и змей, ни пещерой драконов и ехидны, ни местом обитания львов или прибежищем василиска21. Если это случится, о душа, что ты будешь делать? Ибо это — силы противника. Все мертвое войдет в тебя через них: ибо их пища — всякая мертвечина и всякая нечистота. Ведь пока они находятся внутри тебя, что живое войдет в тебя? Живые ангелы будут ненавидеть тебя! Ты была храмом, а сделала себя могилой. Перестань быть могилой и стань храмом, чтобы праведность и божество могли пребывать в тебе! Свет, который в тебе, зажги и не гаси его! Ибо никто не зажигает светильника для диких зверей и их детенышей. Покойников, которые умерли, воскреси. Ибо они жили и умерли из-за тебя. Дай им жизнь, и они снова будут жить. Ибо древо жизни — Христос. Он — мудрость. Ибо он мудрость. Он также Логос. Он — жизнь, сила и дверь. Он — свет, вестник и добрый пастырь. Вверь себя тому, кто стал всем ради тебя. Стучись в себя самого, как в дверь, и ходи внутри себя, как по прямой дороге. Ибо если ты ходишь по дороге, ты не можешь заблудиться. И если ты будешь стучаться с ней, т. е. с мудростью, ты постучишься в спрятанные сокровища. Ибо если он мудрость, он делает глупого мудрым. Она^[34] — святое царство и сияющая одежда. Ибо она множество золота, которое дает тебе великую честь. Ради тебя мудрость Бога стала образом глупости, чтобы тебя, глупого, вознести и сделать мудрым. И жизнь умерла ради тебя, когда он был бессильным, чтобы через свою смерть он смог дать тебе, который умер, жизнь. Вверь себя Логосу и удали от себя скотство. Ибо животное являет то, что не имеет разума. Ведь многие думают, что у них есть разум, но если ты посмотришь на них внимательно, их речь оказывается скотством.

Дай себе радость от истинной виноградной лозы Христа. Довольствуйся истинным вином, от которого нет ни пьянства, ни заблуждения, ибо в нем конец пьянству, поскольку оно имеет силу давать радость душе и уму в Духе Бога. Но сначала воспитай свои помышления, перед тем как испить его. Не пронзай себя мечом греха. Не сжигай себя, о несчастный, в огне удовольствия. Не вверяй себя варварам, как пленник, ни диким зверям, которые хотят попрать тебя. Ибо они, как львы, которые громко рычат. Не будь мертвецом, чтобы не попрали они тебя. Будь человеком! Твоя сила в помышлении, и этим ты победишь их.

А человек, который ничего не делает, не достоин называться разумным человеком. Разумный человек — это тот, кто боится Бога. А тот, кто боится Бога, не делает никакого безрассудства. Тот же, кто оберегает себя от того, чтобы совершить безрассудство, оберегает свой путеводный принцип. Хотя он человек, обитающий на земле, он уподобляет себя Богу. А тот, кто уподобляет себя Богу, не сделает ничего, не достойного Бога, по из — речению Павла, который стал подобен Христу. Ибо кто почитает Бога, не желая делать того, что приятно Богу? Ибо почитание Бога — это то, что от сердца, а почитание Бога от сердца — свойство любой души, которая близка к Богу. Душа же, которая является родственницей Бога, сохранена чистой. А душа, которая облачилась в Христа, чиста, и она не может согрешить. Место же, в котором Христос, — там грех бездействует. Пусть один Христос войдет в твой мир, и пусть он искоренит все силы, которые сошли на тебя. Пусть он войдет в храм, который внутри тебя, чтобы изгнать всех торговцев. Пусть он воссядет в храме, который внутри тебя, и ты станешь для него жрецом и левитом, входящим в очищение. Блаженна ты, душа, если ты обретешь это в своем храме. Блаженна же ты еще больше, если будешь ему служить. А того, кто будет осквернять храм Бога, Бог погубит. Ибо ты, о человек, беззащитен, если удалишь его из своего храма. Ведь когда враги не увидят Христа в тебе, тогда они войдут в тебя вооруженные, чтобы сокрушить тебя.

О сын мой, я заповедовал тебе много раз о том, чтобы ты от них постоянно оберегал свою душу. Не ты отбросишь его от себя, но он, т. е. Христос, отбросит тебя. Ибо ты, если ты побежишь от него, окажешься в великом грехе. И опять, если ты устремишься от него, ты станешь добычей своих врагов. Ибо все слабые бегут от своего господина, а слабый в добродетели и мудрости бежит от Христа. Ведь всякий человек, если он один, попадает в лапы диких зверей. Познай, кто есть Христос, и обрети его себе как друга, ибо он верный друг. Еще он — Бог и учитель. Будучи Богом, он стал человеком ради тебя. Он тот, кто сломал железные засовы преисподней и медные ворота. Он тот, кто сверг всех высокомерных тиранов, тот, кто сбросил с себя оковы, которыми был скован. Он вывел наверх нищих из бездны и страдающих из преисподней. Он тот, кто смирил высокомерные силы, тот, кто устыдил высокомерие посредством смирения, тот, кто сбросил вниз сильного и хвастуна посредством слабости, тот, кто в своем презрении презрел то, что считают славой, чтобы смирение ради Бога особенно возвысить. Он тот, кто принял вид человека, и божественный Логос — это Бог. Он тот, кто всегда терпеливо относится к человеку, и он пожелал породить смирение в высокомерном. Он тот, кто возвысил человека, и тот стал подобен Богу, не для того чтобы свести Бога вниз к человеку, но чтобы человек стал подобен Богу. О великая благость Бога! О Христос! Царь, который явил людям великое божество! Царь всякой добродетели и царь жизни! Царь веков и владыка небес! Услышь мои слова и прости меня!

Снова он явил великое усердие к божеству. Где мудрец или могущий понимать, или человек, чьи искания многочисленны, поскольку он знает мудрость? Пусть он говорит о мудрости. Пусть он обнаружит великую гордыню. Ибо всякий человек стал глупым и сказал от своего знания. Ибо он (Христос) отверг советы коварных и превзошел мудрецов в их уме. Ибо кто сможет раскрыть совет Вседержителя или говорить о божестве, или правильно его выразить? Если мы не смогли постичь Божество или божества на небесах? Если мы с трудом находим то, что на земле, кто будет искать то, что на небе? Великая сила и великая слава явились миру, и жизнь неба желает все обновить, чтобы выбросить все слабое и всякую черную одежду, чтобы каждый мог явиться в небесных одеждах, сияя, чтобы явить повеление Отца и чтобы он увенчал тех, кто желает ревностно бороться, причем Христос является устроителем состязания тем, кто увенчал каждого, уча каждого бороться. Он тот, кто боролся и первый получил венок, стал владыкой и явился, давая свет каждому. Все же было обновлено через Святого Духа и ум.

Господь Вседержитель, как много славы я воздам тебе! Никто же не смог прославить Бога, как подобает. Ты тот, кто прославил свое Слово, чтобы спасти каждого, о милостивый! Тот, кто вышел из твоих уст и поднялся из твоего сердца, — Первородный, Мудрость, Первообраз, Первый свет. Ибо он свет от силы Бога. И он истечение чистой славы Вседержителя, и он ясное отражение действия Бога и образ его благости. Ибо он свет вечного света, он зрение, которое смотрит на невидимого Отца, постоянно служа и творя по воле Отца. Он тот, кто один был рожден по благоволению Отца. Ибо он непостижимое Слово, и мудрость, и жизнь. Он дает жизнь и питает все живое и силы. Как душа дает жизнь всем членам, так и он господствует надо всем в силе и дает им жизнь. Ибо он начало и конец всего. Он наблюдает за всем и заключает их в себе. Он же заботится о каждом, и радуется, и печалится также. С одной стороны, он печалится за тех, кто унаследовал место наказания, а с другой — он заботится о всяком, кого он с трудом ведет к учению. Он же радуется о всяком, находящемся в чистоте.

Берегись также, чтобы ты не попал в руки разбойников, и не давай сна своим глазам, не давай дремать своим векам, чтобы ты мог спастись, как лань от западни и как птица от силка. Сражайся в великом состязании, пока состязание продолжается, поскольку все силы пристально смотрят на тебя: не только же святые силы, но и все силы противника. Горе тебе, если они победят тебя среди всех тех, кто пристально смотрит на тебя. Если ты будешь сражаться в состязании и победишь силы, которые сражались против тебя, ты доставишь великую радость каждому святому и учинишь великую скорбь своим врагам. Твой устроитель состязания во всем помогает тебе, желая, чтобы ты победил.

Слушай, сын мой, и не будь медленным своими ушами. Восстань, поскольку ты, как орел22, оставил своего ветхого человека. Бойся Бога во всех своих делах и прославляй Бога через доброе дело, зная, что всякий человек, который не угоден Богу, сын погибели. Он войдет в преисподнюю ада. О долготерпение Бога, которое поддерживает каждого, то, которое желает, чтобы всякий, ставший грешником, был спасен. Но никто не помешает ему делать то, что он желает. Ибо кто сильнее его, чтобы воспрепятствовать ему? Так как он тот, кто касается земли, заставляя ее дрожать и заставляя горы дымиться. Он тот, кто собрал, как в меха, великое море и измерил всю воду на своих весах. И одна рука Господа создала все это. Ибо эта рука Отца — Христос, и она создает все. Через нее все произошло, поскольку она стала матерью всего. Ибо он всегда сын Отца. Думай это о Боге Вседержителе, который всегда существует. Он не был бы всегда царем, если бы не принес в жертву божественного Сына. Ибо все обитает в Боге, что возникло через Слово, т. е. Сына, как образ Отца. Ибо Бог близок, и он не далеко. Все божественное внутри пределов Божиего дома. Если божественное согласно с тобой в чем-нибудь частично, знай, что все божественное согласно с тобой. Однако это божественное не согласно ни с чем дурным. Ибо именно оно учит всякого человека тому, что хорошо. Это то, что Бог дал роду людей, чтобы по этой причине всякий человек мог стать избранным перед лицом всех ангелов и архангелов. Ибо Бог не нуждается в том, чтобы кого-нибудь испытывать. Он знает все до того, как это произошло, и он знает тайное сердца. Все эти тайные помыслы явны и ничтожны перед ним. Пусть никто не говорит, что Бог незнающий! Ибо нечестиво помещать творца всякого творения в незнание. Ибо даже то, что находится во тьме, перед ним как в свете. Итак, ведь нет ничего скрытого, кроме одного Бога. А он является каждому и вместе с тем скрыт весьма. Но он открывается, так как Бог знает все. Даже если кто-либо не хочет сказать это, он будет уличен своим сердцем. Он же скрыт из-за того, что никто не понимает принадлежащего Богу. Ведь непонятно и непостижимо знать помысел Бога. Напротив, трудно постичь его и трудно обрести Христа. Ибо он тот, кто обитает во всяком месте и в то же время — ни в каком месте. Ведь никто, кто хочет, не сможет познать Бога, как он существует, ни Христа, ни Духа, ни хора ангелов, ни архангелов и тронов духов, ни возвышенные господства, ни великий ум. Если ты не познаешь себя, ты не сможешь познать их всех. Открой в себе дверь, чтобы ты смог познать то, что происходит. Стучись в себя самого, чтобы Слово открылось тебе. Ибо оно царь веры и острый меч, ставший всем для каждого из-за того, что он желает сострадать каждому.

Сын мой, готовь себя уйти от правителя мира тьмы и от такого воздуха, который полон сил. А если у тебя есть Христос, ты победишь весь этот мир. То, что ты откроешь для себя, ты откроешь. То, куда ты будешь стучать для себя, ты будешь стучать, принося себе пользу. Приноси себе пользу, мой сын, не ходи по тем путям, где нет пользы.

Сын мой, очищай себя сначала от внешней жизни, чтобы ты смог очистить (свое) внутреннее. И не будь как торговцы Словом Бога. Испытай сначала каждое слово, прежде чем ты его произнесешь. Не стремись приобретать почести, которые не имеют силы, и высокомерие, которое ведет тебя к погибели.

Возьми себе мудрость Христа, долготерпеливую и кроткую, и оберегай ее. О мой сын, знающий, что путь Бога всегда полезен.

^[35] ИХТЮС23. Чудо неизъяснимое.

Пер. с коптского АЛ. Хосроева. Facsimile Edition of the Nag Hammadi Codices. Codex VII., 1972.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. В чем суть поучений Силуана? Постройте иерархический ряд его рекомендаций — от наиболее важной к наименее значимой. Как бы их расположили вы, носитель современной культуры?

2. Каковы основные опасности для воспитанника, по Силуану?

3. Чему и как наставляет ученика Силуан?

4. Сравните «Поучение» с "Повестью об Ахикаре Премудром" и "Письмом к сыну Мары Бар Серапиона" (Многоценная жемчужина. М., 1994) и с "Книгой Премудрости Иисуса, сына Сирахова" (в составе полного текста Ветхого Завета). Как бы вы определили основные характеристики восточной "литературы премудрости"? В чем ее значение для педагогики и истории образования?

ОСНОВЫ ХРИСТИАНСКОГО ВОСПИТАНИЯ

МАКАРИЙ ЕГИПЕТСКИЙ

(300/301-390/391)

Макарий, прозванный за духовные подвиги Великим, был одним из египетских отшельников, стоявших у истоков монашеского движения. Оставив мир, Макарий удалился в одинокую келью, где жил, зарабатывая на пропитание плетением корзин. Претерпев немало физических и душевных мук и страданий, в том числе клевету и навет, но выстояв и устыдив врагов своих, он уходит еще дальше от своего первоначального жилища, в суровую пустыню, где вокруг его кельи возникает со временем целый монастырский комплекс из нескольких монастырей и скитов с многочисленной братией. Традиция приписывает Макарию авторство свыше пятидесяти духовных бесед. Современные исследователи не столь безоговорочно с этим согласны. Есть немалые основания считать автором бесед Симеона из Месопотамии, жившего в V в. Великий проповедник, Симеон не вошел в число наиболее чтимых официальной церковью, ибо был популярен среди осужденных церковным Собором 431 г. еретиков, но его наследие осталось внутри церкви, будучи приписанным далекому от обвинений египетскому отшельнику.

Так или иначе, но сочинения Макария-Симеона показывают отношение к педагогическим проблемам, широко распространенное среди египетского и сирийского монашества. Это отношение очень ригористично. Месопотамские и нильские отшельники отвергают книжное учение, их педагогика — это путь непосредственного общения с Богом, путь подготовки обучающегося к трудному подвигу Его постижения через озарение, воспитывающее разум и очищающее душу. Познание мира и Бога через науку — долгий и опасный путь ухода с учеником в частности. Только рожденные от Духа имеют право учить и наставлять. Эта позиция была противоположна той, которую занимали, например, Василий Великий и Аврелий Августин. Однако именно монашеская педагогика сирийских и египетских Отцов Церкви оказала большое воздействие на православную древнерусскую педагогику.

НОВЫЕ ДУХОВНЫЕ БЕСЕДЫ

I. В видимом мире множество детей одинаково идут в школу, но одни из них выходят бесчинными, другие лицедеями, третьи бесстыдниками, четвертые псарями, пятые грамотеями и знатоками закона. И в обителях одинаково живет много братьев, и по свободной воле одни из них вступают в жизнь, другие — нет29. Как дерево, пока оно молодо, слабо и неспособно укорениться в почве, при наступлении засушья вянет, и налетевшие ветры расшатывают и вырывают его, если же оно глубоко укоренится в землю, то ни ветры, ни бури не в силах повредить ему, поскольку его корни глубоки и оно крепко, так и братья остаются еще детьми, младенцами, нуждающимися во многих наставлениях, ибо научающиеся Царству Небесному (Мат. 13, 52) всегда требуют водительства усовершившихся, пока сами не укоренятся в благодати и не сделаются крепки и непоколебимы30. <…>

XV. Христиане, достойные Христа, не по грамоте учатся и говорят, но от Духа Божия все узнают, не от человеческой (как говорит Апостол) мудрости вычитанными из сочинений словами, но услышанными от Духа Святого (1 Кор. 2, 13). Завет их и закон их и книга есть Дух, как Дух возвещает через пророка: И сбудется в последние дни, заключу новый завет с домом Иакова, "не такой завет, какой Я заключил с отцами их, но вот завет, который Я заключу с домом Израилевым: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его", и прочее (Иер. 31, 31–33). Как древние люди Ветхого Завета читали телесными очами вещественное рукописание, так христиане внутренними очами души читают и учатся от завета Духа и новым внутренним языком говорят и внутренним слухом слушают. Ведь и Апостолов каких избрал Господь? Мужей простецов и некнижных (Деян. 4, 13). Но исполнил их Святого Духа, и они говорили, умудренные Духом, уча мудрецов и книжников. И если, сказал Он, они умолкнут, то камни возопиют (Лук. 19,40). <…>

XVI. …Чада Божий… рождает Дух Святой от своей силы. Сперва для начала Он дает им в глубине сердца молочную духовную пищу, исполненную сладости и небесной любви: "Молоком, — говорит Апостол, — я питал вас, а не твердою пищей". И Петр так же сказал: "Как новорожденные младенцы, возлюбите чистое словесное молоко". Потом по мере преуспеяния и возрастания обновленной души Он дает ей более твердую духовную пищу, а одновременно и крылья благодати (т. е. сила Духа) растут в душе, преуспевшей в благих делах. Дальше Божия благодать (добрая и небесная матерь) учит разум летать сперва в гнезде сердца, или помышлений (т. е. без блуждания молиться Богу в силе Духа). А там — чем более твердую пищу Духа Божия принимает душа, тем дальше и выше может она и взлететь, направляемая и несомая Духом. Когда она наконец возмужает и придет в меру духовного возраста, то с холма на холм и с горы на гору (т. е. из мира сего в высший мир и из века сего в блаженный и нетленный и нескончаемый век) легко летит ум с великой беспечностью и спокойствием, крылами духовными несомый и направляемый к видениям и откровениям небесных тайн, к неизреченным духовным созерцаниям, которых языком плоти высказать не может. Наконец, чада Божий, получая силу от Духа и в небесах свое питание, становятся выше зла, уже не боясь свирепости нечистых духов. Как возмужавшие птенцы, когда у них подросли крылья, уже не боятся злоумышления звериного или человеческого, потому что большей частью живут в воздухе, и как никто из людей не знает разговора птиц, так и язык Духа не может знать никто из людей, угнетенных мирским духом (1 Кор. 2, 12)… Ибо несказанно духовное и неизреченно человеческим словом, если только сам Дух на опыте и на деле не научит достойную и верную душу: о духовном рождении, возрастании и совершенствовании рассказать невозможно… Потому и речь духовных невразумительна для мирских людей. Ибо как рыбы моря знают все в нем, его пути и глубины, а человеку или зверю или прочим живым существам недоступно познать сокрытое там или подолгу там пребывать, потому что они гибнут от удушья, так невозможно никому, если он не рожден от Святого Духа, от будущего века, ведать сущее там и познать глубины Божий и пути Его Царства, кроме обитающих в самом Духе и Им живущих, его причастных и в Нем ходящих, по слову Апостола: "Наше жительство — на небесах" и еще: никто не познал Божиего, кроме Духа Божия, а нам Бог открыл это Духом своим, и опять же: "Дух проницает и глубины Божий". Так что невозможно человеку мирского духа, не родившемуся в Святом Духе, приобрести опытное знание духовных предметов, как они есть, и даже если он хочет вникнуть в них, то попусту надмевается от своего плотского ума. Опираясь на мирскую мудрость и воображая, будто они могут собственным разумением постичь духовные предметы без посещения и откровения Духа, мирские теряются и гибнут без истинного основания, то есть Господа, благодаря Которому духовные вбирают все духовное знание. В некую слепоту и воображение мнимых успехов впадает ум людей, собственным разумением и силой полагающих объять духовное знание; но если и все Писание они пересказывают наизусть, смысла того, что произносит их язык, они не знают. Как дети по велению учителя затверживают рассуждения великих риторов и устами пересказывают слова мудрецов, а силу слов не знают и по своему неразумению не понимают, что сами же читают или пересказывают, так и выучивающие и пересказывающие Писание, если не воспримут от духовных мужей заключенный в них истинный смысл и не обретут в самих себе живого голоса (т. е. самой Божественной силы, внушившей Писание), то они не получили от Писания той помощи, какую надлежало получить. Они еще облечены в ветхого человека, то есть в дух мира, то есть в закон греховный, противоборствующий закону ума. Как еще не родившийся человек не существует в видимом мире, когда же родится, то существует в веке сем, так и не рожденный в Духе Святом не существует в духовном веке, да и войти туда не может. Если он не примет оттуда нового и небесного рождения (т. е. душа родится в веке том от Духа и Им напитается, и возрастет, и повзрослеет в Духе), будущего века он, конечно, не достигнет. <…>

XXII. Словопрения и самонадеянное знание доставляют не столько прибыли душе, сколько расслабления и вреда, и овладевшие этими предметами подобны человеку, который вместо хлеба ест никакого вкуса не имеющее и силы телу не придающее сено, или нарисованному на стене человеку, который все подобие членов сохраняет, но не ходит и не шевелится. Все ереси изначально отсюда возникли… Ни ищущие точного понятия Бога через науки найти Его не могут, ни многознающие наставники, называющие себя способными к истолкованию Божественных тайн, достоверно что-либо сказать или постичь не в силах, но истина превосходит равно всех учащихся и учащих, и потеряли самих себя те и другие, блуждая. Ибо если скажет тебе наставник, что Бог есть огонь, ты обнаружишь, что Он обратился в воду жизни (Отк. 22, 17). Если скажет тебе, что у Него вид и облик Царя, найдешь, что Он являет Себя тенью, а кому-то — нищим, и одному — Богом, другому — смиренным человеком. Если ищешь Его на небесах, Он оказывается на земле; если ищешь на земле, на небеса переносится. И опять же для одних Он по Своему премудрому замыслу оказывается тяжестью, для других — облегчением (2 Кор. 8, 13). Так что надо удерживаться от многословия и суесловия, этим никто ничего не добьется. Само природно присуще каждому из нас знание осуждает нас, если мы не принимаем слово Божие.

<…> Будем же искать Господа, и Он Сам поведет нас и научит, и мы сможем познать тайны Божий — насколько человеку познать возможно, не насколько есть в Боге. Наше дело — понять, как рождается человек от Духа (Иоан. 3, 5), как надо противостоять духу злобы и научиться находить помощь от Господа и воинствовать с противоборствующим. Ибо Господь радуется незапятнанной душе человеческой и восхищает в свое Царство тех, кто в благоговении и непорочности приступает к Нему.

<…>

XXIII. Так и в духовном истолкователь слова Божиего и предстоятель душам должен иметь опыт во всех духовных делах, чтобы, являя на опыте действие объясняемых им слов, он всякий раз приносил собою пользу и помощь слушающим. Божия мудрость и христианский путь, и происходящая в верной душе работа благодати свершается с величайшей тщательностью через постепенное возрастание и восхождение, и когда человек сочтет ее законченной, тогда только и надо ему начать еще более внутреннюю работу, потому что в душе свершились таинства Духа и духовные восхождения; и кто часто считает дело завершенным, тот часто должен и начинать. Ведь если это так в здешней жизни, в мирской мудрости, — скажем, мы учимся у начальных учителей, потом у грамматиков, потом у риторов, потом еще и у софистов, наконец у философов, и когда человек пройдет всех учителей, по завершении одной школы начиная другую, тогда начинает при начальниках вершить суд, потом же, с годами отличившись, делается в свою пору и сам начальником и тогда опять же берет себе советника, чтобы не упустить ничего для торжества справедливости, — словом, если в мире сем мы видим такую сложность мудрости и такое ее постепенное восхождение, то тем более неизреченная и безграничная премудрость Божия и христианский путь имеют некую великую сложность и множество ступеней восхождения. И по мере восхождения человек полагает начало каждый раз новым деянием, проникает глубже в духовные таинства и в сокровенные богатства премудрости; и насколько он возрастает в благодати и богатеет в познании Бога, настолько познает умыслы и козни зла, по слову Апостола: "нам не безызвестны его умыслы" (2 Кор. 2, 11).

<…>

XXVI. Сколько языков в мире, сколько мудростей, сколько разумений, сколько художеств, сколько наук и занятий, и трудов, и богатства на земле, а ничто из этого не есть то, в чем нуждаются и чем живут христиане. Есть нечто, взыскуемое ими, что больше неба и всего в нем, и больше земли и благ и добра в ней, и, словом, больше всего видимого блага и добра, ни с чем земным не сравнимое.

…Душа наша должна порываться к исследованию и изысканию этого добра и блага, презирая красоту всякой мирской премудрости и хитроумие языков, и земное вразумение, и славу, и роскошь, и наслаждение, превосходя и превышая все это верою и любовью к единственному и несравненному благу, всем пренебрегая и ничем не будучи связана, но томясь влечением единственно к нему одному.

Макарий Египетский. Новые духовные беседы / Пер. с греч. В. Вениаминова. М., 1990. С. 17–18, 84–95,121–147.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. В чем суть «детскости», по Клименту и Макарию?

2. Как соотносятся в христианской педагогике духовное и физическое рождения?

3. Сопоставьте сочинения Макария и Августина. Что есть в их системе "ветхий человек"?

4. Какова роль Святого Духа в воспитании?

5. Каков основной путь в педагогике — путь науки или путь откровения?

ИОАНН ЗЛАТОУСТ (ок. 347–407)

Среди христианских писателей поздней античности Иоанну Златоусту, бесспорно, принадлежит одно из первых мест. Он был не только блестящим стилистом и талантливым проповедником, но и незаурядной, глубоко думающей и чувствующей личностью, живым воплощением своей противоречивой эпохи, с поразительной отчетливостью и подробностью запечатленной на страницах его произведений. Сочинения Иоанна Златоуста оказали огромное влияние на культуру Византии и Древней Руси, где они пользовались особой популярностью.

Иоанн Златоуст родился около 347 г. в Антиохии (Сирия), одном из наиболее крупных городов Римского Востока, в богатой семье, принадлежавшей к аристократической верхушке городского общества. Отец рано умер, и ребенка воспитывала мать — глубоко верующая христианка. Мальчик получил блестящее философское и риторическое образование (учителем риторики у него был крупнейший ритор того времени, убежденный защитник язычества Либаний, по преданию, высоко оценивавший способности своего христианского ученика), а затем не менее глубокое религиозное образование и воспитание.

Иоанн довольно рано обнаруживает интерес к религиозным проблемам и в 369 г. принимает крещение (в то время даже в христианских семьях было в обычае принимать крещение взрослыми). От ухода в монастырь его удерживают только просьбы матери. Но и оставаясь в городе, он ведет строго монашеский образ жизни, становится учеником одного из живших поблизости от Антиохии христианских аскетов и четыре года проводит в уединении. После смерти матери начинается церковная карьера Иоанна, он отказывается от своего имущества и в 381 г. получает рукоположение в диаконы, а в 386 г. после длительных колебаний принимает сан священника. К этому времени он был уже широко известен как писатель и проповедник. Именно эта известность принесла ему в 397 г. сан константинопольского патриарха. Он сумел завоевать всеобщее признание, но бескомпромиссность в отстаивании религиозных убеждений и церковных установлений скоро привела его к конфликту с могущественными сановниками императорского двора и с самой императрицей. В 403 г. Иоанн Златоуст был низложен со своего поста и отправлен в ссылку. Это распоряжение вызвало народные волнения, вынудившие правительство отменить приказ и возвратить опального патриарха. Однако вскоре конфликт возобновился с новой силой. Иоанн Златоуст был вновь сослан и умер в 407 г. в изгнании, в далекой Колхиде.

Интерес к педагогическим проблемам отличает все творчество Иоанна Златоуста. Он считал воспитание детей в христианском духе важнейшей религиозной заповедью и неизменно уделял этим вопросам большое внимание в своих проповедях.

Златоуст рассматривает воспитание как величайшее из искусств: "Ибо не может быть искусства большего, чем это. Так как что может сравниться с тем, чтобы упорядочить душу и сформировать разум юноши!".

Эта убежденность в чрезвычайно широких возможностях воспитания связана с новым динамическим восприятием человека, утверждавшего в качестве основополагающей истины идею сотворения мира из ничего.

И если античные писатели, как правило, сосредоточивались на образовании (даже у Платона воспитание рассматривается как результат особым образом поставленного образования), то для христианства нравственное и религиозное воспитание оказалось важным само по себе, и Златоуст подробно обсуждает прежде всего вопросы воспитания. При этом его особенно интересуют именно эмоциональные аспекты педагогического воздействия — воспитание чувств и души.

Говоря об этом, Златоуст переосмысливает идею Платона о воспитании граждан как важнейшей предпосылке создания идеального полиса. Для Златоуста не полис уподобляется личности, а личность — полису. Таким образом, каждая личность составляет целый особый мир: индивидуализм и психологизм поздней античности здесь проявляются очень рельефно.

Вместе с тем такое «политическое» восприятие индивида дает возможность обсуждать технологию воспитания так же систематически, как античные авторы (Платон, Аристотель) обсуждали вопросы государственного устройства. И здесь Златоуст выступает отдаленным предшественником педагогики нового времени.

В целом можно сказать, что педагогические взгляды Златоуста представляют собой синтез древневосточной (точнее, библейской) и античной традиций воспитания. От Древнего Востока идет непосредственность педагогического действия, назидательность, акцент на воле и чувствах, восприятие ребенка как незавершенного взрослого (столь характерное вообще для средневековой цивилизации), от античности — систематичность, склонность к анализу, отношение к воспитанию как к самостоятельной области человеческой деятельности, интерес к упражнению и соревнованию, обостренное внимание к технике педагогического действия. Несомненно, речь идет не о механическом соединении традиций, а об их творческом синтезе.

Сама концепция Златоуста, конечно, далеко не безупречна с точки зрения практической педагогики любой эпохи. Вместе с тем ее отличают оптимизм, конкретность, живое ощущение ребенка и ответственности воспитателя, наконец, подлинная любовь к самому искусству воспитания.

БЕСЕДЫ НА КНИГУ БЫТИЯ

Беседа 59

…Размысли о любомудрии этого дивного мужа,^[36] как он, пользуясь столь великой помощью свыше и видя возрастание своего имущества, то есть стад, имея такое число детей, не стал заниматься строением красивых зданий, покупкой полей и селений, которых было бы довольно для раздела детям. А за этим и тому подобным как гоняются наши современники! Иной, имея и одного сына, старается собрать тысячи талантов золота, покупает земли, строит великолепные здания. …Или не знаешь, что^[37] больше, чем ты, печется о твоем сыне, а ты, думая иметь о нем наибольшее попечение, стараешься между тем устроить для него повод к тому, чтобы погубить его душу? Или не знаешь, что юность и сама по себе слаба и удобопреклонна ко злу, а когда получит еще большее богатство, то еще стремительнее увлекается ко всему худому? Как огонь, нашедши горючее вещество, производит сильнейшее пламя, так и юность, получив кучу денег, как удобовозгораемое вещество, возжигает такое пламя, что вся душа юноши воспламеняется. Такой юноша может ли думать о целомудрии, убегать невоздержания, предпринимать какие-либо подвиги добродетели, или что-либо другое духовное? …Худые навыки, усиливаясь с течением времени, производят такой вред, что люди, однажды предавшись разврату, уже не могут покориться никакому убеждению и, как пленники, влекутся туда, куда направляет их дьявол. Он, наконец, управляет ими и делает те гибельные внушения, которым юноши с удовольствием следуют, имея в виду только настоящее услаждение и не думая о скорбях в будущем. Итак, умоляю вас, подавайте руку^[38] детям, чтобы за их поступки и нам не подвергнуться наказанию. Разве не знаете, что потерпел старец Илий, не исправлявший надлежащим образом недостатки своих детей (1 Цар. 4, 18)? Когда болезнь требует разреза, а врач хочет излечить ее какою-нибудь мазью, то болезнь может сделаться неизлечимой, потому что не употреблено соответствующего врачевства. Подобным образом и тот старец, вместо того чтобы действовать на своих детей мерами, соответственными их поступкам, допускал излишнюю кротость. Потому и сам вместе с ними подвергся наказанию.

Беседа 66

Итак, не будем заботиться о том, чтобы собирать богатство и оставить его детям, будем научать их добродетели и испрашивать им благословение от Бога. Вот это, именно это — величайшее сокровище, неизреченное, неоскудевающее богатство, с каждым днем приносящее все большее богатство. Нет ничего равного добродетели, нет ничего могущественнее ее. …Будем все иметь это в виду и так наставлять наших детей, чтобы предпочитали добродетель всему другому, а обилие богатства считали за ничто. Оно, оно-то часто и бывает препятствием к добродетели, когда юноша не умеет надлежащим образом пользоваться богатством. …Молодые люди, когда получают большое богатство, вследствие того, что не хотят надлежащим образом пользоваться им, сами себя низвергают в явную опасность, собирая себе через это богатство бремя грехов.

Иоанн Златоуст. Творения I Пер. с греч. Кн. 2. СПб., 1898. Т. 4. С. 636–644, 712–713.

К ВРАЖДУЮЩИМ ПРОТИВ ТЕХ, КОТОРЫЕ ПРИВЛЕКАЮТ К МОНАШЕСКОЙ ЖИЗНИ

Слово 2-е. К неверующему отцу

Но что те, которые родили,^[39] воспитали, каждый день молятся о том, чтобы видеть детей счастливее самих себя, и для этого делают и терпят все, — что и они как бы от какого опьянения вдруг переменяются и скорбят, когда дети их обращаются к любомудрию: вот этому более всего я удивляюсь, и это считаю достаточным доказательством всеобщей испорченности. <…>

Посему я… обращусь к тем, которые особенно заботятся о детях или, лучше, должны бы заботиться, но совсем не заботятся, с речью тихою и весьма кроткою, и попрошу их не сердиться и не досадовать, если кто скажет, что он лучше их самих знает, что полезно их детям. Родить сына — мало для того, чтобы родивший уже и научил полезному рожденного им; рождение, конечно, много содействует любви к рожденному; но чтобы точно знать, что полезно ему, для этого недостаточно только родить и любить. <…>

Если о твоем сыне кто-нибудь, пришедши, скажет, что он, презрев отцовское богатство, отринув житейский блеск и став выше мирских надежд, удалился в пустыню и оделся в ветхую и худую одежду, то все тотчас сбегутся и станут удивляться и восхвалять его за величие души. <…>

Тот, кто в отношении к другим столь тих и кроток31, что никому не подает повода к неудовольствию, тем более будет оказывать великое почтение отцу и станет угождать ему гораздо более теперь,^[40] чем когда бы достиг мирской власти. <…>

Ибо немалая награда ожидает нас за почтение к родителям; нам заповедано чтить их, как владык (Сир. 3, 7), угождать им и словом, и делом, если это не будет во вред благочестию. <…>

Слово 3-е. К верующему отцу

…Нерадение о детях больше всех грехов и доходит до самого верха нечестия. <…>

Ибо жестокость варваров доводит только до рабства, до опустошения и пленения отечества и вообще до бедствий телесных; а вы порабощаете самую душу и, связав ее, как какую-нибудь пленницу, передаете таким образом лукавым и свирепым демонам и их страстям. Именно это, а не другое что делаете вы, когда и сами не внушаете^[41] ничего духовного, и другим делать это не позволяете. <…>

Бог… имеет великое промышление о воспитании детей. Для этого Он и вложил такое влечение в природу родителей, чтобы поставить их как бы в неизбежную необходимость заботиться о детях.

…Бог крепко и тесно связал нас с ними. Он не только детей злых в отношении к родителям наказывает, а к добрым благоволит, но точно так же поступает и с родителями, тяжко наказывая не радящих о детях, а попечительных удостоивая почестей и похвал. …Нет нам извинения, когда дети у нас развратны (1 Тим. 3, 4, 5). И совершенно справедливо! Потому что если бы порочность в людях была от природы, то иной имел бы право прибегать к извинению, но так как мы бываем и худы и хороши по свободной воле, то какое благовидное оправдание может представить допустивший до развращения и порочности,^[42] любимого им больше всего? То ли, что не хотел сделать его честным? Но ни один раз отец не скажет этого, потому что сама природа настоятельно и непрерывно побуждает его к тому. Или то, что не мог? Но и этого нельзя сказать, потому что многое — и то, что он взял сына^[43] еще в нежном возрасте, и то, что ему первому и одному только вручена власть над ним, и то, что он постоянно имел его при себе, — делает для него воспитание^[44] легким и удобным. Таким образом, развращение детей происходит не от чего другого, как от безумной привязанности^[45] к житейскому: обращая внимание только на это одно и ничего не желая считать выше этого, они необходимо уже не радеют о детях с их душою. О таких отцах я сказал бы (и никто пусть не приписывает этих слов гневу), что они хуже даже детоубийц. Те отделяют тело от души, а эти то и другую вместе ввергают в огонь геенский. Той смерти подвергнуться неизбежно по естественной необходимости, а этой можно было бы и избежать, если бы не довела до нее беспечность отцов. <…>

…Когда же наградой за все считаются деньги и для соревнования предлагаются люди порочные, тогда какая надежда на спасение?..

…Юноша сам по себе недостаточно силен к подвигам добродетели, а если бы и произвел что-либо доблестное, то оно скоро, прежде нежели возрастет, заглохнет от наводнения слов твоих. <…>

…Вы, как будто нарочито стараясь погубить детей, позволяете им делать все то, делая что, невозможно спастись. …"Горе, — сказано,^[46] - смеющимся" (Лук. 6, 25), а вы подаете детям множество поводов к смеху. "Горе богатым" (Лук. 6, 24), а вы предпринимаете все меры, чтобы они разбогатели. …Вы даже укоряете детей, когда они не хотят мстить обидевшим, и стараетесь скорее доставить им возможность сделать это. Христос сказал, что любящие славу, постятся ли, молятся ли, подают ли милостыню, все это делают без пользы (Мат. 6, 1), а вы всячески стараетесь, чтобы ваши дети достигли ее. …И не только то ужасно, что вы внушаете^[47] противное заповедям Христовым, но и то еще, что прикрываете порочность благозвучными наименованиями, называя постоянное пребывание на конских ристалищах и в театрах светскостью32, обладание богатством — свободою, славолюбие — великодушием, дерзость — откровенностью, расточительность — человеколюбием, несправедливость — мужеством. Потом, как будто мало этого обмана, вы и добродетели называете противоположными наименованиями: скромность — неучтивостью, кротость — трусостью, справедливость — слабостью, смирение — раболепством, незлобие — бессилием, как будто опасаясь, чтобы дети, услышав от других истинное название, не удалились от заразы. …Вы… преподаете им недоброе внушение не только словами, но и делами: строите великолепные дома, покупаете дорогие поместья, окружаете их и прочим блеском, и всем этим, как бы каким густым облаком, омрачаете их душу. …Чтобы был у сына слуга, чтобы был конь, чтобы была самая лучшая одежда, вы делаете все, а чтобы он сам был хорош, об этом и подумать никогда не хотите…

Какого же гнева, каких громов не достойно это, когда язык их мы стараемся очистить с помощью внешнего образования, а душу, лежащую в самой мерзости разврата и постоянно растлеваемую, не только оставляем без внимания, но и препятствуем, когда она хочет восстать? <…>

…Когда мы хотим ознакомить детей с науками, то не только устраняем препятствия к учению, но и доставляем им все, содействующее ему, — приставляем к ним воспитателей и учителей, издерживаем деньги, освобождаем их от других занятий и чаще, чем наставники на олимпийских играх, твердим им о бедности от неучения и о богатстве от учения, — делаем и говорим все, и сами и через других, чтобы довести их до окончания предпринятого занятия, и при всем том часто не успеваем. А скромность нравов и строгость доблестной жизни неужели, по вашему мнению, придут сами собою и притом при столь многих к тому препятствиях? Что может быть хуже этого неразумия — на самое легкое обращать столько внимания и забот, как будто бы иначе и нельзя успеть в этом, а о гораздо более трудном думать, что оно, как бы что-нибудь пустое и ничтожное, сбудется и при нашем сне? Но любомудрие души настолько труднее и тяжелее изучения наук, насколько деятельность труднее разглагольствования и насколько дела труднее слов. <…>

…Какая польза посылать^[48] к учителям, где они научатся прежде красноречия порокам и, желая приобресть менее важное, потеряют важнейшее — силу души и все доброе настроение. Так что же? Разрушить нам скажут училище? Я не говорю этого, но^[49] о том, как бы нам не разрушить здания добродетели и не заглушить живой души. <…>33

…Что будет нам доброго от знания красноречия, когда у нас будет поражено самое существенное? И что худого от незнания, когда у нас исправно самое важное? <…>

…Истинная мудрость и истинное образование есть не что иное как страх Божий. И пусть никто не думает, будто я узаконяю, чтобы дети оставались невеждами, — нет, если кто поручится насчет самого необходимого, я не стану препятствовать, чтобы у них было в избытке и это искусство.^[50] <…>

Между монахами из многих не достигли успеха немногие, а в занятиях^[51] науками из многих успели немногие. …Здесь и неспособность отрока, и неопытность учителей, и небрежность воспитателей, и недосуг отца, и недостаток средств на издержки и жалованье, и разность нравов, и порочность, и зависть, и ненависть товарищей, и многое другое препятствует дойти до конца. <…>

…Когда родители, испытавшие все житейское и на самом деле узнавшие, как пусты настоящие удовольствия, доходят до такого безумия, что влекут к ним других, так как им самим возраст уже не позволяет,^[52] и, когда им следовало бы укорять себя за прежнее, ввергают туда же и других, и притом находясь уже близ смерти, суда и тамошних истязаний, то какое останется для них оправдание, какое прощение, какая милость? Они будут наказаны не только за свои грехи, но и за влияние на детей, успеют ли они довести их до падения или нет. <…>

…А ты этих самых, для кого борьба особенно тяжела и по их возрасту34, и по слабости, и по неопытности, и по рассеянности среди мира, влечешь в мир, как будто уже опытных и крепких, и не позволяешь им уйти подвизаться в пустыне,^[53] подобно тому, как если бы кто человеку, который может одержать тысячи побед, приказывал размышлять о делах военных в бездействии, а неопытного, который не может и взглянуть на сражение, по этому самому заставлял бы быть в сражении, ввергая его в крайние затруднения в этом неисполнимом деле. <…>

Поэтому лучше вооружать^[54] с юного возраста, когда он властен над собою и ничем не связан… Приступивший к любомудрию в конце своей жизни употребляет все время на то, чтобы посильно омыть грехи, соделанные в прежнем возрасте, и на это истощается все его усердие. Но часто он не успевает и в этом, а отходит отсюда с остатками ран35. А кто с юных лет вступил в подвижничество, тот не тратит времени на это и не сидит, врачуя свои раны, но с самого начала уже получает награды… он, как олимпийский борец, с юного возраста до старости шествуя среди победных восклицаний, отходит туда, увенчанный бесчисленными на голове венцами. С кем же ты желаешь быть твоему сыну?.. Не странно ли, посылая их учиться красноречию, удалять надолго даже из отечества или, когда они намереваются изучить какое-нибудь слесарное или другое еще более низкое ремесло, не пускать их в свой дом, а приказывать и обедать и ночевать в доме учителя, когда же они намереваются приступить к изучению не человеческой науки, но небесного любомудрия, тотчас отвлекать их от этого, прежде, нежели исполнится нами желаемое? <…>

Так не будем же и мы прежде времени отклонять сыновей от пустыннической жизни, но предоставим урокам укрепиться в них и семенам^[55] укорениться. Не будем беспокоиться и скорбеть, хотя бы должно было им воспитываться в монастыре 10 или 20 лет, потому что чем кто более станет упражняться в школе, тем более приобретет силы. А лучше, если угодно, не станем назначать сроки, но пусть будет единственным пределом то время, когда посеянные в сыне плоды достигнут зрелости, тогда пусть он возвращается из пустыни, а прежде — нет, потому что от поспешности нашей произойдет только то, что он никогда не будет зрелым. <…> Усовершенствовавшись, сын будет для всех приобретением, и для отца и матери, и для дома и города, и для общества…

Итак, станем вызывать их^[56] тогда, когда они сделаются крепкими и способными приносить пользу другим, тогда только будем выводить их оттуда, чтобы они были светом для всех… Тогда вы увидите, каких детей отцы вы, и каких — те, кого вы считаете счастливыми. Тогда вы узнаете пользу любомудрия, когда^[57] станут врачевать людей, страдающих неизлечимыми болезнями, когда будут прославляться как общие благодетели, покровители и спасители, когда будут жить с людьми, как ангелы… Так и законодателям надлежало бы поступать… не тогда внушать молодым людям страх, когда они сделаются мужами, но наставлять и направлять их в детстве… законодатели тогда руководят нас, когда мы уже развратились. Не так^[58] Павел: он приставляет к детям учителей добродетели с начала и с юного их возраста, преграждая порокам подступ к ним. … Подлинно, если бы мы все усвоили себе такой образ мыслей и прежде всего другого вели детей к добродетели, считая это главным делом, а все прочее придаточным, то отсюда произошло бы столько благ, что, перечисляя их теперь, я показался бы преувеличивающим дело. <…>

…Если бы благочиние стало законом и началом и если бы мы детей своих прежде всего другого наставляли быть друзьями Божиими и учили вместо всех и прежде всех прочих наук духовным, то прекратились бы все скорби, настоящая жизнь избавилась бы от бесчисленных зол…

Посылая сына учиться красноречию, ты хотя и не надеешься непременно увидеть его на высоте совершенства, однако поэтому не отвлекаешь его от этого занятия, а делаешь все с своей стороны, считая удовлетворительным, если сыну твоему по успехам в красноречии удается быть пятым или десятым от первых. И, определяя сыновей на службу царю, вы не ожидаете, что они непременно достигнут степени военачальников, однако не приказываете им снять с себя воинскую одежду и не приближаться даже к порогу дворца, но употребляете все средства, чтобы они не были устранены от пребывания там, считая достаточным видеть их хотя в числе средних. Почему же вы там, если и нельзя получить большего, стараетесь и заботитесь о меньшем, хотя надежда и на это также сомнительна, а здесь не радеете и уклоняетесь? Потому, что тех благ вы сильно желаете, а этих нимало, а после, стыдясь признаться в этом, придумываете отговорки и предлоги…36

Поистине, мы тогда особенно и остаемся с детьми своими, когда отдаем их Господу. Он гораздо лучше^[59] сохранит их, так как больше и печется о них. …Отпустим же детей служить,^[60] вводя их… в самое небо… Ибо если некоторые получали^[61] некоторую милость за отцов, тем более отцы^[62] за детей, потому что в первом случае правом^[63] служит только единство природы, а в последнем — и воспитание, которое гораздо важнее природы. …Если тот, кто воспитывает борцов для городов или обучает воинов для царей, удостоивается великой чести, то какой дар можем получить мы, воспитывая для Бога столь доблестных и великих^[64] мужей?.. Будем же делать все, чтобы оставить им богатство благочестия. …Не можем мы обмануть вместе с людьми и Бога, Который испытует сердца, все обнаруживает и везде возлагает на нас ответственность за спасение детей. …Постараемся быть отцами доблестных детей, строителями Христоносных храмов,^[65] попечителями^[66] небесных ратоборцев, намащивая и возбуждая их, и всячески содействовать их пользе, чтобы и там быть соучастниками их венцов. Если же вы будете сопротивляться, то дети, если они доблестны, и против вашей воли достигнут этого любомудрия и будут наслаждаться всеми благами, а с вами случится то, что вы навлечете на себя безмерное наказание…

Иоанн Златоуст. Творения I Пер. с грея. Кн. 1. СПб., 1895. Т. 1. С. 57–122.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Добродетель и порывистая юность — как их совместить?

2. В чем состоит родительская любовь к детям? Какой эта любовь должна быть? В чем ее основные несовершенства?

3. Златоуст пишет, что наиболее важно воспитывать, а не обучать. Почему он так считает? Прав ли он, на ваш взгляд?

4. Сформулируйте сами, что есть воспитание и что — обучение. Как сопоставить их иерархически?

ЕФРЕМ СИРИН (нач. IV — нач. V вв.)

Один из великих учителей церкви, крупный сирийский писатель, знаменитый педагог, певец и композитор, "Господин Афрем", "Пророк сирийцев" родился в г. Нисибине в семье обнищавших земледельцев. Несчастный случай заключения по ошибке Ефрема в темницу явился важным рубежом в его дальнейшей судьбе. Осознав свою внутреннюю греховность, из-за чего и заключение нельзя было назвать полностью несправедливым, по оправдании судом и выходе из заключения Ефрем принес аскетический обет смирения и покаяния. Епископ Нисибина Иаков поручает ему руководство только что основанной христианской школой. Ефрем как диакон соединял работу регента школы с деятельностью певца, автора гимнов и композитора. Когда Нисибин перешел от Византии (христианского государства) к персидской империи Сасанидов, Ефрем Сирин переселился в г. Эдессу, где также занимался школьной, преподавательской и организаторской деятельностью.

Ефрем был весьма учен и оставил после себя около 1000 различных произведений. Его сочинения имели чрезвычайную популярность, они даже читались в церквях после Священного Писания. Среди них значительное место занимали поучения на различные слова из Библии и стихотворения. Образцы таких текстов приведены в настоящей антологии. Лаконичность и эмоциональность обеспечили произведениям Ефрема долгую жизнь. Они были рано переведены с сирийского на греческий, широко распространились впоследствии и на Западе, активно переписывались в средневековой Руси.

Ефрем стремится нарисовать облик идеального ученика, почитающего наставника как отца духовного и руководствующегося в жизни составленными Ефремом на основе текстов Библии житейскими правилами.

ПОУЧЕНИЕ НА СЛОВА:

Сын, моей премудрости внимай, к моим же словам прилагай ухо твое (Прит. 5, 1)

Обучай, Боже, того, кто любит обучение; и доброго учителя соделай великим в Царстве Твоем (Мат. 5, 19).

Кто любит обучение, в том возвеличится премудрость, а кто любит праздность, тому невозможно иметь успеха.

Приобрети себе прилежание, эту великую сокровищницу мудрости, и удаляйся лености, этого вместилища всякой пагубы.

Прилежно читай Писание, потому что в нем научишься мудрости; удаляйся же чревоугодия, чтобы не утратить тебе всего, что было тобою приобретено. <…>

Избери себе Божий страх, начало всякой премудрости, и почитай родителей своих; потому что молитва их охраняет тебя.

С мерою приобретай себе золото, а обучение — без меры; когда умножится скорбь — оно будет для тебя и успокоением, и услаждением. <…>

Будь смирен в юности своей, чтобы возвыситься в старости; насаждай в душе своей добрые навыки, чтобы жизнь твоя была исполнена радостей. <…>

Когда сидишь с старцами, не будь скор на слова, но молчи, пока не спросят тебя, и тогда отвечай скромно. <…>

На каждое дело положи определенное время, чтобы во всем соблюдался у тебя порядок, когда ешь и пьешь, и говоришь, и молишься, и читаешь.

Снабди душу свою напутствием добрых дел, пока есть еще к тому возможность, чтобы, по отшествии отсюда, не нуждаться там. <…>

Береги, юноша, юность свою, чтобы не сделалась она пищею огня37; и помышляй о времени немощей и старости, которая спешит вслед за тобой. <…>

Обучение — новый свет, и делает очи светлыми. Возлюби его, отрок, чтобы стать тебе просвещенным и чтобы хвалили тебя слушающие.

Обучение сплетает венец и возлагает его на главу тем, которые любят его; потому что от «гноища» возвышает и усаживает на царском престоле.

Книги пусть будут для тебя трапезой, и насытишься приятными яствами. Пусть будут они для тебя ложем, и уснешь спокойным сном.

Не входи в сообщество со злыми, не имей привязанности к лжецам, не спорь с противниками, не вступай в борьбу с дерзкими. Не будь слишком бесстыден, чтобы не стали презирать тебя знакомые.

Принимай советы мудрых, соблюдай повеления родителей своих. Не клянись и не лги на человека, который погрешил против тебя. <…>

И своим и чужим делай добро, сколько можешь; и доброму и злому говори доброе слово. <…>

Твердо уповай на единого Бога; потому что уповающие на Него блаженны и в сем и в будущем веке38. <…>

Приучи уста свои прославлять Бога и язык свой возглашать прекрасным хвалебные песни; но никогда не клянись39 и не лги, потому что сие радует сатану. <…>

Лучше приобрести себе добрую волю, нежели все богатства; потому что в целом мире нет ничего выше и преимущественнее доброй воли.

Сему учись, ученик; будь осторожен в словах, произносимых устами твоими; возлюби доброе, чтобы душа твоя насытилась блаженством.

Обращай строгое внимание на слова, какие выходят из уст твоих, и что ни делаешь, в мире сем веди себя как мудрый. <…>

Внимай словам вразумления, если ты грешен; а если праведен, берегись неправды.

Страшно, братия, что слышим о суде. Да удаляется же каждый от греха и да не дает опутать себя миру, чтобы не наследовать мук во пламени.

Удивляйся ежедневно величию Господа твоего, непрестанно славословь и величай Его; потому что если и целый мир приобретешь, не избавит он тебя от смерти.

Да подкрепит нас Троица, чтобы всегда исполнять волю Ее, и да избавит нас от суда, какой ожидает делающих неправду!

Творения иже во святых отца нашего Ефрема Сирина. Изд. 4-е. Сергиев Посад, 1900. Ч. 4. С. 353–357.

НА КОНЧИНУ НАСТАВНИКА (НАДГРОБНОЕ ПЕСНОПЕНИЕ)

Хвала Тебе, Всевышний, нисшедший к дольним, вочелове-чившийся и воскресший, чтобы Твоею плотью воскресить и наши тела!40

Великую печаль причинил нам день кончины твоей, отец наш41, и бесконечно прискорбен нам день разлучения с тобою.

В каком пристанище будем искать тебя, сокровищница нашей славы, венец главы нашей, искать тебя, чье слово услаждало сонм наш?

Иссяк прекрасный и чистый источник, который так приятно тек и наполнял сонм наш.

Светом озаряло нас учение твое и веселило нас, подобно солнцу, которое светом своим озаряет вселенную.

А теперь сильно огорчает нас и самая любовь твоя, с какою назидал ты нас и преподавал нам добрые наставления.

На брак жизни42 призвал ты нас и внушал нам — уготовлять себе приличные сей вечери одежды.

В себе самом показывал ты нам прекрасные образцы; в собственной своей непорочности давал нам славное оружие.

Блажен ты теперь, отец наш, а мы — в великой опасности; кто даст нам подобного тебе, наше зерцало?43

Не о том скорбим, что упокоился ты, но о том, что умолк глас твой, что удалился ты, оставил нас, и теперь — не с нами.

Кто умудрит нас, юных, как уцеломудривал нас ты уздою страха и любви?

Творения иже во святых отца нашего Ефрема Сирина. Изд. 4-е. Сергиев Посад, 1900. Ч. 4. С. 429–430.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Чему призывает научиться Ефрем?

2. Чем объясняется, на ваш взгляд, столь благоговейное отношение к наставнику со стороны многих христианских и средневековых авторов?

АВРЕЛИЙ АВГУСТИН (354–430)

Один из крупнейших мыслителей поздней античности, творчество которого отражает формирование присущих средневековью педагогических принципов и зарождение средневековой образовательной системы.

Аврелий Августин родился в североафриканском Тагасте в семье язычника и христианки, получил грамматическое образование в Мадавре, а риторическое — в Карфагене. Затем с 373 г. преподавал в Тагасте, Карфагене, Риме, Медиолане (Милане). В 387 г. принял крещение и сначала вернулся в Рим, а затем отправился в Африку, вел в Тагасте монашескую жизнь, пока в 391 г. не был посвящен в пресвитеры, а в 395 г. — в епископы г. Гиппона. Судьба Августина — отражение переломного характера эпохи: начав карьеру блестящим преподавателем риторики, он умер в 430 г. епископом в осажденном германскими варварами Гиппоне.

Духовная эволюция Августина была сложна и мучительна. Обратившись от Цицерона сначала к дуалистическому учению манихеев, взиравших на мир как на арену борьбы двух равновесных начал Добра и Зла и на путь человека как на дорогу аскезы, максимально освобождающей от темного, материального, злого и ведущей к светлому, идеальному и доброму, он через 9 лет разочаровывается в манихействе. Августин на некоторое время увлекается скептицизмом, но довольно быстро его полностью поглощают идеи неоплатонизма. Придворный ритор при миланской резиденции императора штудирует Плотина и Порфирия. Он вдохновляется их идеями о Едином как источнике блага, проистекающего в мир, и о зле как просто недостатке этого блага. Моральное зло зависит от направленности эволюции человека, восходит ли он к Единому и уменьшает его, или отступает все дальше и увеличивает. Августин понимает, что философия неоплатонизма наиболее близка и созвучна христианству. В его душе зреет желание принять крещение. После долгого периода размышлений происходят глубокие изменения в душе Августина и его обращение в христианство в августе 386 г. Жизнь разделилась на два периода. Рождается крупнейший христианский писатель, педагог и мыслитель.

Творческое наследие Августина огромно: полное издание его трудов составляет 40 толстых томов. Круг обсуждаемых Аврелием вопросов чрезвычайно широк, но практически все его работы имеют педагогическую, наставительную направленность: ведь как личность он сложился, занимаясь преподаванием, ища истину вместе с учениками.

В центре творческих поисков Августина — вопрос о душе, ее пребывании в человеке и странствовании вместе с ним на протяжении жизни. В качестве модели такого процесса христианский мыслитель предполагает самого себя, исследовав в подробностях историю своей души. "Августин критикует школьное обучение, основанное на преподавании классической литературы и риторики, за то, что оно развивает в детях честолюбие и тщеславие, учит их вымыслам. Вместе с тем он высоко оценивает значение грамотности и изучения языков По его мнению, дети легче учатся языкам, побуждаемые свободным любопытством, а не принуждением"44.

Педагогические советы Августина открывают нам наблюдательного, понимающего детскую психологию человека. Он "очень интересовался психологией младенческого возраста, может быть, в связи с волновавшим его вопросом о происхождении души. Он расспрашивал "простых женщин" о трудных детях и сам наблюдал за ними. Эти наблюдения привели его к печальному выводу: "Младенцы невинны по своей телесной слабости, а не по душе своей". Проявления злобы в ребенке вовсе не так незначительны сами по себе, ведь в дальнейшем они станут нетерпимы. Блаженный Августин часто указывал, что ребенок не знает, что такое добро, и не способен на него… Ребенок стремится удовлетворить свои желания — и наталкивается на непонимание и сопротивление взрослых, вызывающие в нем досаду, горечь и желание отомстить. Первая его реакция на этот мир — память о нанесенных обидах и озлобление. Маленький человек воспринимает окружающую среду как нечто враждебное: он уже в раздоре с миром и с самим собой. Этот нравственный беспорядок ведет и к дальнейшим ошибкам. Поведение ребенка в будущем уже испорчено: оно обусловлено характером первоначальных столкновений с миром и его темпераментом, и эта обусловленность ведет скорее ко злу, чем к добру. «Грехи» ребенка, по мнению Августина, действительно грехи. Они исходят из первородного греха, испортившего человеческую природу, но, проявляясь в окружающем грешном мире, вносят свою долю в стихию зла, созданную и создаваемую человеком, сознательно и бессознательно"45.

Отталкиваясь от Платона, Августин утверждал, что Бог заложил в человеке средство его прогрессивного развития на пути к совершенству — душу, имеющую реальное бытие, способность к познанию-рассуждению, а также потребность в любви. Любовь приводит человека к желанию достичь Господа. Но одного желания достичь Бога недостаточно. Необходим упорный труд. Человек доходит до своего высшего предела, соединяясь с Богом. Он ищет его в трех направлениях, соответственно трехчастному делению души, отражающему Отца, Сына и Святого Духа, ищет в деяниях, мыслях и любви. Путь любви — это путь веры, авторитета. Путь размышлений — путь философии, науки, разума. Одного из них не вполне достаточно. Необходимо также и безупречное поведение. Аскетическая христианская жизнь ведет к экстатическому соединению с Божественным. Учение необходимо для практических целей нравственного совершенствования личности, а не для чистого созерцания теоретических высот знания.

Какая же роль в воспитании принадлежит разуму? Эта проблема у Августина одна из центральных. Чтобы приблизиться к познанию Божественной истины, укрепиться в вере и получить Откровение, необходимы разум, изучение его достижений на долгом пути познания, освобожденных от языческих культово-мифологических вымыслов. Настоящий христианин должен обладать знаниями. В истории письменности, философии, других наук отражено существование Бога и боговдохновенность мира, его естественная теология. Науки отражают заключающуюся в природе истину. Поэтому путь к истине — в постижении наук. Августин не разделяет разум и душу. Через самопознание полезные науки возвращают душу к самой себе, к пониманию красоты единой вселенной, отвлекая ее от суетной погони за частностями и мелочами.

Такая позиция предполагала использование важных достижений языческой культурной традиции, выявляя все то, что подлежит изучению с точки зрения христианской морали. Уже в одном из первых, написанных после обращения трактатов — "О порядке" — Августин определяет перечень полезных для ученика-христианина наук. Последовательность их изучения ставится в прямую зависимость от исторического развития разума (путь которого повторяется учеником), разума, который сначала изобрел устную речь, письмо и исчисление (грамотность), затем строй речи, историю и языкознание (грамматику), затем правильное выражение и сочетание мыслей (диалектику), затем искусство и теорию убеждения (риторику), а далее и науки о числах: самих по себе (арифметику), в отношении к фигурам (геометрию), к звукам (музыку), к светилам (астрономию). Все это следует усваивать под углом зрения христианского учения, увенчивать богословием и укоренять "в колыбели авторитета", который есть дверь и в учение, и из него — во взрослую жизнь.

Через слушание и объяснение Священного Писания достигается вера, через веру — надежда, через надежду — любовь. Воля Божия уразумевается через последовательное приобретение страха Божия, благочестия, знания, крепости в вере, милосердия, чистоты сердца, мудрости. Радостное и терпеливое настроение педагога-христианина, учитывающего индивидуальные состояния учащихся, связывающего наставления в Священной теории и Священной истории с тем, что ученикам уже знакомо, пробуждающего заинтересованное внимание, — основа методики христианского воспитания и обучения догматам веры, истинного педагогического идеала учителя в системе Августина.

Ключевым вопросом любого обучения, всех теоретико-педагогических строений оставалось следующее: почему разум помещен в человеческую душу? Какова цель этого размещения разума в человеке? Откуда приходят в него знания и разумения?

Ответ Августина составляет фундамент всей его педагогики. Настоящее знание ниоткуда не приходит. Истинное знание заложено от рождения человеку по его природе, оно вложено в него Богом, и задача педагога — лишь помочь ученику припомнить это знание, вывести его из глубин человеческой сущности, актуализировать, сделать ясным для сознания самого обучающегося. Задача, следовательно, состоит в следующем: сделать постоянное явленным. И здесь как раз очень велика роль разума. Ибо процесс путешествия души к самой себе (к скрытой в ней Богом сути) и далее — к Богу — это процесс интеллектуальной активности личности ученика, а не только дело его памяти (как часто бывало в риторских школах, где обучение было направлено на запоминание регламентированной литературно общезначимой образности).

Как может разум научиться воспринимать поступающую информацию? Любые сведения постигаются человеком через чувства, через тело под влиянием окружающего мира. Научиться правильно интерпретировать его знаки — значит выйти за пределы символов к истине. Как этого достичь в процессе обучения и Писанию, и светским наукам, излагается Августином в сочинении "О христианской науке"46.

Обучение аскетическому поведению и христианскому образу жизни, наставления в науках и Священном Писании оставляют нерешенной проблему соотношения слова и знания. Если истинное знание, по христианской доктрине, неизреченно, то, значит, мы не можем никого обучить с помощью слов. Критикуя вербализм школьного обучения, Августин считает необходимым сделать основным направлением образования "изучение вещей", а не "изучение слов".

Но здесь остается нерешенной проблема перехода от символически выраженного знания к "общим истинам разума". И образ жизни, и проникновение в божественно устроенную природу вселенной (с помощью наук), и размышления, и любовь к Богу, и желание приблизиться к Нему не могут объяснить сам феномен научения, возникновения в личности ученика образовательного единства. Это — деяние Божие, результат божественного участия в судьбе человека. Цель же педагога — способствовать вступлению ученика на истинный путь спасения, вхождению в Град Божий.

Образовательная программа Августина отразила черты, характерные для средневекового восприятия культуры, оказала серьезное влияние на развитие средневековой педагогической мысли.

ОБ УЧИТЕЛЕ

Глава 1. С какой целью говорит человек?

Августин. Что, по твоему мнению, имеем мы в виду, когда говорим?

Адеодат47. Судя по тому, что мне теперь предстоит: или учить, или учиться.

Августин. С первым я согласен, ибо ясно, что когда говорим, мы имеем в виду учить, но учиться — каким образом?

Адеодат. А как же бы иначе думал ты, как не посредством спрашивания?

Августин. Даже и в этом случае, мне кажется, мы имеем целью не что иное, как учить. Ибо с какой, скажи, иной целью спрашиваешь ты, как не с той, чтобы вразумить того, кого спрашиваешь?

Адеодат. Ты говоришь правду.

Августин. Итак, ты видишь теперь, что, когда говорим, мы не имеем в виду ничего другого, как учить. <…>

Августин. По моему мнению, есть некоторый род учения через припоминание, род весьма важный, с которым мы познакомимся самим делом из настоящей беседы. Но если ты не согласен ни с тем, что мы сами учимся, когда воспоминаем, ни с тем, что учим того, кто припоминает, я тебе не прекословлю и утверждаю, что есть два повода, по которым мы говорим: с одной стороны — чтобы учить, с другой — чтобы припоминать другим ли то или самим себе, то же делаем мы и когда поем, — не так ли и по твоему мнению?

Адеодат. Не совсем, ибо весьма редко случается, что я пою ради припоминания, а только ради удовольствия.

Августин. Вижу, что у тебя на уме. Но разве ты не понимаешь, что то, что в пении доставляет тебе удовольствие, есть некоторого рода модуляция звука и что, по елику слова могут быть прибавлены к ней и отняты от нее, иное значит говорить и иное петь. …Звук пением назвать можно, но говорением — нельзя… Итак, не думается ли тебе, что, когда говорим, мы имеем в виду не что иное, как учить и припоминать? <…>

Глава 4. <…>

Августин. Значит, когда спрашивается о каких-то знаках, то знаки могут быть объясняемы знаками, а когда нас спрашивают о самих предметах, которые не суть знаки, в таком случае мы можем указывать их или самим делом, если эти предметы — нечто такое, что можем мы делать после того, как о них опрошены, или давая знаки, посредством которых бы они могли быть замечены. <…>

Августин. …Мы предположили рассмотреть те случаи, когда знаками обозначаются знаки, а такие случаи бывают двух родов: знаками мы учим и припоминаем или те же самые знаки, или иные. Так ли это и по твоему мнению?

Адеодат. Совершенно так. <…>

Глава 8. <…>

Адеодат. …Соглашаюсь с тобой, что мы решительно не в состоянии говорить, если только душа наша, услышав слова, не перенесется к тому, знаками чего они служат. <…>

Августин. …Познание предметов, обозначаемых знаками, если не лучше познания знаков, то лучше, по крайней мере, самих знаков. <…>

Глава 10. <…>

Адеодат. …В самом деле, я вижу, что всему, что ни стал бы я делать с целью научить кого-либо, этот последний не научится от самого того предмета, который требует он показать себе. <…>

Августин. А учить и обозначать не различаются между собой ничем или же различаются чем-нибудь?

Адеодат. Думаю, что это одно и то же.

Августин. А кто говорит, что мы обозначаем для того, чтобы учить, правильно ли говорит?

Адеодат. Совершенно правильно.

Августин. Ну, а если бы другой сказал, что мы учим для того, чтобы обозначать, не опровергалось ли бы это предыдущим положением?

Адеодат. Это так.

Августин. Следовательно, если мы обозначаем для того, чтобы учить, а не учим для того, чтобы обозначать, то иное значит учить и иное — обозначать.

Адеодат. Ты говоришь верно, я неправильно ответил, что то и другое — одно и то же. <…>

Августин. …Нет решительно ничего, чему можно бы было научиться без знаков. <…>

Августин. Итак, решено, что мы ничему не учимся без знаков и что само познание должно быть для нас дороже знаков, посредством которых мы познаем; хотя и не все, что обозначается, может быть лучше своих знаков. <…>

Августин. …Сам видишь, что мы оба приходим к одному и тому же выводу, что кое-кто может кое-чему учиться без знаков и что ложно то, что мы утверждаем несколько выше. <…>

Августин. …А если всмотришься в это внимательнее, то, быть может, не найдешь и ничего такого, что узнается посредством знаков. В самом деле, когда дается знак, этот знак не может научить меня ничему, если я не знаю, какого предмета служит он знаком… мы скорее узнаем знак после того, как узнаем предмет, чем узнаем предмет по данному знаку. …Я стараюсь преимущественно о том, чтобы убедить тебя, если смогу, что при помощи знаков, называемых словами, мы не научаемся ничему. Ибо, как я сказал, скорее силу слова, то есть значение, которое скрывается в звуке, мы узнаем, узнавши самый обозначаемый предмет, нежели получаем представление о предмете при помощи этого значения. <…>

Глава 11. <…>^[67] только убеждают нас исследовать предметы, но не доставляют познания о них. …Познание слов приобретается после того уже, как познаются предметы…

Августин. …О всем, постижимом для нас, мы спрашиваем не у того говорящего человека, который внешним образом произносит звуки, а у самой, внутренне присущей нашему уму истины, побуждаемые к тому, пожалуй, словами. Сей, у кого мы спрашиваем и кто нас учит, есть обитающий во внутреннем человеке Христос,^[68] то есть непреложная Божия сила и вечная премудрость. Хотя к ней обращается с вопросами и всякая разумная душа, она открывается, однако же, каждому из нас лишь настолько, насколько он в состоянии принять то, смотря по своей худой или доброй воле. И если иногда мы ошибаемся, происходит то не по вине этой учащей истины, — так точно, как не по вине этого внешнего света бывает, что телесные наши глаза часто ошибаются. <…>

…А что может быть нелепее мнения, будто своей речью я научу того, который, прежде чем я стану говорить, может сказать то же самое, если его спросят? Ибо то, что спрашиваемый, как случается часто, сперва отрицает что-нибудь, а потом рядом вопросов вынужден бывает это признать, то происходит от слабости умственного взора спрашиваемого, который не в состоянии разом обнять в том свете целого предмета; почему его и заставляют делать это по частям, когда спрашивают об этих самых частях, из которых слагается то целое, которого он не в состоянии был обнять своим взором за один раз. Если к этому он приводится и словами спрашивающего, то слова не учат его, а применяют к исследованию такие приемы, посредством которых спрашиваемый способен научиться внутренне.

…Слушающий нас или не знает, истинно ли то, что мы говорим, или знает, что оно ложно, или, наконец, знает, что оно истинно. В первом из этих трех случаев он или верит, или раздумывает, или сомневается относительно наших слов, во втором противится им или отвергает их, в третьем — подтверждает их, следовательно, не учится ни в том, ни в другом, ни в третьем случае. Поелику и тот, кто и после наших слов не знает предмета, и тот, кто знает, что услышал от нас ложное, и наконец тот, кто, будучи спрошен, сам мог бы ответить то же самое, что сказано нами, — все они, очевидно, при помощи моих слов не научились ничему.

Глава 13. …Таким образом на долю слов не остается даже и того, чтобы ими обнаруживалась, по крайней мере, душа говорящего, так как остается неизвестным, знает ли она то, что говорит. <…>

Глава 14. Христос учит внутренне, а человек напоминает внешним образом, словами.

С тою ли целью занимаются учителя преподаванием, чтобы воспринимались и усвоялись их мысли, а не те науки, которые они считают себя обязанными преподавать посредством слова? Ибо кто же настолько неразумно любопытен, чтобы послать своего сына в школу с целью, дабы он узнал о том, что думает учитель?

Но когда они при помощи слов преподали все те науки, обучение которым они приняли на себя, — науки о добродетели и мудрости, — тогда так называемые ученики отдают сами себе отчет, истинно ли то, что им сказано, созерцая то есть внутреннюю истину сообразно со своими способностями. Значит, они тогда собственно учатся, и когда внутренно откроют, что сказанное истинно, хвалят, не подозревая, что хвалят не учителей, а скорее наученных, если, впрочем, и те знают, что говорят. Обманываются же люди, называя учителями тех, которые совсем не учители, потому что по большей части между моментом говорения и моментом познания не бывает никакого промежутка; и так как внутреннее научение является вслед за напоминанием говорящего, то и кажется, будто учатся со вне от того, кто напомнил.

Но о пользе слов вообще, которая, если хорошенько рассмотреть ее, не мала, мы порассудим, если Бог поможет, в другое время. Теперь же я старался убедить тебя, что мы не должны приписывать словам значения больше, чем сколько следует, дабы мы не верили только, но и понимаем, насколько истинно сказано в Божественном Писании, чтобы мы не называли на земле учителем никого, поелику один есть Учитель всех на небесах.^[69] А что такое — на небесах, этому научит нас Сам Он, Который и через людей напоминает нам внешним образом, знаками, дабы, обращаясь к Нему, мы научались внутренне. Любить и знать Его составляет блаженную жизнь, о которой все кричат, что ищут ее, но не многие могут радоваться, что нашли ее действительно. <…>

Адеодат. Из твоих слов я узнал, что слова только располагают человека учиться и что редко бывает, чтобы в словах ясно была видна мысль говорящего; а истинно ли говорит тот или другой, этому научает меня единственно Тот, Который, как Он убеждает меня в том, живет во мне внутренно, хотя говорит и внешним образом. При Его же помощи я буду любить тем пламеннее, чем долее буду учиться. <…>

Творения Блаженного Августина, епископа Иппонийского I Пер. с лат. Киев, 1879. Ч. 2. С. 419–473.

О ХРИСТИАНСКОЙ НАУКЕ

Вступление. <…> (IV). Наконец, что смягчит неудовольствие против меня людей, похваляющихся Божественным даром и самонадеянно усвояющих себе способность разуметь и объяснять Писание без таких правил, какие здесь будут преподаны, и потому готовых почитать труд мой излишним, — я могу и должен сказать этим людям, что хотя они имеют право восхищаться великим даром Божиим, но не должны забывать, что они, по крайней мере, азбуке научились не от Бога, а от людей, и, учась ей, нисколько не думали, что поступают худо, не подражая примеру Антония Великого, египетского инока, о коем рассказывают, будто он вовсе без науки, по одной наслышке, знал все Писание на память и при помощи одного здравого размышления совершенно разумел оное… (V)… каждый из нас от самого детства научился своему природному языку через постоянную привычку слышать оный от других, — научился и еще какому-либо языку, например греческому, еврейскому или также понаслышке, или при помощи известного наставника, — не Бога, а просто человека. Спрашиваю: зачем мы поступили и поступаем таким образом? Почему, имея в виду, что Апостолы, по сошествии Святого Духа, в одно мгновение, не учась, заговорили48 языками всех народов, давно не начнем советовать всем братиям, чтобы они не учили детей своих ни своему, ни чужому языку, — в ожидании чуда? А с кем не последует того же чудесного события, какое было с Апостолами, тот вследствие сего пусть не почитает себя полным христианином, или, по крайней мере, должен сомневаться в получении Святого Духа!.. Не думаю, чтобы кто-либо согласился с сими мыслями. Пусть же каждый без гордости учится у человека тому, чему должно учиться от людей; равным образом и наставляющий других пусть без гордости и зависти преподает то, что сам приобрел. Не станем искушать Того, в Кого мы уверовали, дабы лукавый не обольстил нас своею хитростью и злобою до такой степени, что мы не захотим ходить и в храмы Божий даже для слушания и изучения самого Евангелия, не захотим читать Священный кодекс, не захотим внимать чтущему или проповедующему доброму человеку в напрасном ожидании, что вот восхитят нас до третьего неба49… и что там услышим мы неизреченные глаголы50, их же не есть человеку глаголати, или увидим Господа Иисуса, и будем слушать Евангелие лучше от Него самого, нежели от человека. (VI) Будем, говорю, остерегаться сих чрез меру надменных мыслей, как весьма опасных искушений. …Нет сомнения, что и всякий способ научения мог и может свершаться через ангела; но в таком случае участь человечества была бы весьма низка, если бы Бог не благоволил сообщать людям слова Своего через людей же. Каким образом оправдалось бы изречение Писания: "храм Божий свят; а этот храм — вы" (1 Кор. 3, 17), если бы Господь не открывал воли своей из сего храма, а все, нужное для научения человека, сообщал бы с неба и чрез ангела? Самая любовь, связующая людей союзом единства, не имела бы ближайшего средства к теснейшему соединению и, так сказать, взаимному переливанию и срастворению душ, если бы люди ничему не научились от людей же.

Книга 1. (XXV)… плоть противоборствует духу также не по ненависти, а по несчастной привычке, которая, будучи занята от родителей вместе с бытием, обращается потом через повторение в натуру. <…>

(XLI)… вера, надежда и любовь составляют основание как всякого истинного знания вообще, так в особенности науки изъяснения Священного Писания. <…>

Книга 2. (IX)… для уразумения воли Божией (в Писании. — В.Б.), предписывающей, чего мы должны желать и чего удаляться, прежде всего нужно иметь страх Божий (Ис. 11, 3). Сей страх необходимо возбуждает в нас мысли о нашей смертности и самой смерти; смиряя плоть нашу, он пригвождает как бы к древу крестному всякое кичение гордости нашей. Потом должно соделаться кроткими посредством духа благочестия, не противоречить Божественному Писанию, понятно ли оно, когда обличает наши пороки, или (в других случаях) непонятно — так, что нам казалось бы, будто мы сами можем лучше рассуждать и лучше преподать правила. Должно думать и верить всегда, что все, заключающееся в Писании, хотя иногда темное для нас, лучше и вернее всех мудрований наших.

(X) За сими двумя степенями — Страха Божия и Благочестия — следует третья, именно степень знания, о которой я предположил говорить особенно. Ибо сей-то степени и должен домогаться всякий, изучающий Писание, ничего так не ища в нем, как следующих двух Заповедей: должно любить Бога для Бога и ближнего также для Бога; должно любить Бога всем сердцем, всею душою, всем разумением, а ближнего — как самого себя, т. е. чтобы всецелая любовь к ближнему, равно как и к себе самим, относилась потом к Богу. …Всякий, обращаясь к Писанию по необходимости прежде всего, по указанию его находит в себе привязанность к настоящему миру, т. е. к временным благам его, а вместе с сим видит себя далеким от той любви к Богу и ближнему, которой требует Слово Божие. После того дух Страха, напоминающий о суде Божием, и дух Благочестия, побуждающий верить и повиноваться учению Писания, заставляют человека плакать о самом себе. Ибо спасительный дух ведения естественно располагает к скорбным чувствам, а не к тщеславию. Но, чтобы не быть жертвою отчаяния, человек в сие время посредством неусыпных молитв испрашивает себе утешение в Божественной помощи и поставляется на четвертой степени, которая есть степень Силы или крепости, где алчет и жаждет праведности. В сем расположении сердца человек оставляет всякое смертоносное наслаждение преходящими благами: отвратив от них взор свой, он обращается к любви вечных благ, т. е. неизменяемого единства в Троице.

(XI) Как скоро он, по возможности, узрит сию Троицу, как бы в некоей дали лучезарно сияющую, и вместе^[70] почувствует, что по слабости своего зрения он не может объять оного света, то старается очистить душу свою, недовольную на себя за желание недостойных предметов и еще мятущуюся нечистыми помыслами, и действительно очищает ее на пятой степени, то есть в Совете милосердия. Здесь он уже со всем усердием упражняет себя в любви к ближнему и совершенствуется в ней. Далее — полный надежды и крепкий силами, достигнув того, что бывает в состоянии любить своего врага, он восходит на шестую степень — чистоты сердца, где очищает у себя самое внутреннее око, способное видеть Бога столько, сколько могут видеть Его все, по возможности умирающие миру сему51. Ибо Бога потолику можно видеть, поколику мы умираем миру, и потолику нельзя видеть, поколику живем для мира. Таким образом, по мере удаления от мира, видение света вечного начинает казаться более знакомым, и не только удобосносным, но и приятным, хотя сей свет видим бывает все еще только гадательно и как бы сквозь тусклое стекло, ибо человек вообще ходит здесь более в вере, нежели в видении, поелику мы пришельцы в сей жизни, и жительство наше — на небесах (Фил. 3, 20). Ищущий мудрости на шестой степени так очищает око сердца своего, что не предпочитает истине и даже не равняет с нею самого ближнего своего, а следовательно, не равняет и себя самого, поелику не равняет того, кого любит как самого себя. В сем состоянии человека можно почитать уже святым, если он столько добр и чист по сердцу своему, что не уклоняется от истины — ни из человекоугодия, ни из желания избегать невыгод настоящей жизни. И такой только сын Церкви достигает Мудрости, которая составляет седьмую, и последнюю, степень и которою он наслаждается в тишине и мире. Таким образом, начало мудрости есть страх Господень, потому что достигают мудрости не иначе, как начиная с сего страха и проходя через все прочие степени.

(XII) Но обратимся к третьей степени, ибо мы о ней предположили здесь особенно рассуждать и говорить… первое правило в сем святом деле (изучении Писания. — В.Б.)… предварительно узнать сии книги, если еще не разумением, по крайней мере, памятью — затвердив их через чтение… Потом надобно со всем тщанием и ревностию углубляться в познание того, о чем ясно говорят они… все, относящееся к вере и нравам… слово Божие предлагает ясным образом. Наконец, ознакомившись сколько-нибудь теснее с самим языком Божественного Писания, должно приступить к открытию и рассмотрению того, что в нем темно, — объясняя невразумительные выражения вразумительными, неизвестные мысли — известными. В сем отношении очень много помогает память, недостаток которой никак не могут заменить представленные здесь правилах..>

(XV) Всякое сочинение бывает непонятно от двух причин: или от совершенной неизвестности некоторых слов, или от обоюдности значения их…

(XVI) Знание языков есть лучшее средство к уразумению неизвестных, хотя и собственных слов. Людям, знающим язык латинский, для которых и решился я писать сии правила, кроме собственного языка, нужно для большего уразумения Божественного Писания знать еще два других языка — еврейский и греческий: это для того, чтобы в случае какого-либо сомнения при столь различных между собою латинских переводах всякий мог сам прибегать к подлинникам. <…>

(XVII)… одно простое сличение многих переводов легко помогает объяснить многие темные места Писания. <…>

(XXIII) Если в Писании останавливают читателя какие-либо переносные, неизвестные ему знаки, то для уразумения их нужно знание частью языков, а частью самих предметов, ими означаемых…

(XXIV) Если мы не знаем свойства самих предметов, на пример известных животных, камней, трав и других вещей, употребляемых в Священном Писании по какому-либо сходству их с предметами высшими и духовными, — то от сего по необходимости бывают для нас темными и все те фигуральные речения Писания, в которых о них упоминается. Но как, напротив (скажем, для примера), делается для нас ясною мысль Спасителя, повелевающего нам быть мудрыми, подобно змеям (Мат. 19, 16): когда мы знаем о змие, что он для сохранения головы своей уступает нападающим на него все тело свое, или, пользуясь теснотою своей пещеры, сбрасывает с себя прежнюю кожу свою и таким образом получает новые силы! Сие повеление Господа явно означает то, что мы должны, во-первых, для сохранения главы нашей, которая есть Христос, предавать на жертву врагам тело свое, не щадить его, если сохранение сего тела ведет нас к удалению от Бога и, так сказать, убивает в нас веру христианскую, во-вторых, подражая мудрости змия в последнем отношении, должны совлекать, по слову Апостола, ветхого человека и облекаться в нового (Еф. 4, 24), то есть посредством тесноты и скорбей, как учит сам Господь. "Внидите, — говорит он, — тесными вратами" (Мат. 7, 13). Таким образом, как полезно знать свойства змия для уразумения многих несобственных речений Писания, в которых о нем упоминается, так, напротив, неизвестность свойств некоторых других животных, приводимых Писанием по некоторому сходству их с предметами высшими, очень часто затрудняет читателя. Нужно также знать свойства камней, трав и вообще растений. Знание, например, карбункула, светящегося во тьме, способствует разъяснению темных мест Писания, в которых о нем для какого-либо подобия упоминается, а незнание берилла и алмаза немало иногда препятствует разумению читателя. Под именем оливковой ветви, принесенной голубицею в ковчег (Быт. 8, 11), мы обыкновенно разумеем постоянный мир не по чему другому, как по известности, что оливковое масло при надлежащей бережливости не скоро портится, а самое дерево постоянно зелено. Многие, не зная иссопа, какую силу имеет он очищать легкие или, как сказывают, проникать сквозь самые камни своими корнями, и смотря на одно то, что он трава малая и низкая, не могут понять, почему сказано: "Окропи меня иссопом, и буду чист" (Пс. 50, 9). <…>

(XXV) Темнота многих несобственных и таинственных мест Писания часто зависит еще от незнания значения чисел, в нем упоминаемых. Ум испытующий не может быть равнодушным, не зная того, почему Моисей, Илия и Сам Господь постились 40 дней52. Сие столь знаменательное действие не иначе может быть понято и разрешено, как через рассмотрение и познание свойств сорокового числа. Десятеричное число, взятое четырежды, выражает познание всех вещей во времени; ибо четверичным числом определяется течение всякого времени — суточное и годовое: потому что первое состоит, как известно, из часов утренних, полуденных, вечерних и ночных; а второе — из месяцев весенних, летних, осенних и зимних. Посему для вечности, в которой желаем жить, мы, еще живя во времени, должны произвольно воздерживаться от пристрастия ко всему временному и таким образом поститься; хотя течение времени само по себе уже довольно учит нас презирать все временное и желать вечного. Далее, десятеричное число означает познание Творца и твари, а именно: число тройственное есть число Творца, седмеричное же — твари, принимая то есть во внимание ее жизнь и тело. Ибо к жизни относятся три — сердце, душа и разум, почему и должно любить Бога всем сердцем, всею душою и всем разумением; к телу же относится последнее число — четыре, которое явно означает четыре стихии, необходимые в составе тела. Итак, десятеричное число, взятое четыре раза, научает нас жить во времени не для времени, то есть чисто, воздержно и без пристрастия к временному, а таким образом как бы поститься 40 дней, то есть всю жизнь. Сему учит нас Закон — в лице Моисея, учит пророчество — в лице Илии, учит сам Господь, который, как бы во свидетельство о себе Закона и Пророков, явившись на горе53 среди Моисея и Илии трем ученикам своим, привел их в восторг от сего видения. Тем же образом можно исследовать, как из четыредесятичного числа происходит число 50, столь священное в нашей религии по причине пятидесятницы54; как сие число, трижды взятое, для означения трех времен — до Закона, под Законом и под Благодатию55, или приспособительно к высшему предмету — самой Троице, то есть Отцу, Сыну и Святому Духу, — относится к Таинствам56 Церкви не только земной, но и небесной, и далее, как ведет к заключению, что в Писании не незнаменательно и число 153, то есть число рыб, которые, по воскресении Господа, пойманы были сетьми, брошенными по правую сторону (Иоан. 21, 11). Таким образом, под различными видами чисел Священное Писание часто скрывает тайны, которые недоступны понятию читателей, не разумеющих значения самих чисел.

(XXVI) Многое в Писании бывает темным и непонятным для нас тогда еще, когда нам неизвестны некоторые предметы, относящиеся к музыке. Некто, например, довольно удачно открыл немало знаменательного в различном устройстве псалтыри57 и арфы. И о десятиструнной псалтыри не напрасно спрашивают ученые: закон ли какой музыки требовал такого числа струн, или, если не закон, не тем ли более оное число должно быть для нас священно, не указывает ли оно на 10 заповедей Закона, где число 10 явно должно иметь какое-либо таинственное отношение к существу Творца и твари, или не имеет ли оно того значения, которое мы дали десятеричному числу выше? Так же число 46 лет, в продолжение которых, как говорится в Евангелии, строился храм Иерусалимский, отзывается чем-то похожим на ритм музыкальный. Примечательно, что отношение его к составу тела Господня, для которого и упомянуто в Евангелии о храме58, побуждает некоторых еретиков признаться, что Сын Божий воспринял на себя не один только вид тела, но истинное человеческое тело59. Вообще, мы уверены, что Священное Писание во многих местах упоминает о числах и музыке с особою знаменательностью, нисколько не почитая неприличным пользоваться ими60. <…>

(XXVIII) …Мы, по причине подобного суеверия язычников (о музах. — В.Б.), не должны презирать музыки, сведения о которой иногда могут быть полезны к уразумению Писания, не должны пренебрегать и самими театральными вещами, когда, при рассуждении нашем об арфах и других музыкальных орудиях, они могут открыть нам что-либо способствующее познанию духовных вещей. Иначе мы не должны были бы учиться и азбуке, изобретателем коей язычники почитают Меркурия, и не должны были бы любить самой правды и добродетели, потому что язычники правде и добродетели посвящали храмы61, предпочитая чтить в камнях то, что наипаче должно было обносить62 и писать в сердце. Напротив, добрый и истинный христианин должен знать, что истина, где бы он ни находил ее, есть достояние его Господа. <…>

(XL) Христианин не только не должен презирать постановлений человеческих, нужных в жизни, но должен сколько можно наблюдать их и удерживать в памяти. Ибо в числе их есть такие, коих черты сняты с самой природы. Из постановлений человеческих должны быть отвергаемы и презираемы те только, которые относятся, как выше замечено, к сообщению с бесами; все же прочие, коими люди соединяются с людьми, кроме ненужных и излишних, достойны нашего внимания: таковы особенно начертания письмен, без которых мы читать не можем, различные языки, познание которых нужно, как мы о том сказали выше.

Сюда же относятся и знаки сокращения, известные так называемым нотариям63, или писцам, под сокращениями. Все это знать полезно — всему этому учиться позволительно, оно не ведет к суеверию, не есть что-либо излишнее, если столько занимает нас, что не препятствует нам к достижению высших целей, для которых все это, собственно, и должно быть предназначено.

(XLI) Теперь обратимся к установлениям не человеческого происхождения: к ним должно отнести все то, что не изобретено самими людьми, а принято ими от прежних времен или свыше, от Бога, в чьих бы руках и устах оно потом ни сохранялось. Из сих открытий одни касаются тела и чувств, другие — души и разума. Первые состоят или из повествований, или из описаний, или, наконец, из опытов и дел механических.

(XLII) Таким образом, все, что повествует о преемственном последовании прошедших времен, так называемая история, весьма много способствует нам к уразумению священных книг, хотя без отношения ее к Церкви она составляет науку самую детскую… <…>

(XLV) Есть еще повествования, подобные речи описательной (demonstratio), кои имеют предметом своим не прошедшее чтолибо, а настоящее. Таковы сказания о местоположении стран, о свойствах известных животных, дерев, трав, камней и других вещей. О всех сих предметах мы рассуждали выше и сказали, что знание их способствует уразумению многих иносказательных мест Писания: только они сами не должны быть употребляемы вместо знаков, ведущих к какому-либо суеверию… подобные вещи и должны быть употребляемы только в медицине или земледелии.

(XLVI) Учение о телах небесных состоит не из повествований, а из описаний, коими нельзя пренебрегать вовсе, потому что Священное Писание хотя о немногих звездах, но упоминает. <…>

(XLVII) Подобным же образом на основании прошедших опытов верно предугадывается будущее и в рассуждении прочих искусств, которые или производят что-либо надолго остающееся, как, например, дом, стул, какой-нибудь сосуд и прочее тому подобное, или даже служат, можно сказать, орудием благотворных для нас действий Божиих, каковы: врачебная наука, земледелие, наука правления, или ограничиваются одним только представлением действий, каковы танцы, ристалища, борьба. Всякий занимающийся сими искусствами не иначе приступает к самому делу, как на основании прошедших опытов — с уверенностью в успехе будущих. Познание о всех сих искусствах, как имеющее немалое приложение в обыкновенной жизни человеческой, и для нас небесполезно — не для того, чтобы самому заниматься ими на деле, разве потребует того какая-либо нужда, о чем я здесь не говорю, но для того, чтобы иметь возможность хоть сколько-нибудь судить о сих искусствах там, где Священное Писание касается их иносказаниями, от них занятыми.

(XLVIII) Теперь остается сказать о науках умственных, из коих особенно достойны нашего внимания наука рассуждать и наука счислять. Первая весьма много способствует разрешению трудных мест Писания, но не должно употреблять ее из одного желания спорить и детского тщеславия — уловлять противника. <…>

(L) Истина соединения мыслей не есть изобретение человеческое: она только дознана людьми и замечена для того, чтобы можно было ей учиться и учить, сама же в себе она есть вечный закон природы, свыше установленный. Как тот, кто повествует по порядку времени о различных событиях, ничего в сем порядке не изобретает сам; кто говорит о местоположении известных стран, о свойствах каких-либо животных, растений и камней, о звездах и их движении, ничего не говорит такого, что было бы измышлено им самим или изобретено другими; равным образом,^[71] кто говорит: "Если ложно последующее, то необходимо ложно и предыдущее", говорит самую правду, но сия правда не от него зависит, а он показывает только, что это правда. <…>

(LII) Посему иное дело — знать правила соединения мыслей, иное — знать самую истину мыслей. Первые учат нас только тому, что следует из данного положения, что не следует и что противоречит ему. "Если он оратор, то — человек" — здесь последняя мысль следует из первой, "если он человек, то — оратор" — здесь не следует; "если он человек, то — существо четвероногое" — здесь противоречит. Во всех подобных случаях оценивается одна связь мыслей или их соединение между собою. Что же касается до самой истины в мыслях, то при сем должно обращать внимание уже на самые мысли, а не на соединение их, нужное только при заключениях: если мысли верны и очевидны, то от них получают свою достоверность и другие, менее известные, если только правильно соединяются или выводятся из них. Некоторые, научившись правилам соединения мыслей, тщеславятся тем настолько,^[72] как бы научились истине самих мыслей, а некоторые, зная одни истины мыслей, жалуются на себя, что не знают правил истинного соединения мыслей. Сия жалоба напрасна: по-моему, лучше твердо знать, что есть воскресение мертвых, нежели — что если воскресения мертвых нет, то и Христос не воскрес. <…>

(LIV) Такое же точно достоинство имеют и правила, посредством которых научаемся рассуждать о предмете с разных сторон и в разных отношениях, каковые правила известны под именем красноречия. …Правила витийства, кои хотя употребляются к раскрытию и истинных и ложных предметов, несмотря на то, сами по себе истинны, поколику способствуют либо знать что-либо, либо веровать чему-нибудь, и поколику руководствуют к убеждению сердца в том, чего оно должно желать или отвращаться. — Люди… сии правила… не изобрели….^[73]

(LV) Правила красноречия образуют более дар слова, нежели способность мышления; правила же заключения, определения и разделения образуют более ум. Впрочем, научившись тем и другим, не должно думать о себе, как некоторые думают, мечтая, будто они постигли чрез то самую тайну блаженной жизни, — это заблуждение. Познание сих правил не столько важно, как представляют его некоторые: ибо часто случается, что люди скорее понимают самые предметы, для уразумения которых преподаются правила, нежели запутанные уроки о правилах. Например, если б кто, желая преподать правила ходить, говорил: не должно поднимать второй ноги прежде, нежели будет поставлена первая, которая была поднята, далее подробно описал бы, как должно двигать верхними и нижними частями колен, такой учитель говорил бы правду, ибо иначе, как он говорит, нельзя и ходить, но люди, делая все это и без учения, скорее ходят, нежели замечают, что делается ими при хождении, нежели понимают, когда им говорят о том. Те же, которые не могут ходить и собственным опытом поверить преподаваемых им правил, еще менее нуждаются в оных. Подобным образом, остроумные люди весьма часто видят неверность какого-либо умозаключения скорее, нежели понимают правила самого умозаключения, тупые же, если не видят первого, тем менее разумеют силу последних. Вообще, о сих правилах должно сказать, что они чаще доставляют нам удовольствие, способствуя представлять истину в различных видах, картинным образом, нежели чтобы способствовали нам много при нашем исследовании и рассуждении об истине; в пользу их можно прибавить разве еще то, что они придают уму нашему большую опытность и делают его оборотливее; но эта польза достигается совершенно только тогда, если они не делают ума нашего злохитрым и надменным, то есть если те, которые научились им, не обманывают других, умея представить ложь за истину, и не тщеславятся пред кроткими и тихими людьми тем, якобы они знают и постигли нечто важное. <…>

(LVII) Но кто, полюбя все сии науки, только тщеславился бы познанием их пред неопытными, а не старался бы исследовать, отчего именно те из них истинны, которые он нашел действительно истинными, отчего другие не только истинны, но и неизменяемы; кто, от образа предметов чувственных восходя к душе человеческой, познал бы, что и она есть существо изменяемое — бывает образованна и необразованна, л несмотря на то, занимает среднее место между истиною неизменяемою, которая выше ее, и всеми прочими предметами, которые изменяемы и ниже ее, кто, говорю, познал бы все это, но не обращал своих познаний к славе и любви единого Бога — Творца всяческих, такой человек достоин имени только ученого человека, но отнюдь не мудреца.

(LVIII) Посему юношам, приверженным к наукам, юношам даровитым, имеющим страх Божий и взыскующим блаженной жизни, весьма полезно, по моему мнению, предложить следующее наставление: не должно без всякого исследования увлекаться никаким учением, преподаваемым вне Церкви Христовой, и вверяться ему как руководству к достижению блаженной жизни; напротив, всегда должно предварительно рассудить о нем со всем вниманием и осторожностью. Если в числе наук, изобретенных людьми, найдутся нестройные и разногласные между собою — по различию духа и намерения изобретавших оные, и сомнительные — по подозрению в заблуждении самих изобретателей, особенно если в сии науки привходит явное или тайное сообщение с демонами, посредством известных магических знаков, как бы некоторых диавольских условий и договоров; то все такие науки должны быть отвергаемы и презираемы без милосердия. Не должно заниматься и теми из них, которые не слишком нужны и служат только для одного удовольствия; науки и постановления человеческие, относящиеся к общежитию по необходимым потребностям настоящей жизни, не должны быть пренебрегаемы. Что же касается до прочих наук языческих, то они, по моему мнению, вовсе бесполезны, исключая из сего только историю, повествующую о предметах прошедшего или настоящего времени, некоторые искусства, основанные на опыте и благоразумной догадливости и полезные для тела, и науку рассуждать (логику) и счислять. Но и в этих даже науках, а особенно имеющих предметом своим одно чувственное, находящееся во времени и пространстве, должно держаться известного правила: ничего лишнего (neguid nimis)! <…>

(LX) Если так называемые философы, особенно платоники64, как-нибудь случайно сказали что-либо истинное и сообразное с нашей религией, то такого учения мы должны требовать от них, как от незаконных владетелей, а не бояться его. …Науки языческие заключают в себе не одни только пустые и суеверные вымыслы, предлагают не одно тяжелое бремя бесполезного труда, чего должен отвращаться и убегать каждый из нас, оставляющий общества языческие и последующий Христу, — но содержат в себе и благородные познания, весьма благоприятные пользе истины, содержат и некоторые правила нравственные весьма благопотребные, и не малое число истин, относящихся к почитанию единого Бога. Все сие, лучшее в учении язычников, есть как бы серебро и золото, не сотворенное ими самими, а только ископанное, так сказать, в рудниках Божественного, всеисполняющего Провидения, есть драгоценность, злоупотребляемая ими на служение демонам, которую, однако, христианин, мысленно чуждаясь опасного в других случаях сообщения с язычниками, должен исторгать у них для пользы Евангелия. Позволительно христианину заимствовать и обращать в свою пользу самые даже одежды язычников, то есть постановления их, полезные в общежитии, от которого мы в настоящей жизни отложиться не можем. <…>

Книга 4-я, содержащая в себе наставления церковному оратору.

(IV) …Довольно предоставить заботу о сей науке^[74] детям, да и детям не всем, коих я желаю образовать для успешного служения и потреб церковных, а только тем из них, кои не заняты чем-нибудь гораздо необходимейшим и более предпочтительным, чем риторика. <…>

Если дети делаются способными просто говорить оттого, что неприметно заучивают слова и выражения говорящих пред ними, то почему не сделаться способным говорить красноречиво, не слушая правил красноречия, а только читая и слушая людей красноречивых, только подражая им там, где можно подражать?.. Я не знаю ни одного человека, который бы сделался красноречивым без чтения и слушания ораторов. И самая грамматика, научающая правильному и цельному употреблению языка, не слишком была бы нужна для детей, если бы им довелось постоянно жить и возрастать между такими людьми, кои говорят совершенно правильным языком. Ибо в таком случае дети, не зная никаких ошибок в языке, не по правилам грамматическим, а по одному естественному навыку и себя предостерегали бы, и в других обличали бы всякую ошибку против языка: так, как поселян обличают горожане, даже неученые. <…>

Августин. Христианская наука, или Основания святой герменевтики и церковного красноречия I Пер. с лат. Киев, 1835. С. 4–8, 40, 62, 76–78, 101–108, 127–161, 224–245, 280.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Объясните, в чем необходимость обучения, согласно Августину?

2. Какие ступени нужно пройти, чтобы познать Божественную Истину?

3. Каковы роль и место знания в этом процессе?

4. В чем должно состоять обучение знанию?

5. В чем смысл арифметики, музыки, диалектики, риторики и других учебных дисциплин?

6. Охарактеризуйте тип сознания человека, обученного по августиновой схеме.

О ГРАДЕ БОЖИЕМ. К МАРЦЕЛЛИНУ ПРОТИВ ЯЗЫЧНИКОВ

Книга 11. Глава 27. О бытии и знании, и о любви к тому и другому

…А как велика любовь к знанию и насколько природа человека не желает обманываться, можно понять из того, что всякий охотнее желает плакать, владея здравым умом, чем радоваться в состоянии помешательства. Эта великая и удивительная способность, кроме человека, не свойственна никому из смертных одушевленных существ. Некоторые из животных владеют гораздо более острым, чем мы, чувством зрения для созерцания обычного дневного света, но для них недоступен этот нетелесный свет, который известным образом озаряет наш ум, дабы мы могли правильно судить обо всех этих вещах: для нас это возможно настолько, насколько воспринимаем мы этот свет. Впрочем, и чувствам неразумных животных присуще если и не знание, то, по крайней мере, некоторое подобие знания. <…> В деревьях нечто подобное чувствам представляет то, что они питаются и рождают. <…> Мы воспринимаем… телесным чувством …судим… уже не телесным чувством. Ибо у нас есть иное чувство — внутреннего человека. <…>

Книга 21. О предназначенном конце дьявольского града, то есть вечном наказании осужденных, и о человеческих доводах против этого предмета со стороны неверующих. Глава 16. Под какими законами благодати находятся возрожденные всех возрастов

…Милосердие Божие к сосудам милосердия, предуготованным к славе, так велико, что даже первый возраст человека, то есть младенчество, подчиняющееся плоти без всякого сопротивления, и второй, называемый детством, в котором разум еще не начал борьбы с плотию и находится под влиянием почти всех порочных удовольствий, так как дитя по слабости ума еще не способно к наставлению, хотя уже владеет даром слова и видимо вышло из младенчества, даже эти два первых возраста, если они приняли таинства Ходатая, то есть переведены от власти тьмы в царство Христово, хотя бы и умерли в этих летах, не только не предназначаются к вечным мукам, но даже не претерпевают по смерти никаких и очистительных наказаний. Для них достаточно одного духовного возрождения, чтобы по смерти не вредило им то обстоятельство, что плотское рождение сопряжено со смертью. Но как скоро дитя вступает в возраст, в котором начинаются обучение и возможность подчинения Закону, оно должно начинать борьбу с пороками и вести ее настойчиво, чтобы не склониться к грехам, уже заслуживающим осуждения. И если эти пороки привычкой к победам еще не усилились, они легко побеждаются и уступают, а если привыкли побеждать и властвовать, то победа над ними становится весьма трудной. Истинно и искренне победа эта достигается только под условием услаждения истинной праведностью, которая существует лишь в Христовой вере. <…>

Книга 22. О предназначенном конце Града Божия, то есть о вечном блаженстве святых; подтверждается вера в воскресение тел и объясняется, каково оно будет. После речью о том, как святые будут проводить жизнь в бессмертных и духовных телах, сочинение заканчивается. Глава 22. О злополучиях и несчастиях, которым стал человеческий род повинен за прародительское преслушание и от которого никто не освобождается иначе, как только благостию Христовой

…Дела людей порочных… происходят от того корня заблуждения и извращенной любви, с которым рождается всякий потомок Адама. Кто, в самом деле, не знает, с каким незнанием истины, обнаруживающемся уже в детях, с каким запасом суетных желаний, начинающих открываться уже в ребенке, является человек в эту жизнь, так что если бы оставить его жить, как он хотел бы, и делать все, что желал бы, то он или всю жизнь, или большую ее часть провел бы в преступлениях и злодеяниях, которые я припомнил и которых не мог припомнить.

Но так как промышление Божие не совсем оставляет осужденных, и Бог не затворяет во гневе щедроты Свои,^[75] то в самих чувствованиях человеческого рода против той тьмы, с которой мы рождаемся, бодрствуют и^[76] наклонностям противостоят запрещение и обучение, сами, впрочем, исполненные трудов и скорбей. Ибо что значат эти многоразличные устрашения, к которым прибегают для обуздания суетности детей? Что такое эти педагоги, учителя, эти хлысты, ремни, лозы, эта дисциплина, которой, по словам Священного Писания, нужно сокрушать ребра любимого сына, чтобы он не вырос непокорным: ожесточившись, он едва уже может быть обуздан, а пожалуй, и вовсе не может?^[77] Что достигается этими наказаниями, как не искоренение невежества и обуздание злого пожелания, с каковыми пороками мы являемся на этот свет? Что значит, что запоминаем мы с трудом, а забываем без труда, — приобретаем знания с трудом, а невежествуем без труда, деятельны с трудом, а ленивы без труда? Не видно ли отсюда, к чему, как бы собственной своей тяжестью, бывает склонна порочная природа и в какой помощи она нуждается, чтобы освободиться от этого? Праздность, недеятельность, леность, небрежность суть именно такие пороки, благодаря которым мы бежим от труда, потому что и самый труд, даже труд и полезный, представляет собой наказание. <…>

Творения Блаженного Августина, епископа Иппонийского / Пер. с лат. Изд. 2-е. Киев, 1905–1910. Ч. 3–6. С. 219–220, 282, 371–372.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Чем отличен человек от всего остального мира?

2. Почему обучение соединено с запрещением и наказанием?

РОЖДЕНИЕ СРЕДНЕВЕКОВОЙ ПЕДАГОГИКИ

ИСИДОР СЕВИЛЬСКИЙ (ок. 570–636)

Исидору Севильскому принадлежит честь ученого, собравшего воедино огромный объем знаний, доставшихся в наследство его эпохе, и сгруппировавшего их в фундаментальный энциклопедический труд. Его интересовало все, в том числе вопросы воспитания и обучения.

Около 600 г. Исидор — архиепископ г. Севильи в Испании. Как крупный авторитет духовенства он председательствовал на церковных соборах 619 и 633 гг. Учредил в Севилье церковную школу.

Многосторонняя ученость Исидора позволила ему стать "первым средневековым энциклопедистом". Наиглавнейший труд севильца — двадцатитомные «Этимологии». Для объяснения смысла и происхождения слов Исидором собран материал по грамматике, риторике, диалектике, медицине, праву, летосчислению, истории, богословию, а также сведения о различных языках и народах. В энциклопедию Исидор включил материалы и о человеке, животных, строении космоса и земли, жилищах и поселениях, камнях и металлах, земледелии, войне, играх, кораблях и одежде, пище и утвари.

Перу Исидора принадлежат также «Сентенции», сочинение, посвященное систематическому изложению христианской догматики и морали, естественнонаучный трактат "О природе вещей", математический — "О числах", исторические сочинения "О знаменитых мужах", "Великая хроника", «Истории» и многие другие.

В данную антологию включен отрывок из сочинения «Синонимы», посвященного в основном изучению грамматики. Исидора буквально захлестывает пафос учения, пафос умственного труда ученика и его наставника. Это наглядно видно в приводимом тексте. Исидор пытается определить тип средневекового ученого и его отношение к учению педагогическим проблемам.

СИНОНИМЫ. О СТЕНАНИИ ГРЕШНОЙ ДУШИ

Книга 2

<…> Самого себя познай, человек, познай, кто ты, откуда твое начало, почему ты родился и на какую потребу произведен на свет,,^[78] как ты устроен, в каких условиях воспитан и для чего сотворен в этом мире. Помни свое звание, храни чин, свойственный твоей природе. Будь таким, каким ты сотворен, кем создал тебя Бог, каким устроил тебя Творец, каким положил тебе быть Создатель…

Учись тому, чего не знаешь, чтобы не оказаться тебе негодным наставником; сначала стань слушателем, а уже потом наставляй; звание учителя прими, пройдя науку. Если услышишь что-либо доброе — расскажи, если выучишься хорошему — обучи. Не ослабевай в усердии учиться и учить. Знание, вошедшее в твое ухо, излей через рот. Твоя мудрость приумножится, если поделишься ею с другими. Мудрость растет, когда ее дарят, и умаляется, когда ее удерживают. Знание, щедро раздаваемое, становится полнее, и чем больше его черпают, тем оно обильнее.

Словам, однако, пусть предшествуют поступки. Делом исполняй то, что провозглашаешь устами, примером подтверждай то, чему учишь на словах. Будь не только наставником, но и подражателем добродетели. Тогда прославишься ты, когда сам выполнишь то, чему учишь. Словесные похвалы мало что значат, если с ними не соединены поступки. Учительствуя, сам не стремись к безмерной человеческой славе. Наставляя других, наблюдай и за собой. Так обучай, чтобы не утратить тебе благодати смирения. Смотри, чтобы похвала не сразила тебя самого, пока ты учишь и воспитываешь других. Когда обучаешь, не употребляй неясных слов, говори понятно, не вызывай недовольства простолюдина и не оскорбляй^[79] людей сведущих.

Речь наставника должна соответствовать восприятию слушателя, раздаваемое учение должно быть сообразно с нравами. Лекарство77, которое следует применять, зависит от того, каковы раны78. Каждого нужно обучать так, как этого требует род его занятий. Нужно разумевать, что лица несхожи и что у каждого надо вызвать рвение. О вещах обычных рассказывай всем, о редкостных — лишь самым лучшим, о явных возвещай пред всеми, о тайных — лишь пред немногими. Об иных вещах бывает нужда поведать многим, о других — только нескольким.

Всегда будь готов отдать себя учению и пусть не остается у тебя праздного времени, времени, когда бы ты ничего не творил. Пусть не протекает ни одного часа, в который бы ты не предавался изучению наук. Непрестанно и открыто проповедуй словеса добрые. А если видишь, что знаний недостает тебе, то спрашивай у других, потому что от сопоставлений непонятное делается ясным и трудности исчезают, когда проведено бывает сличение. <…>

Памятники средневековой латинской литературы IV–IX вв. I Пер. с лат. Т.А. Миллер. М., 1970. С. 203.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Зачем грешной душе учиться — как вы считаете?

2. Исидор утверждает необходимость для христианина постоянно учиться. А как относятся к этому другие средневековые авторы?

3. В чем смысл обучения? А воспитания?

ДОРОФЕЙ

(?-620)

Распространенный на Востоке титул аввы, духовного отца, наставника, старца Дорофей получил в результате долгого монашеского служения в сирийских и египетских монастырях. Он автор «Наставлений» и тридцати «Слов» об аскетизме и подвижничестве. Он известен также как собиратель наставлений других Святых Отцов (Зосимы, Варсану-фия, Иоанна), из обработок которых составлял целые книги.

Дорофей пытается определить основные принципы монашеского воспитания, а также роль светского воспитания в духовном образовании.

ВОПРОСЫ ПРЕПОДОБНОГО ДОРОФЕЯ И ОТВЕТЫ, ДАННЫЕ НА НИХ СВЯТЫМИ ВАРСАНУФИЕМ ВЕЛИКИМ И ИОАННОМ ПРОРОКОМ

Вопрос 76…

Отец мой, должно ли мне читать некоторые врачебные книги и обучаться самостоятельно составлять лекарства или лучше не заботиться об этом, как о рассеивающем ум, и оставить сие (чтобы оно не возбудило во мне, как в невнимательном, тщеславия) и довольствоваться тем, что я уже знаю, делая, что возможно, с помощью масла, муки, мазей и вообще простых средств, в которых упражняются и не читающие.^[80] Как же мне поступать? Ибо сердце мое трепещет при сем служении, чтобы не погрешить в нем и не прибавить к страстям моим еще других грехов.

Ответ Великого Старца. Так как мы не пришли еще в совершенство, чтобы вовсе избавиться от пленения страстей, то лучше занятия врачебные, нежели страстные. Но не на врачевания должны мы надеяться, а на Бога, Который умерщвляет и оживотворяет и говорит: поражу и Аз исцелю (Втор. 32, 39). Читая врачебные книги или спрашивая о них кого-либо, не забывай, что без Бога никто не получает исцеления. Итак, кто посвящает себя врачебному искусству, тот должен предавать себя имени Божию, и Бог подаст ему помощь. Врачебное искусство не препятствует человеку быть благочестивым, но занимайся им, как рукоделием для^[81] братии. Что делаешь, делай со страхом Божиим и сохранишься молитвами Святых. Аминь. <…>

Вопрос 77…

Справедливо сказал тебе брат Иоанн: оденься прежде листья — ми, а потом, когда повелит Бог, принесешь и плоды. Если не знаешь полезного, то последуй знающим, и это есть смирение, и получишь благодать Божию. Справедливо сказал ты, что в сем заключается твое спасение; ибо ты не сам собою пришел сюда, но Бог путеводил тебя сюда. …Господь поможет тебе познавать и делать полезное. Мужайся и крепись во Господе.

Преподобного отца нашего аввы Дорофея душеполезные поучения и послания с присовокуплением вопросов его и ответов на оные Варсануфия Великого и Иоанна Пророка I Пер. с греч. 8-е изд. Сергиев Посад, 1990. С. 261–262.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Охарактеризуйте, как видит проблему соотношения светского и духовного в образовании Дорофей?

2. Выделите из текста черты монашеской педагогики — наиболее существенные, на ваш взгляд.

АЛКУИН (730–804)

Один из крупнейших представителей англосаксонской образованности, впитавший наследие Беды Достопочтенного, и в то же время деятель Каролингского возрождения, Алкуин, или Альбин, в кружке ученых друзей при дворе Карла Великого известный также под именем Флакка, родился недалеко от Йорка. В этом же городе он получил образование в архиепископской школе, возглавлявшейся Эгбертом Йоркским. Здесь прошла большая часть его жизни.

Лет до 50 он оставался в Йорке, в школе Эгберта, где был сначала учителем, а потом, с 778 г., и главой школы. Из Йоркской школы вышел не один ученый клирик Англии, в том числе и будущий архиепископ Йорка Эанбальд, по делам которого и отправился в Рим Алкуин в 781 г. В дороге он встретился с Карлом Великим, которого глубокие знания Алкуина и его школьный опыт натолкнули на мысль о приглашении англосаксонского ученого в придворную школу. Довольно долго Алкуин попеременно продолжал свою преподавательскую деятельность то в Йорке, то в Аахене, пока наконец в 793 г. не осел окончательно у франков. Через три года он стал аббатом монастыря св. Мартина в Туре, где оставался до своей смерти. В бытность свою аббатом он особенно внимательно следил за работой тамошнего скриптория, и считается, что он вдохновил писцов на разработку нового письма, известного как каролингский минускул. Большое значение имели также алкуиновы труды по литургии, заложившие основы римской католической обрядности. После Алкуина осталось около 300 латинских писем, дающих представление более непосредственное, чем хроники и разного рода «деяния», о быте, нравах, образованности, занятиях, в том числе и научных, в каролингскую эпоху.

Алкуин многие годы был учителем. Умения и знания, накопленные в англосаксонской школе к этому времени, он привнес на континент. По рассказам современников, в придворной школе Карла Алкуин вел занятия в форме живой дискуссии, отличавшейся мудрым критицизмом. В делах образования и церкви он всегда был для Карла советчиком и авторитетом. Его деятельность, равно как и его сочинения, отличает внимание не столько к теоретической стороне преподавания, сколько к его практическому воплощению. Поэтому его сочинения — в основном пособия для обучения: учебники грамматики, риторики, диалектики, сборник задач по арифметике и др. Этими работами пользовались в школах до конца средних веков.

Иногда Алкуина упрекают в отсутствии каких-либо инноваций и глубоких педагогических прозрений. Однако в контексте средневековой (уточним — раннесредневековой) культуры, в контексте осмысления и сплавления разнородных культурных элементов, деятельность Алкуина трудно переоценить.

РАЗГОВОР ОБ ИСТИННОЙ ФИЛОСОФИИ

<…>

У ч е н и к. О премудрый наставник, мы слышали от тебя, что философия есть наставница всякой добродетели и она одна между всеми временными богатствами никогда не оставляла в бедности своего обладателя. Мы сознаемся, ты возбудил нас такими речами к достижению такого высокого благополучия; мы желаем теперь знать, в чем состоит ее сущность и по какой лестнице можно подняться до нее. Наш возраст еще нежен, и если ты нам не подашь руки, мы не взойдем одни. Мы понимаем, что душа наша помещена в сердце, как глаза в голове. Но глаза могут различать ясно предметы только при помощи солнца или какого-нибудь другого света. Всякий знает, что без света мы и с глазами оставались бы в темноте. Точно так же и мудрость бывает доступна нашей душе, когда кто-нибудь ее просветит.

Учитель. Вы сделали, мои дети, хорошее сравнение души с глазами. Но Тот, "Который просвещает всякого человека, приходящего в мир" (Иоан. 1, 9), просветил и ваши умы для восприятия философии, которая никогда, как вы сказали, не оставляла своего обладателя нищим.

Ученик. Знаем, наставник, знаем наверное, что просить надобно у Того, кто подает щедро и никому не препятствует, но нас нужно наставить и вести под руку, пока не разовьется в нас сила. Конечно, кремень имеет в себе огонь, выскакивающий при ударе, как и уму человека прирожден свет науки; но пока на него не посыплются удары сведущего человека, искра будет также скрываться, как она скрывается в кремне.

Учитель. Мне легко будет показать вам путь к мудрости, когда вы полюбите ее для Бога, ради душевной чистоты, ради познания истины и ради ее самой, а не ради человеческой славы, временных наград и лживых обольщений богатствами. Чем кто более любит последнее, тем он далее блуждает от света науки: так пьяный не может переступить порога своего…

Ученик. Веди же нас, гони и приведи божественными путями разума на вершину совершенства; хотя и неровным шагом, но мы последуем за тобою.

Учитель. О, человек, разумная тварь, бессмертная лучшею своею частью, образ своего Творца, скажи, зачем ты теряешь свои богатства и стараешься приобрести чужие? К чему ты ищешь внизу и не смотришь выше?

Ученик. Но что свое, а что чужое?

Учитель. Чужое — что ищется вне, как, например, накопление богатств; свое — что внутри, украшение себя мудростью. К чему же, о смертные, вы ищете вне, когда имеете то, что ищете, внутри.

Ученик. Мы ищем счастья.

Учитель. Хорошо делаете, если ищете постоянного, а не преходящего. Посмотрите, какою горечью окроплено земное счастье; никому оно не достается в целости, никому оно не достается верным, потому что в этой жизни нет ничего неизменяемого. Что прекраснее света? Но и он затмевается наступившим мраком. Что прелестнее летом цветов? Но и они погибают от зимнего холода. Что отраднее здоровья тела? Но кто пользуется им постоянно? Что приятнее покойного мира? Но взрывы печальных распрей и его нарушают.

Ученик. Мы никогда не сомневались в том, что все это так и бывает, как ты сказал. Но скажи, почему это так?

Учитель. Чтобы из великого вы познали малое.

Ученик. Каким образом?

Учитель. Если небо и земля, которыми все любуются и пользуются, представляют постоянные перемены, то тем более должно представляться проходящим пользование чем-нибудь отдельным. И к чему любить то, что не может оставаться с нами. К чему слава, почести, богатства? Вы читали о богатствах Креза, славе Александра, величии Помпея? А что из всего этого может помочь осужденным на погибель?.. Гораздо лучше украшать себя внутри, чем извне, и просвещать бессмертную душу.

Ученик. Какие же могут быть украшения души?

Учитель. Прежде всего мудрость, и к ее-то приобретению я убеждаю вас стремиться.

Ученик. Откуда же мы знаем, что мудрость вечна? И если все исчисленное тобою преходяще, то почему же и наука не может пройти?

Учитель. Думаете ли вы, что душа бессмертна?

Ученик. Не только думаем, но и наверное знаем.

Учитель. А мудрость украшает душу?

Ученик. Без сомнения.

Учитель. Следовательно, они обе бессмертны, и душа, и мудрость. Вот богатства часто оставляют человека, и почести уменьшаются; разве вы этого не видали?

Ученик. Мы видим, что даже и могущество государств не вечно.

Учитель. Что же значат богатства без мудрости?

Ученик. То же, что и тело без души, как сказал Соломон: "Что приносят глупому его богатства, когда он не может купить на них ума?"

Учитель. Не мудрость ли возвышает смиренного и нищего поднимает из ничтожества, чтобы посадить его с царями, и поддерживает престол славы?

Ученик. Все это так, но она широка, и трудно ее приобретение.

Учитель. Но какой воин увенчивается без битвы? Какой земледелец без труда добывает хлеб? Разве не знаете старой пословицы: корень учения горек, но плоды сладки…

Ученик. Но покажи же нам первые ступени мудрости, чтобы Божиею и твоею помощью мы могли после перейти от низших к высшим.

Учитель. Мы читаем у Соломона, устами которого говорила сама мудрость: "Мудрость построила себе дом и вырубила для него семь столбов". Хотя собственно это выражение относится к божественной премудрости, которая построила себе в девственной утробе дом, т. е. тело, и подкрепила его семью дарами Духа Святого; это и есть церковь, прославленная теми дарами; но и книжная мудрость (sapientia liberalium literarum) точно так же утверждается на семи столбах, и не иначе можно довести до совершенства свое познание, как поднявшись на те столбы или, лучше сказать, ступени…

Ученик. Веди же нас и изведи когда-нибудь из норы невежества, чтобы мы могли воссесть на ветви мудрости, данной тебе Богом. Оттуда мы увидим свет правды, покажи же нам, как ты часто то обещал, семь ступеней науки.

Учитель. Тех ступеней, о которых вы спрашиваете, семь, и, о, если бы для переступления их вы обнаружили такую же жажду, какую теперь показываете, для того чтобы взглянуть на них, вот они: грамматика, риторика, диалектика, арифметика, геометрия, музыка и астрология. Над ними потрудились все философы, ими они просветились, превзошли славою царей и восхваляются на вечные времена; этими же науками святые наставники и защитники нашей католической веры одерживали верх над всеми ересиархами во время публичных диспутов с ними. Пусть по ним пройдется и ваша молодость, о любезные дети, пока более зрелый возраст и новые душевные силы не дозволят вам приступить к вершине всего — Священному Писанию. Вооружившись таким образом, вы выступите после неодолимыми защитниками и утвердителями истин веры.

Пер. с лат. Alcuinus Opera omnia //Patrologiae cursus completus. Series latina — Paris, 1851. T. 101. Col. 850–854.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Что должны искать ученики прежде всего, согласно Алкуину? Как этого добиться?

2. На что направлено воспитание и обучение в приведенном диалоге?

3. Почему Алкуин для своего сочинения выбрал форму диалога?

КАПИТУЛЯРИЙ О ЗАНЯТИЯХ НАУКАМИ

Эпоха Карла Великого — это не только время великих походов и создания великой империи, но и вершина культурного развития раннего средневековья. Разумеется, в конце VIII — начале IX столетия не обрывается нить этого развития. Но, наверное, ни в одно правление ни до, ни после Карла не было такой насыщенной культурной жизни в центрах, городских и монастырских, такой учености и такой активной культурной и просветительской политики королевской власти.

Раннесредневековые хроники не раз превозносили ум императора. Известно, что он говорил на многих языках, интересовался всеми существовавшими тогда науками, стремился собрать при своем дворе и в своем государстве наиболее выдающиеся умы того времени. И это последнее ему, пожалуй, удалось. Карл создает придворную школу для обучения королевской семьи и придворных. При нем в Аахен стекаются лучшие из образованных — Павел Дьякон, Эйнгард, Храбан Мавр, Алкуин. Уже после смерти Карла, при Каролингах, на сцену выходят ученики аахенских мудрецов — Нитгард, Годескальк и др.

Объединительная политика Карла Великого требовала значительных усилий со стороны королевской власти и в области культуры. По решению Карла создается комиссия для проверки канонического текста Библии и уничтожения в ней ошибок, появившихся в результате переписки. При нем Павел Дьякон создает сборник образцов проповедей. Складывается римская католическая литургия, единая для всех земель. Наконец, Карл издает знаменитый капитулярий о занятиях науками, ибо без образованных людей, могущих пользоваться этими книгами и авторитетно поддерживать королевские деяния, последние не имели бы успеха. Таким образом, для создания слоя образованной королевской администрации как духовной, так и светской школы были необходимы в первую очередь. В результате капитулярия по всей империи были созданы школы при монастырях и епископствах, и обучение в них юных клириков (а иногда и мирян) стало особой обязанностью духовенства. Европейская христианская общность вырастала не в последнюю очередь из культурного единства, заложенного каролингской школой.

КАПИТУЛЯРИЙ 79 О ЗАНЯТИЯХ НАУКАМИ (787)

Карл, милостью Божией король франков и лангобардов80, и патриций Рима81, Баугульфу аббату и всей общине, отправив к ним предварительно своих молитвенников (oratores), посылаем во имя всемогущего Бога свой ласковый привет!

Да будет ведомо вашему благочестию в Бозе, мы вместе со своими верными определили считать полезным, чтобы в епископствах и монастырях, врученных милостью Христа нашему управлению, кроме исполнения правил монастырской жизни и религиозных упражнений, прилежали к размышлению о науках и их изучению, каждый по своим способностям, как он может учиться, при помощи Божией. Как монастырские правила содействуют чистоте нравов, так обучение и учение украшают нашу речь; пусть тот, кто желает угодить Богу правильною жизнью, не пренебрегает и тем, чтобы угодить Ему правильным словом. Ибо сказано в Писании: "Или по словам твоим оправдаешься, или по словам твоим осудишься". Конечно, хороший поступок лучше, чем хорошее знание, однако же нужно прежде знать дело, чтобы его сделать (quamvis enim melius sit bene facere, quam nosse, prius tamen est nosse quam facere). Таким образом, каждый должен предварительно изучить то, что он желает привести в исполнение: чтобы плодотворно было каждое дело, пусть знают, какой опасности может подвергнуть душу язык, даже и воздавая похвалу Богу, без предосторожностей против ошибок. Если всякому следует избегать ложного, то тем более должны заботиться о том, по мере сил своих, те, которые только для того и поставлены, чтобы исключительно служить истине.

К нам приносили в последние годы из некоторых монастырей послания, в которых говорилось, что братия, живущая в них, поминает наше имя в своих святых и благочестивых молитвах; но мы заметили, что в большей части таких посланий внутренний смысл речи хорош, но сама речь не обработана; внутреннее верно продиктовано благочестием, но в отношении внешнем невежественный язык был не в силах выражаться без ошибок. Вот потому-то мы и начали бояться, что если братия так мало смыслит в искусстве письма, то еще гораздо менее, может быть, она смыслит в чтении Священного Писания. А мы все хорошо знаем, что как ни опасны ошибки в словах, но еще опаснее ошибки в уразумении смысла. Почему и убеждаем вас не только не пренебрегать научными занятиями, но со всею скромностью и благим перед Богом намерением предаваться им прилежно, чтобы вы могли тем легче и вернее проникать в тайны Священного Писания. Так как на его страницах встречаются аллегории, тропы82 и тому подобное, то, без сомнения, только тот поймет все это духовно, кто был предварительно наставлен в области науки. Но для такого дела избирайте таких людей, которые имели бы способность и охоту учиться сами и вместе^[82] желание учить других. Все это должно делать только с таким намерением, какое внушается нашим благочестием, потому что мы желаем, чтобы вы, как то и приличествует воинству церкви, были бы в одно и то же время и внутри благочестивы, и вне учены, чисты жизнью и красноречивы; чтобы всякий, кто пригласил бы вас к себе имени Божиего ради и для назидания в беседе, был бы наставлен одним взглядом на вас и возвратился бы радостно, благодаря всемогущего Бога, почерпнув для себя вашей мудрости, которую он мог услышать и в чтении и в вашем пении.

Если желаешь приобресть нашу благосклонность, то не забудь разослать копию с этого письма ко всем подведомственным тебе сопастырям83 (coepiscopos) и по всем монастырям. …Читающему доброго здоровья!

М.М. Стасюлевич. История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых I Пер. с лат. 3-е изд. СПб., 1906. Т. 2. С. 67–68. Сверено по: MGH, t.1 Leg., p. 52–53.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Как отражена в документе причина его издания?

2. Насколько широко и глубоко могло быть, по вашему мнению, влияние этого документа на развитие образования?

3. Почему Карл говорит только о клириках и совсем не упоминает мирян?

4. Почему наибольшая опасность от невежества была в церковных делах?

БОЭЦИЙ (ок. 480–524)

Аниций Манлий Торкват Северин Боэций принадлежал к знатной римской семье. Он родился около 480 г. в Риме. Рано оставшись без отца, Боэций воспитывался в доме сенатора Симмаха. Боэций получил блестящее по тому времени образование — в Риме и других городах, в том числе, возможно, и в Афинах, изучив весь круг античных наук и усвоив не только форму, но во многом и суть античного знания.

Знатный, богатый, образованный, обладавший поддержкой многих римских родов, Боэций рано становится государственным деятелем, приобретает доверие короля остготов Теодориха, играет заметную роль при дворе. В 510 г. он становится консулом. Теодорих постоянно советуется с ним по поводу образования. Несколько лет Боэций ведал обеспечением войска, снабжением продовольствием, регулированием денежного и натурального обращения. В 522 г. Боэций получил пост магистра оффиций, став таким образом во главе правительства Теодориха.

Однако это было высшей точкой внешних успехов Боэция. В 523–524 гг. против него составили заговор; королю поступили доносы на Боэция, обвинявшие в тайных сношениях с Восточной Римской империей близкого к Боэцию сенатора Альбина. Вставший на его защиту магистр оффиций также был обвинен лжесвидетелями в государственной измене. Брошенный в темницу, Боэций отказался просить короля о помиловании и в конце 524 (или начале 525) г. был казнен.

Политическая и государственная деятельность, сколь бы важное место ни занимала она в жизни Боэция, не составляла его главного пристрастия. С молодых лет он большую часть своего времени и энергии (что впоследствии стало невозможно) отдавал наукам. Около 500 г. создал целый ряд трактатов по музыке, астрономии, геометрии, арифметике (из них дошли лишь два: "Наставления к музыке" и "Наставления к арифметике"). Трактаты отмечены прекрасным знанием предмета, эрудицией во всех областях учености, великолепным латинским языком.

Позднее он занимался комментированием классических и позднеантичных авторов — Порфирия, Аристотеля, Цицерона, написал трактаты о силлогизмах и богословские сочинения. Долгое время Боэций составлял центр ученого кружка, в который входили Симмах, папа Иоанн I, Маворций и др.

Однако вершиной творчества Боэция стало "Утешение философией", написанное им во время пребывания в темнице. "Утешение философией" — это одновременно философский трактат, исповедь, поэма. В нем Боэций попытался осмыслить извечные категории добра и зла, духовного и телесного, вечности и краткости бытия, осмыслить свою судьбу и трагедийность ее как элемент в цепи мироздания. Трактат пронизан античным пониманием философии и историософии. Особый драматизм «Утешению» придает повествование как бы в двух планах — с точки зрения страдающего узника и в аспекте теоретического, философского понимания человеческой жизни. "Утешение философией" на протяжении всего средневековья оставалось одной из самых читаемых книг. Оно суммировало языческую этику и дало средним векам лучший свод древней философии, который был только возможен в то время. Дух «Утешения» гармонично сочетался с христианским учением — настолько, что его автор в традиции стал почитаться христианским мучеником. Сочинение построено как диалог заключенного в темницу Боэция с явившейся к нему дамой Философией.

УТЕШЕНИЕ ФИЛОСОФИЕЙ

Книга третья

IX. Достаточно много говорилось уже о том, что представляет собой обманчивое счастье. Теперь, если ты обрел проницательность, наступило время раскрыть, в чем состоит суть истинного счастья. — Из твоих рассуждений, — ответил я, — вижу, что невозможно получить ни достатка через богатство, ни могущества — посредством царской власти, ни уважения — с помощью почестей и чинов, ни знаменитости через славу, ни радости — посредством наслаждения. А причины, вследствие которых так происходит, я вижу, мне кажется, как бы через узкую щель, но мне хотелось бы узнать об этом от тебя подробнее. — То, что просто и неделимо по природе, человеческое заблуждение разделяет, и это уводит от истинного и совершенного к ложному и несовершенному. Может быть, ты считаешь, что могущество не имеет ничего, в чем бы нуждалось? — Нет, — ответил я. — Ты прав: ведь если чему-нибудь в каком-либо деле не хватает собственной силы, то оно нуждается в поддержке извне. — Согласен. — Итак, достаток и могущество одной и той же природы. — Да, кажется, так. — И что же, ты считаешь такое состояние заслуживающим презрения или же, напротив, в высшей степени достойным уважения? — В этом, — сказал я, — нельзя усомниться. — Тогда присоединим к достатку и могуществу еще и уважение и будем судить о них как о едином предмете. — Сделаем так, если хотим придерживаться истины.

— Как ты полагаешь, — спросила Философия, — это соединение лишено славы и цены или же достойно всяческого прославления? Посмотрим же, разве то, что считается не нуждающимся ни в чем, наиболее могущественным и наиболее достойным уважения, не испытывает недостатка в славе, которую оно себе добыть не может? Ему отчасти недостает ее, и вследствие этого оно кажется лишенным чего-то. — Не могу не признать, — сказал я, — что оно нуждается в большем прославлении. — Итак, мы пришли к согласию и признали, что и слава ничем не отличается от трех вышеуказанных благ. — Конечно, — подтвердил я. — Итак, разве то, что не нуждается ни в чем, ему не принадлежащем, что может всего достичь своими силами, что прославлено и достойно уважения, не является также наиболее доставляющим удовольствие? — Но не могу понять, — сказал я, — как во все это может проникнуть печаль; поэтому необходимо признать, если придерживаться сказанного ранее, что оно полно приятности.^[83] — В таком случае оно с необходимостью является одновременно достатком, могуществом, славой, уважением, удовольствием: названия их различны, но по сущности своей они нисколько не различаются. — Несомненно, — сказал я. — То, что по природе едино и просто, человеческое заблуждение разделяет, и люди пытаются приобрести часть от целого, лишенного частей, вследствие чего не получают ни части, которая ничего собой не представляет, ни самого целого, к которому мало стремятся. — Как же так? — Стремящиеся к богатству желают избежать бедности. Они совершенно не заботятся о могуществе, пребывают в безвестности, отказывают себе в удовлетворении многих естественных желаний, чтобы не растерять добытое имущество. Однако и таким путем не обретает довольства тот, кого покинуло здоровье, преследуют несчастья и поражают болезни, кто пребывает в безвестности.

Тот, кто желает только могущества, расточает богатство, презирает наслаждения, приносит в жертву власти почет и славу. Ты видишь, сколь многого ему недостает при этом. А ведь иногда он теряет необходимое, его терзает страсть достичь желаемого, когда ему это не удается, и, таким образом, то, к чему он стремился больше всего, лишает его могущества. Подобным же образом следует поразмыслить о почестях, славе и наслаждениях. Ибо каждое из этих благ есть то же, что остальные, если же человек стремится к одному из них, оставляя в стороне все прочие, он не получает желаемого. — Как же так? — спросил я. — А если кто-нибудь вознамерится получить все блага одновременно? — Значит, он стремится достичь вершины блаженства, но сможет ли он обрести блаженство в благах, которые, как мы показали, не в состоянии дать то, что сулят? — Нет, — ответил я. — В этих благах, в которых каждый из жаждущих их полагает найти блаженство, никоим образом не следует искать его, — подтвердила она. — Признаюсь, — сказал я, — нельзя выразить ничего справедливее этого. — Итак, ты увидел, — продолжала она, — формы ложного счастья и причины, которые побуждают стремиться к нему; обрати же теперь взор разума в противоположную сторону, как я обещала, там узришь ты истину. — То, что ты только что показала, когда пыталась выявить причины ложных благ, ясно и слепому. Если же я не заблуждаюсь, истинное и совершенное счастье заключается в том, что приносит богатство, могущество, уважение, славу и наслаждение. Но ты должна знать, что я еще глубже постиг истину; и я утверждаю без колебаний, что когда все они образуют единство, так как являются одним и тем же, это единство и является полным блаженством. — О мой питомец, еще вернее будет твое суждение о счастье, если прибавишь следующее. — Что? — спросил я. — Неужели ты полагаешь, что во всех этих обречен ных на гибель вещах заключено нечто, способное вызвать такого рода состояние? — Нет, и думаю, это так хорошо показано тобою, что большего и желать нельзя. — Все это лишь внешние проявления истинного блага или, как представляется, они как бы наделяют смертных несовершенными благами, истинного же и совершенного блага они не могут принести людям. — Согласен. — Как же ты мог счесть истинным то, что есть лишь кажу — щееся блаженство? Теперь нужно, чтобы ты узнал, каким путем можно достичь истинного блаженства. — Я этого давно с нетерпением жду. — Но, как говорил мой Платон в «Тимее», и при совершении самых малых дел следует молить о божественной помощи65. Как ты думаешь, что теперь нужно сделать для отыскания обители высшего блага? Должно восславить, — сказал я, — Отца всего сущего: пренебрегая этим обычаем, невозможно успешно начать дело. — Правильно, — ответила она. <…>

Боэций. Утешение философией и другие трактаты I Пер. с лат. В.И. Уколовой. М., 1990. С. 235–237.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Выделите из текста те положения, которые, на наш взгляд, особенно понравились бы средневековому наставнику в монастырской школе.

2. Что взято автором из наследия античной мудрости?

3. К кому обращены приведенные рассуждения?

КАССИОДОР (ок. 480 — ок. 575)

У истоков средневекового "учебного плана" стоит Флавий Магн Аврелий Кассиодор. Его наследие на многие столетия в значительной мере определило содержание образования в западноевропейских школах. Глубоко осознав нужды своего времени, он предпринял попытку гармонизировать духовное и светское образование. Творчество Кассиодора проникнуто духом компромисса и согласия, стремлением в обстановке падения Западной Римской империи сохранить достигнутое, вновь обрести утраченное.

Кассиодор родился в Сквилаччо в Южной Италии и получил обычное для знатного юноши того времени философское и риторическое образование. Род Кассиодоров, происходящий из Сирии, отличался богатством и знатностью, а его предки, по крайней мере в трех поколениях, занимали самые влиятельные посты при итальянских императорских и королевских дворах. Карьера самого Кассиодора как государственного деятеля и ученого по своей продолжительности и результативности не имеет аналогов. Уже в возрасте около двадцати лет за необычайно изящный панегирик готскому королю Теодориху Великому он был удостоен важного поста, чем ознаменовалось начало его стремительного продвижения по государственной службе. В течение последующих тридцати лет в обстановке острой политической борьбы, этнических и религиозных распрей Кассиодор неуклонно продолжал восхождение к высотам государственной власти, занимая последовательно наиболее высокие должности при дворах четырех королей. Свою задачу Кассиодор видел в создании сильного, жизнеспособного государства с гармоничным синтезом местного римского и пришлого готского элемента (готы завоевали Италию и основали там свое королевство на обломках империи).

На склоне лет, удалившись от дел и осознав невозможность воплощения своих политических идеалов, Кассиодор отправляется в родовое поместье, чтобы основать там монастырь и школу-скрипторий для переписывания и хранения рукописей. Это монашеское общежитие было названо им Вивариум. Кассиодор превратил монастырь в своеобразный центр теологического и светского образования, центр распространения копий Священного Писания, произведений Отцов Церкви и величайших языческих писателей и ученых античности.

На первый взгляд может показаться удивительным, что столь преуспевающий, удачливый политик, каким был Кас-сиодор, во второй период своей жизни вдруг отошел от государственной деятельности и предался монастырскому уединению, религиозным размышлениям, работе над комментариями к книгам Священного Писания и обучению монахов. Однако к тому имелись серьезные основания. Мечта Кассиодора о создании сильной, жизнеспособной готско-римской государственности рушилась под ударами византийских войск. Между тем еще в начале своей карьеры Кассиодор вместе с римским папой Агапитом намеревался создать в Риме христианскую школу наподобие существовавших уже долгое время в Александрии (Египет) и Нисибине (Сирия). Однако тогда желанию Кассиодора не суждено было осуществиться. Теперь Кассиодор вновь обращается к этому плану. Возможно, идея компромиссов и созидательного синтеза различных начал, руководившая им в его государственной деятельности, нашла в данном случае своеобразное преломление в стремлении Кассиодора примирить Священное Писание и просвещенность язычества, сохранить богатейшее наследие античности для новой христианской культуры, сделав это наследие неотъемлемой частью религиозного образования. Основание Вивариума произошло в то время, когда качество теологической учености неуклонно падало, когда выдающиеся образцы классической литературы были преданы забвению, когда количество рукописей сокращалось вследствие войн и междоусобиц.

Трактат Кассиодора "Наставление в науках божественных и светских" (551) представляет собой одно из самых значительных произведений, созданных автором в последний период его деятельности. Преследуя чисто утилитарную цель — обучить монахов Вивариума искусству прочтения Слова Божиего во всей его полноте, искусству, подготавливаемому изучением светских наук, эта работа вместе с тем явилась наиболее систематическим выражением основополагающей теории Кассиодора, выработке которой он посвятил последние годы своей жизни: теории о гармоничном синтезе теологии и светского знания, о необходимости и целесообразности сохранения достижений античной науки и их использования в условиях иной эпохи.

Трактат состоит из двух частей: первая книга представляет собой обзор круга чтения для теологической подготовки, вторая является компендиумом по семи свободным искусствам, составленным в соответствии с канонами обучения в школах того времени.

Первая книга в сравнении со второй является более самостоятельным сочинением Кассиодора и представляет собой в некотором смысле его отчет о деятельности по собиранию и сохранению рукописей. Это, по сути, рекомендация для чтения Священного Писания. Кратко анализируются содержание библейских книг, работы их комментаторов, сочинения церковных историков и произведения Отцов Церкви. Разъясняются методы подробного анализа этих книг, даются рекомендации по изучению географии, орфографии и аббревиатур, которые могут быть использованы для более правильного прочтения и понимания Священного Писания. Примечательны строки, содержащие призыв к монахам быть усердными в их трудах по переписыванию и сохранению манускриптов. Вторая книга целиком посвящена свободным искусствам, распределенным на ступени «тривиума» (грамматика, риторика, диалектика) и «квадривиума» (арифметика, геометрия, музыка, астрономия). Все семь глав построены по единому плану: Кассиодор сначала говорит о происхождении данной дисциплины, затем упоминает ученых, ею занимавшихся, их произведения и, наконец, в сжатом виде сообщает об основных ее разделах и определениях. Кассиодор впервые отчетливо сформулировал коренное различие между «искусством» и "дисциплиной, преподаваемой наукой" — различие, заложившее основу существования гуманитарных и технических наук как отдельных независимых циклов. Тем самым разработка систем тривиума и квадривиума как последовательных ступеней образовательного процесса получила свое окончательное завершение. Каноническая римская система изучения свободных искусств была уточнена, дополнена греческой традицией и приобрела черты законченности. Трактат Кассиодора был необычайно широко распространен в средние века.

НАСТАВЛЕНИЯ В НАУКАХ БОЖЕСТВЕННЫХ И СВЕТСКИХ

Предисловие

1. Зная, что школы были переполнены учащимися ввиду великого стремления к светскому знанию (большая часть человечества пребывала в уверенности, что благодаря подобным школам можно постигнуть мудрость мира), я, признаюсь, был преисполнен большого сожаления, что не существовало публичного преподавания Священного Писания, ибо мирские авторы обладали, без сомнения, выдающимися способностями к обучению. Я старался с Блаженным Агапитом, папой римским, собрать пожертвования и подыскать учителей скорее для христианской, чем для светской школы в городе Риме, наподобие той, которая, как передает традиция, существовала долгое время в Александрии и которая поныне с усердием сохраняется иудеями в Насибии66, городе сирийцев, чтобы благодаря ей душа смогла обрести вечное спасение, а язык верующего обогатился бы святым и абсолютно безупречным красноречием. Но хотя мое страстное желание никоим образом не могло было быть осуществлено из-за чрезвычайно яростной борьбы, кипевшей в Итальянском королевстве, и потому еще, что мирному делу нет места в неспокойные времена, я Божией милостью был возвращен к своему замыслу: в роли учителя подготовить для вас с Божией помощью эти вводные книги, благодаря которым, по моему мнению, может быть Божией благодатью восстановлена неразрывная связь Священного Писания и кратких данных светских наук — книги, возможно, отнюдь не искусные, ибо в них раскрывается не утонченное красноречие, а необходимое содержание, однако они чрезвычайно полезны, поскольку благодаря им можно познать истоки спасения души и одновременно мирского знания. В данных книгах я передаю вам не свою собственную ученость, но слова людей прошедших времен, последних достойно похвалить и славно возвестить о них будущим поколениям, ибо все, что говорится о людях минувших времен с Божией похвалой, не может рассматриваться как проявление враждебности. Необходимо добавить, что, если часто обращаться к древнему учителю, доставляешь ему удовольствие, и когда бы ни возникало желание получить помощь от подобных преподавателей, в них не обнаружишь резкости.

2. Таким образом, любимые братья, начнем же, отбросив сомнения, восхождение к постижению Священного Писания с помощью достойных похвалы комментариев Святых Отцов, словно по известной лестнице в видении Иакова, с тем чтобы, возвышенные их суждениями, мы заслужили бы достижение действенного созерцания Господа. Ибо, возможно, это — лестница Иакова67, по которой ангелы спускаются и поднимаются и на которую опирается Бог, протягивая руку изнуренным и поддерживая усталые шаги поднимающихся, созерцающих Его. Поэтому, с вашего позволения, нам следует придерживаться такого порядка в чтении, чтобы новообращенные во Христе после разучивания псалмов могли изучать божественный Закон в беспрестанных упражнениях по безукоризненным книгам до тех пор, пока Божией милостью он не станет чрезвычайно хорошо известным для них, чтобы в необразованных умах не закрепились ошибки переписчиков, ибо заложенное с ясностью и укорененное в тайниках памяти непросто разрушить. Воистину счастлива душа, укрывшая благодаря Божией благодати в тайниках памяти секрет столь великого дара, но намного счастливее человек, изучивший пути познания методом живого исследования, но затем, с усердием отгоняя от себя мирские мысли, преисполнившийся божественными речами к своему спасению. Ибо припоминается нам, что мы видели много людей, обладавших могущественной памятью, и когда их спрашивали о чрезвычайно неясных предметах, они разрешали эти вопросы лишь с помощью примеров из божественного Закона, очевидно, подобно тому, как сказанное достаточно туманно в одной книге, в другой разъясняется с большей ясностью. Данное обстоятельство подтверждается и письмом апостола Павла, адресованным евреям, где Ветхий Завет разъясняется путем обращения к дополнениям недавнего времени. <…>

4. …Будет достаточно указать вам на наиболее ученых писателей, ибо общеизвестно, что направить кого-либо к подобным людям обычно достаточно для необходимого завершения его образования, равным образом и для вас окажется более действенным не насытиться самонадеянной современностью, но напиться из родника древности. Отсюда следует, что я учу вас в свободной манере и наставляю без ложной самоуверенности, я полагаю также, что данный метод обучения окажется полезным и для нас самих — подобное преподавание позволяет нам, как кажется, наилучшим образом избежать наветов интриганов.

5. Итак, в первой книге вам представлены учителя древности, готовые обучать вас не столько с помощью языка, сколько с помощью ваших глаз. Ограничьте же с мудростью свои желания, прилежные братья, изучая в правильном порядке то, что следует прочитать, подражая, конечно, тем, кто стремится сохранить телесное здоровье. Пусть желающие излечиться справятся у докторов, что потреблять за первой трапезой, а что за второй, чтобы беспорядочная жадность не уничтожила, вместо того чтобы укрепить, столь скромные силы их слабых членов.

6. Во второй книге, где рассматриваются искусства и дисциплины свободных наук, немногое возможно отбросить, здесь, однако, можно допустить ошибку с меньшим риском, если сохраняешь непоколебимую веру68. Кроме того, все, что будет обнаружено в Священном Писании, касающееся подобных вопросов, легче понять благодаря ранее полученным сведениям. Ибо известно, что у истоков духовного знания свидетельства этих вещей были рассеяны, как зерна, которые светские учителя позднее с мудростью превратили в свои собственные правила. Мы выказали по этому поводу одобрение в должном месте, возможно, в нашем комментарии к псалмам69.

7. Поэтому, вопрошая Господа, от которого исходит всяческая помощь, читайте, прошу вас, прилежно, возвращайтесь к данной задаче с усердием, ибо мать понимания есть постоянное напряженное размышление. Не ускользнуло от меня также и написанное весьма красноречивым Кассианом в пятой книге его "Сопоставлений"70, а именно: что некоего простого пожилого человека спросили об очень неясном отрывке из Священного Писания, и как следствие чрезвычайно частых молитв он, озаренный небесным светом, понял его смысл и, внезапно исполнившись божественного вдохновения, объяснил весьма сложные предметы вопрошавшим его, — предметы, которым ранее он не обучался у мирских учителей. Подобного же рода и знаменитый рассказ Блаженного Августина, содержащийся в книге "О христианской науке". Некий иноземный слуга, не обученный грамоте, благодаря неустанным молитвам внезапно прочитал предложенную ему книгу так, будто научился этому в школе с помощью частых упражнений. Далее вышеупомянутый Блаженный Августин говорит, что, хотя то были удивительные чудеса и хотя установлено, что "все возможно для того, кто верует"71, нам, однако, не следует ожидать частых происшествий подобного рода, но необходимо придерживаться общепринятых методов преподавания, ибо представляется, что, когда мы дерзко испрашиваем сверхъестественных вещей, мы рискуем скорее быть обвиненными в искушении, противном повелениям Господа, говорящего во Второзаконии: "Не искушайте Господа, Бога вашего"72, и снова в Евангелии: "…род лукавый и прелюбодейный ищет знамения"73, и т. д. Потому помолимся же о том, чтобы скрытые вещи открылись для нас, и никоим образом не уклонимся от занятий чтением, ибо даже Давид, столь глубоко погруженный в постижение Закона Божиего, возопил к Господу, говоря: "…вразуми меня, и научусь заповедям Твоим"74. Ибо столь сладостен этот дар, что чем больше получаешь его, тем сильнее потом к нему стремишься.

<…>

Книга 2. Наставления в светских науках

О грамматике. …Грамматика есть искусство изысканной речи, заимствованное у знаменитых поэтов и писателей, ее задача состоит в создании прозы и стихов без изъянов. Вершина ее — в обретении способности к совершенной речи и безукоризненному письму через знание… Членораздельная речь есть колебание воздуха, воспринимаемое слухом в зависимости от его силы. Буква — это наименьшая частица членораздельной речи, слог — сочетание букв или выражение, состоящее из одной гласной, но вмещающее несколько звуковых длиннот. Стихотворный размер — определенное количество слогов и звуковых длиннот, ударение — безошибочное искусное произношение. Знак препинания, или пунктуация, — ясная пауза в правильном произношении.

Частей же речи восемь: существительное, местоимение, глагол, наречие, причастие, союз, предлог, междометие. Существительное — склоняемая часть речи, обозначающая тело или вещь: имя собственное (как Рим, Тибр) или имя нарицательное (как город, река). Местоимение — часть речи, которая, поставленная вместо существительного, обладает тем же самым значением и, кроме этого, приобретает лицо. Глагол — несклоняемая часть речи, изменяющаяся по временам и лицам. Наречие присоединяется к глаголу, чтобы разъяснить и дополнить его значение… Что касается причастия, то считается, что оно позаимствовало часть от существительного, а часть от глагола. В самом деле, от существительного оно получило род и падеж, от глагола — времена и значение, а число и форму падежа — от обоих. Союз — часть речи, связующая и упорядочивающая предложение. Предлог предшествует другим частям речи, изменяя, увеличивая или уменьшая их значение. Междометие обозначает невольное настроение или чувство, выраженное голосом…

О риторике. …Слово «риторика» …означает способность к составлению убедительной речи… Речь в риторике состоит из шести частей: 1) вступление; 2) повествование; 3) порядок; 4) обоснование; 5) опровержение; 6) заключение. Вступление — начало речи, подготавливающее слушателей к пониманию предлагаемого предмета; повествование — изложение фактов, которые имели или должны были иметь место как исходных данных для доказательства; порядок — это логический анализ или упорядочивание утверждений: наших или противоположной стороны, либо обоих вместе, придающие речи ясность и доступность для понимания; обоснование представляет собой часть речи, содержащую доказательства и призванную вызвать доверие слушателей, обеспечив делу силу и поддержку; опровержение — часть речи, ослабляющая и опровергающая доказательства противной стороны с помощью аргументации; заключение — это резюме речи…

О диалектике. Диалектику первые философы использовали в своих учениях, но они не обладали способностью превратить ее в искусство. Затем Аристотель, будучи усердным ревнителем знания, установил правила для некоторых положений этого предмета, который прежде не обладал определенными принципами… Варрон в IX книге «Дисциплин» характеризует диалектику и риторику с помощью следующего сравнения: "Диалектика и риторика — то же, что сжатый кулак и раскрытая ладонь человеческой руки"; одна заключает в узких границах свои аргументы, другая растекается в красноречии обширного высказывания; одна обладает сжатой манерой выражения, другая — пространной. И если диалектика более утонченна в рассуждениях о различных вещах, то риторика более красноречива в разъяснении своих целей. Первая иногда приходит в школы; вторая постоянно действует на форуме. Для одной необходимо несколько ученых людей; для другой — огромное количество…

Философия есть приблизительная наука о делах человеческих и божественных в той мере, в какой понимание их доступно человеку. С другой стороны, она искусство искусств и дисциплина дисциплин, а также размышление о смерти… Созерцательной (теоретической, спекулятивной) называют философию, созерцающую нечто божественное, небесное, возвышающееся над видимым; все это постигается исключительно разумом, поскольку выходит за рамки телесного. Натуральная философия — та, в которой исследуется природа всякой вещи, поскольку ничто не рождается против воли природы, но для всего Создателем определено назначение, если только по воле Божией не происходит что-либо чудесное. Доктринальной философией называется наука, изучающая абстрактное количество. Количество же является абстрактным, когда разумом, единственно путем умозаключения, исследуем его, отделенное от материи и других случайных обстоятельств, как, например, «равное», "неравное" и т. п. Божественной философию называют тогда, когда исследуются глубочайшие свойства невыразимой природы Господа либо духовные материи, природа которых в некотором смысле весьма туманна… Практической (актуальной) философией называется та, которая содержит объяснение предпосылок вещей их воздействием. Моральная философия такова, что благодаря ей познается способ достойной жизни, а порядки (государства) направляются в русло добродетели. Хозяйственной философией называется мудро упорядоченный способ ведения домашних дел. Гражданской философией называют ту, благодаря которой достигается польза для всего общества…

О математике. Математика, которую на латинском языке мы можем назвать теоретическим предметом, — это наука, изучающая абстрактное количество. Абстрактное количество есть то, что мы рассматриваем лишь умозрительно, отделяя в уме от материи и других случайных явлений. Математика включает в себя следующие дисциплины: арифметику, музыку, геометрию и астрономию. Арифметика — наука о числовом количестве в себе. Музыка — наука, рассматривающая числа в отношении к звукам. Геометрия — наука о неизменных величинах и числах. Астрономия — наука о небесных телах во всех формах, изучающая обычное положение звезд по отношению друг к другу и к земле…

Обсудим же теперь термин «наука». Наука… есть изучение, свободное от заблуждений, порожденных субъективными взглядами; она никогда не может быть иной, чем она есть, и называется именно так, поскольку всегда функционирует на основе своих собственных правил. Она никогда не расширяется и не сужается, не подвержена переменам, но сохраняет приверженность своей природе и придерживается своих собственных установлений с неизменным постоянством. Когда мы упражняем свой разум в занятиях науками, они обостряют нашу способность к пониманию и сметают пыль невежества. И если голос разума благоприятствует нам, они приводят нас, с Божией помощью, к выдающимся теоретическим рассуждениям… С полным основанием Святые Отцы наставляли нас в том, что науки следует изучать людям, вдохновленным познанием, ибо подобные занятия в большой мере являются средством, уводящим нас от плотских желаний и заставляющим, с Божией помощью, стремиться к вещам, видимым только мысленным взором…

Заключение. …Некоторые люди, соблазненные красотой небесных тел и сверканием их блеска, с необычайным усердием пытаясь выяснить причины своей собственной погибели, бросились изучать пути звезд, ослепленные настолько, что считали, будто могут предугадать исход событий путем вредоносных подсчетов, называемых астрологией. Платон, Аристотель и другие личности выдающихся способностей, не говоря уже о тех, кто писал на нашем (латинском) языке, были обеспокоены действительным положением этих вещей и единодушно заклеймили подобных людей, утверждая, что ничего кроме беспорядка не может быть порождено таким суеверием, ибо если род человеческий принуждаем к различным действиям единственно неизбежными обстоятельствами своего рождения, почему тогда за добрые дела следует похвала, а за плохие — наказание, предписываемое законом? И хотя вышеупомянутые писатели не были посвящены в божественную мудрость, тем не менее они по свидетельству истины со справедливостью опровергли заблуждения этих людей…

Но давайте же мы, кто искренне желает вступить в рай посредством умственных усилий, будем верить, что Бог располагает всеми вещами по своей воле, и давайте… с презрением отвергнем тщетность мирской жизни и обратимся к тщательному изучению Священного Писания в принятом порядке, с тем чтобы, связывая все явления со славой Божией, мы могли бы правильно отнести к небесным тайнам то, что эти люди тщетно пытались объяснить, стремясь к мирской славе. И поэтому, как говорил Блаженный Августин и другие ученые Отцы, мирские науки не следует отвергать. Необходимо, однако, как утверждается в Писании, размышлять о Законе (Божием) день и ночь; ибо, хотя достойное знание некоторых предметов можно при случае получить из светских наук, этот Закон является источником вечной жизни…

…Если мы верим неизменно и нерушимо, через благодать Христа мы преуспеем в познании его славы. Но если, кроме того, мы желаем исполниться великого света, с тем чтобы постичь сладость будущей жизни еще в этом мире, давайте рассмотрим с большим благоговением и восхищением лишь настолько, насколько в состоянии трезвый человеческий ум, как Святая Троица, различная в своих воплощениях, хотя по природе проявляющаяся и проникающая в свои создания, вездесуща в своей целостности; рассмотрим также, каким образом из-за козней дьявола кажется, что Святой Троицы нет, хотя она постоянно присутствует; и, в-третьих, подумаем, почему, несмотря на то, что сущность ее ярче любого света и сияние ее неподражаемо, никто из ее созданий не может полностью постичь ее…

Перед этими и подобными вещами неуместно всякое удивление, безуспешны все человеческие исследования, и тем не менее это — предмет восхищения христиан; это — великое утешение для страждущих, ибо, если мы с благоговением и усердием размышляем о подобных вещах, через благодать Христову мы разрушаем дьявола и его труды. Впрочем, эти предметы должны рассматриваться со столь великим восхищением, чтобы вера в них оставалась неизменной и безусловной; они должны приниматься как выходящие за пределы нашего понимания и пребывать однозначно данными в нашем разуме. Ибо чувства наши могут устраняться от подобных размышлений, вере же непозволительны колебания и сомнения. Но тем не менее то, чего мы не можем достигнуть на земле (хотя мы и видели Господа благодаря его собственной милости), мы в состоянии безошибочно распознавать в той мере, в какой он одарил нас силой и в какой дозволяют наши слабые способности…

Пер. с лат. П.С. Карамитти Cassiodori Senatoris Institutiones. Ed. by R.A.B. Mynors.-Oxford, 1937.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Какова структура образования, согласно Кассиодору?

2. Какое место занимает в нем изучение светских наук? Чем вы можете это доказать?

ПЕНИТЕНЦИАЛИЙ СВ. КУММИНА

Средневековую педагогику вполне можно называть духовной медициной, медициной для спасения души. Как врач лечит больного, так и наставник лечит душу воспитанника. Среди широкого спектра видов и средств такого врачевания души было наложение на согрешившего церковного покаяния, или епитимьи. Особенно часто эти наказания накладывались на духовных лиц, но ими не пренебрегали и по отношению к мирянам. Считалось, что к каждому человеку необходим индивидуальный подход в зависимости от его возраста, состояния, статуса, намерения, упорства и т. д. Поэтому составители руководств-справочников по епитимьям (в западной церкви такие книги назывались пенитенциалиями) постоянно подчеркивали, что "разница вины порождает различие в епитимье. Ибо и лекари тел составляют различного вида лекарства, ибо одним образом^[84] для лечения ран, другим — для болезней, иным — для нарывов (опухолей), иначе — для кровоподтеков, подругому — из-за нагноения, иным образом — для глазных болезней, по-иному — для переломов, иначе — для лечения ожогов. Вот точно так же духовные лекари должны излечивать различного вида попечением душевные раны, болезни, провинности, скорби, печали, слабости" (Пенитенциалий Колумбана, VI в.).

Одним из наиболее полных был Пенитенциалий Куммина, составленный ирландским монахом в конце VII в. и использовавшийся на европейском континенте по X в. Он содержит специальный раздел о детских и юношеских прегрешениях, его мы и приводим здесь. По данному тексту видно, что церковь налагала епитимьи на подростков и юношей, находившихся внутри монастыря, в основном из-за непослушания или грехов в половой сфере. Епитимье также подвергались погрешившие относительно младенцев взрослые, виновные в недостаточном за ними уходе или, в нашем случае, — в нарушении последовательности совершаемых над ними обрядов.

X. Теперь изложим определения Отцов наших о мальчишеских утехах

1. Мальчики, болтающие одни и нарушающие правила старших, будут исправляемы тремя дополнительными.^[85]

2. Целующиеся просто в губы — шестью дополнительными;^[86] похотливо целующиеся без осквернения^[87] — восемью дополнительными;^[88] если с осквернением или объятиями^[89] — исправлять десятью дополнительными.^[90]

3. Но совершающих то же самое после двадцатого года (то есть взрослых) — сорока днями жизни, отделенными от трапезы и исключенными из церкви75, на хлебе и воде.

4. Младшим, которые повторяют действие прелюбодеяния и побуждают друг друга, но из-за невзрослого возраста не оскверняются, — двадцать дней; если же часто — сорок.

5. Мальчику, кто принимает причастие (sacrificio communicat), согрешив со скотом, — сто дней.

6. Но отрокам двадцати лет, кои взаимно руками оскверняются и совершают исповедь перед причастием, — двадцать либо сорок дней.

7. Если после епитимьи повторят — сто дней; если более часто — следует отделить^[91] и^[92] епитимью год.

8.^[93] большего, чем указанный, возраста, оскверняющему бедра,^[94] - сто дней; если совершает снова, — год.

9. Изнасилованный старшим по возрасту младший мальчик, если десяти лет — постится неделю; если согласился — двадцать дней.

10. Такому же,^[95] если что краденое съест, — семи дневная епитимья.

11. Если после двадцатого года что-либо небольшое ему случится украсть — двадцатидневная епитимья.

12. Если, однако, в мужеском возрасте за что-либо подобное примется — 40 дней, повторно — 100 дней, если станет обычаем — год. <…>

15. Оскверняющимся в зад, если это мальчики, — два года;^[96] если мужчины — три или четыре года. <…>

17. Юноше, недавно пришедшему из мира, стремящемуся к разврату с какой-либо девой и не осквернившемуся, — 20 дней; но если осквернился — 100 дней; если, однако, как часто бывает, свое намерение выполняет — епитимья в год. <…>

19. Благословляющему малого ребенка вместо крещения — год…

20. Если же умрет ребенок,^[97] лишь под таким благословением, таковой человекоубийца исполнит епитимью в соответствии с приговором совета76.

21. Мальцы, побивающие друг друга, исполняют епитимью в 7 дней; но если более старшего возраста — 20 дней; если же юноши — епитимья в 40 дней.

Пер. с лат. В.Г. Безрогова.

Bieler L., ed. The Irish Penitentials. - Dublin, 1963. P. 126–128.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Что такое покаяние?

2. Какова роль пенитенциалиев в средневековой педагогике?

3. Как относятся авторы-составители пенитенциалиев к молодому поколению?

Для ответов на эти вопросы см.: Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981.

Раздел 2 МАГИСТР В ШКОЛЕ И УНИВЕРСИТЕТЕ

ПЕДАГОГИКА ВЫСОКОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Во второе тысячелетие по Рождестве Христовом Европа вступила как сообщество бесконечного множества крупных, мелких и мельчайших более или менее самостоятельных владений. Далеко позади остались времена великих империй Цезаря, Адриана, Карла Великого. В политическом отношении Европа представляла собой постоянно меняющуюся, без видимых внутренних связей картинку в калейдоскопе: россыпь графств и королевств, ведущих непрерывные войны с мусульманами и друг с другом на Пиренейском полуострове; возвышение городских центров и создание вокруг них политически разобщенных государственных образований в Италии; около трех сотен территориальных единиц — от архиепископства до герцогства и королевства — в составе рвущейся на юг и восток Священной Римской Империи Германского Народа; как бы разорванные французские земли; Англия, ждущая прихода нормандского завоевателя; и внезапные, острым ножом входящие в плоть европейского общества вторжения викингов.

Но как бы ни отличался нравами, привычками, представлениями пиренейский кабальеро от немецкого рыцаря, лондонский купец от наварского крестьянина, можно, видимо, говорить о существовании к XI в. некой христианско-европейской общности. Те разнородные этноконфессионально-культурные элементы, которые попали в европейский котел в ходе и в результате Великого переселения народов, не растворившись полностью (не только к XI в., но и позже), дали тем не менее особый сплав, сосуществовавший с этими элементами, который к началу развитого средневековья определял характерные черты менталитета, особенности научного знания, образования европейца той эпохи.

Импульс этому слиянию был в свое время дан Каролингским возрождением. На протяжении как минимум трех поколений мы прослеживаем постепенно затухающее влияние этого мощного культурного движения. Трудно переоценить роль церкви и духовенства в его расширении. Еще значительнее, пожалуй, была ее роль в создании определенного единообразия, по крайней мере, ученой культуры, характерной для образованных групп и слоев в обществе. Очень многим она обязана, естественно, той системе школьного образования, которая постепенно складывалась на протяжении раннего средневековья и получила свое логическое завершение и широчайшее распространение при Карле Великом. Однако к XI столетию, очевидно, импульс Каролингской эпохи угас.

Дальнейшая тенденция политического развития в Европе состояла в централизации — хотя и медленной, с отступлениями — государственных образований. Менялась отчасти и структура связей внутри этих образований: объединения, возникшие на основе случайных политических факторов или военных предприятий, сменяются постепенно сравнительно этнически едиными образованиями, учитывающими экономические связи, нередко определяемые относительной культурной общностью.

Но тенденция эта, видимо, существовавшая объективно и ощущавшаяся субъективно, развивалась параллельно набиравшей силу тяге к универсальным образованиям, будь то стремление Рима к созданию единой христианской общности, итальянские претензии германских императоров или общеевропейские амбиции испанских королей.

Это постоянное колебание европейской средневековой цивилизации от замыкания в себе к стремлению объять все и вся, проявлявшееся в политической эволюции, равно как и в духовном развитии, в XI–XIII вв. выливается в особую форму. Три столетия совместного существования с мусульманами на полуострове и столетие довольно успешного продвижения на юг сделало христианское население Пиренейского полуострова восприимчивым к культурным, в широком смысле слова, ценностям иноверцев. Более того, та испано-мусульманская цивилизация, которая была создана здесь за три столетия, заставила обратить на себя внимание и осознать наличие двух если не противоположных, то не совпадающих культур. То же самое фактически происходит и на Востоке. Крестовые походы, начавшиеся в конце XI в. и на два столетия определившие религиозную жизнь, ценностные ориентации верхних слоев общества, поведенческие нормы, даже моды, поставили европейцев лицом к лицу с иными средой и культурой. Было неважно, как эта среда оценивалась и что она оценивалась по-разному. Важно, что это столкновение, эта встреча повлекла за собой осознание себя как частички, принадлежащей к единой общности — и христианской, и европейской.

Правда, и этот процесс имел другую сторону. «Иные» люди тем не менее оказывались людьми. Столь типичная для средневековья двойственность сознания допускала приятие «неверных» на повседневном уровне. Это подтверждается и широкими заимствованиями в быту, и активным проникновением в западноевропейскую литературу восточных сюжетов, мотивов, жанров, и возникновение таких этно-конфессионалъных групп, как мосарабы. Наконец, нельзя забывать о том огромном влиянии, которое оказала мусульманская и иудейская образованность на западноевропейских ученых.

Осознание себя европейским обществом вовне шло параллельно с внутренними столь же двойственными процессами. XI–XIII вв. для Западной Европы — эпоха окончательного оформления устойчивых социальных групп. Общество становится по сравнению с ранним средневековьем намного более структурированным. Разные группы, слои, сословия приобретают юридический статус, внешние формы отличия, собственные права и привилегии. Общности разного характера накладываются друг на друга, так что горожанин становится одновременно, скажем, членом соседского сообщества, прихода, братства профессионального или половозрастного типа и т. д. Возникает и закрепляется то явление, которое нам хорошо известно под именем корпоративности. Многие из корпораций имели замкнутый характер.

Но существование корпорации, этого социального ядра, было возможно лишь в качестве одного из звеньев в единой цепи корпораций, в едином сообществе — в государстве или, на более высоком уровне, в европейско-христианской общности. Именно в это время получает особенное распространение и, мы бы сказали, привлекательность концепция трехчленного деления общества на воюющих, молящихся и работающих. Она явилась самым общим выражением единства общества при наличии внутри него членений.

Концепция трехчленного деления отражала в то же время и то, что сегодня мы бы назвали общественным разделением труда. Каждое сословие имело в обществе свои функции, свои обязанности; это влекло за собой понимание того, что ради их достойного исполнения должно существовать для каждого сословия свое обучение.

* * *

Рассмотренные выше процессы отражения политической и социальной реальности в сознании имели параллели и в собственно культурном развитии.

XI в. отмечен оживлением такого весьма важного для религиозно ориентированного общества направления мысли, как мистицизм. Как метод познания и общения с Богом мистицизм характерен для любой цивилизации. Средневековый христианский мистицизм основывался на учениях Плотина, неоплатоников Александрии, Дионисия, позже к нему обращался Эриугена. В XI в. оживление мистицизма совпало с проникновением в него идей зарождавшейся схоластики.

Мистицизм предполагал особый тип жизни и особый тип воспитания и самовоспитания человека. Задача его состояла в том, чтобы достичь духовного совершенства и высшего знания. Способом достижения этой цели были особые упражнения, призванные разорвать все связи души, ума с чувственным миром, освободить их для сосредоточения на себе и растворения в божественной бесконечности, по большей части вызывавшие экстатическое состояние. Для достижения требуемого нужна была огромная самодисциплина, не говоря уже о предварительном знании и вере.

Высшим выражением собственно средневековой философии явилась схоластика. Схоластика, или «школьная», т. е. «ученая», философия возникла как ответ на сомнения и противоречия, существующие в любых религии и философии, тем более в признающих приоритет веры над знанием. Широкое проникновение в Западную Европу в это время античного наследия (через арабов, в переводах, пересказах или в первоначальном виде) — фактически второе, уже на ином уровне, освоение античного знания — дало схоластам новый инструмент, с помощью которого, не отвергая разум, можно было убедиться и убедить в правильности теологических и философских построений. Этот инструмент — логика, или так называемая дедуктивная логика, почерпнутая из трудов Аристотеля. Логический анализ, применявшийся для доказательства, мог быть двух типов. Один заключался в сведении сложной задачи к сумме простых и рассмотрению всех возможных смыслов по отдельности и вместе — мистического, аллегорического, буквального и морального. Таким образом, как бы совершалось нисхождение от сложного к простому и обратно. Второй путь предполагал изложение разных возможных толкований тезиса, их анализ, толкование и выбор верного. В принципе и тот и другой способы не отвергают, а даже предполагают сомнение, если оно основано на разумном размышлении и может быть разрешено указанным логическим методом.

Допущение сомнения как равноправного участника диспута, диалога позволило, хотя бы формально, ставить такие вопросы, которые были немыслимы еще столетием раньше. «Законному» сомнению подвергалось все, вплоть до сущности Бога (творит ли Бог зло или нет?), и, хотя выведенные логическим путем ответы должны были примирять с верой, сама возможность таких вопросов рождала скептицизм.

Схоластическая дедукция удивительно хорошо вписалась в христианскую картину мира. Пронизанность мира божественным единством в сочетании с его иерархической структурой позволяла применять логику; в свою очередь с ее помощью из отдельных элементов бытия возводилось цельное здание мира. Внешнее выражение эта тенденция объять весь мир в стройной схеме и объяснить его получила в знаменитых «суммах» — сводах знаний о мире. Высшим достижением в этой области, конечно, следует назвать "Сумму богословия" Фомы Аквинского, многотомный труд, касающийся всех сторон существования человека и космоса. "Сумма богословия" решала и малые, конкретные задачи, и создавала систему взаимосвязей элементов мира.

Схоластика тем самым чутко отразила все ту же особенность средневековья вообще и XII–XIII столетий в частности: сущностное соотношение частного и общего, индивидуального и универсального, колебание от одного к другому и одновременное их восприятие. Следуя за политическими, социальными и ментальными процессами и параллельно им структурировались и другие формы культуры. Несомненно, как мы уже говорили, в это время существовали целые пласты культуры, до определенной степени единые для всех. Быт и нравы мелкого рыцаря, его образовательный уровень вряд ли сильно отличали его от крестьян соседней деревни. И тем не менее структурирование и усложнение культуры в широком смысле слова мы можем наблюдать во всем.

В это время появляются социально градуируемые формы публичных действ. Прежде всего надо сказать о турнирах, которые долгое время оставались исключительно рыцарским предприятием, куда не допускались горожане. Существовали и такие формы, как традиционные, ритуальные трапезы цеховых мастеров, религиозных корпораций. Прекрасно прослеживается эта градация в публичных шествиях, где каждая корпорация имела определенное место, функции, свои знаки идентификации — знамена, хоругви, гербы и т. д. Как раз в XI–XII вв. возникает и оформляется в систему геральдика, еще один универсальный язык для идентификации автономных — родовых и корпоративных — групп. Все эти знаки свидетельствовали об оформлении и закреплении в сознании иерархической структуры мира и общества, что впоследствии стимулировало осознание необходимости дифференцировать обучение.

Создание схоластикой единой картины мира и единой системы наук не помешало, как и в других подобных случаях, именно в XII–XIII вв. выделению многих дисциплин из общего потока, как бы перекрываемого философией. Так, особое место отвоевала себе логика. С этого же времени начинают обращать внимание на поэтику как таковую. В XII в. также зарождается и педагогика.

В XI столетии система образования оставалась прежней: монастырские и епископские школы, в более или менее полном виде обучавшие школяров "семи свободным искусствам". Изменения, однако, начинаются в конце XI в., когда все большее значение приобретают города и городской уклад. Появляются городские школы, действующие при соборах. Одну из таких школ, где мальчики учат грамматику, стихосложение, устраивают для горожан-сограждан показательный диспут, а по праздникам развлекаются петушиным боем, рисует в своем "Описании Лондона" Фиц-Стефен. Городские школы все больше привлекают к себе и учеников, и учителей.

В XII в. славились парижские школы. Одна за другой возникали здесь частные школы, предлагавшие значительную свободу выбора предмета и способа его толкования и преподавания. Здесь разворачивались великие философские битвы XII в.

Школы, в которых присутствовал бы полный набор "семи искусств", были не везде. Некоторые из них, получив в конце XII — начале XIII в. наименование "Общее обучение" (которое подразумевало не только всеобщий характер обучения, но и то, что слушатели собирались отовсюду, а по окончании курса имели право преподавать везде и, заручившись грамотой привилегий от короля, епископа или архиепископа, приобретали автономию, становясь самоуправляющейся корпорацией. Одними из первых университетов109, как были названы потом такие школы, стали Болонский и Парижский. Университеты делились на факультеты, и в разных городах составы факультетов различались. Болонский университет издавна славился правоведением. Парижский имел известный теологический факультет. Испанские университеты сохраняли традиции арабской медицины, астрономии, математики.

Основными формами обучения были чтение, разбор текста, а затем диспут, главным «ответчиком» на котором был лектор, а студенты, задавая вопросы, должны были учиться на его ответах.

С появлением университетов и городских школ увеличилась доля светского элемента в образовании: в некоторых местностях начинает преподаваться национальный язык; наибольший приток студентов испытывают философский, медицинский, юридический факультеты. Из университетов выходят образованные люди не только духовного сословия. Однако следствием этого стало небрежение риторикой и грамматикой, под которой следует для того времени понимать элементы поэтики и истории.

Университет собирал в своих стенах людей действительно из разных земель, разных сословий. Через шесть-восемь лет пребывания в университете эти люди пополняли и составляли единый общеевропейский слой, который можно считать средневековой интеллигенцией, если говорить о лицах, живущих за счет преимущественно умственного труда. Генетически как сообщество универсального характера, не связанное изначально этническим и социальным происхождением, городская и университетская корпорации были очень близки друг другу. Профессии нотариусов, законоведов, медиков, учителей требовались в первую очередь городу, который был средой их развития и совершенствования. Городские слои являлись преимущественными «поставщиками» студентов в университеты. Жизнь самого университета стала частью жизни города, как ни досаждали они друг другу время от времени. Выпускники университетов — нотариусы, врачи, адвокаты — селились в городе, создавая таким образом круг обменивающихся идеями, традициями, обычаями людей.

* * *

Учительная литература раннего средневековья, говоря о воспитании и обучении, о спасении души и самосовершенствовании имела в виду человека вообще, тварь Божию. Дидактические сочинения XI-ХIV столетий гораздо более индивидуализированы. Усложнение социальной жизни, ее культурных и этикетных форм вызывает необходимость и в специализации обучения, в учете не только возрастной и половой психологии, но и функций того или иного ученика в будущем обществе.

Учительная литература, заботясь о душе человека, в первую очередь воспринимала знания лишь как средство и материал для размышлений, приближаясь тем самым к Богу, или — проще — как средство, предостерегающее от совершения грехов и осквернения души. Совершенствовать же, по сути, ученик должен был душу свою. Так создается идеальный образ добродетельного человека. Дидактическая литература, сохраняя принцип создания идеального христианского образа, выделяла, однако, те критерии и добродетели, которые могли быть положены в основу "социально-функционального" воспитания.

Система обучения и воспитания будущего рыцаря на практике включала в себя обычно службу пажом — еще в отрочестве — в доме стоящего выше на иерархической лестнице сеньора. Обучение всему — музыке, танцам, охоте, верховой езде, фехтованию — происходило как бы само собой, на практике. Исключением могло быть лишь обучение грамоте и основам вероучения. Так же «играючи» паж учился разбираться в своей и чужой генеалогиях, узнавать гербы феодальных владетелей. Отдельную задачу составляло обучение куртуазным манерам. Не считалось зазорным также и умение слагать стихи.

Но авторы трактатов, люди прежде всего ученые, ставят на первое место религиозное воспитание. Для них оно — залог всего остального. Подлинную христианскую веру считают основой нравственности. Безнравственность и отступничество от христианства являются двумя сторонами одной медали. Для рыцаря слава святого несопоставима даже с воинской славой.

Сохранение сильной религиозной основы естественно. Позже появятся и иные сочинения, цель которых — не воспитание рыцаря, а лишь его обучение. Таковы наставления в верховой езде, советы по соколиной охоте и др. Педагогические же трактаты наделяют идеальный образ рыцаря и иными добродетелями. Хорошее обучение, жесткая дисциплина с возможными телесными наказаниями, справедливость должны обеспечить воспитание в ребенке двух основных, необходимых рыцарю черт: готовности к мученичеству за веру, в чем сказались, кроме всего прочего, и времена крестовых походов, и щедрости — традиционной, выросшей из язычества, добродетели богатых. Временами высказываются гораздо более мягкие взгляды на обучение и его методы. Принуждение может быть применено при отказе от занятий, но телесные наказания — в крайнем случае. Главная форма общения с ребенком — убеждение, предоставление ему возможности самому размышлять над сказанным. Сомнение не должно быть чуждым ни ученику, ни учителю.

Пожалуй, вопрос об источниках и средствах информации, поступающей к ученику, — один из важнейших при выяснении характера и сущности обучения. И первое, с чем сталкиваемся мы на страницах трактатов, в иконографическом материале, — книга, Книга с большой буквы. Книга как духовная ценность, ибо она содержит в себе знание; предмет, ценный в прямом смысле слова (сколько их передают в дар благочестивые верующие в качестве дорогого вклада монастырям и храмам); наконец, как предмет, ценный своей уникальностью, ибо ни одна рукописная книга не повторяла другую. И в этом смысле средневековая книга — квинтэссенция средневековой цивилизации, где, несмотря на канон, и внутри канона было принципиально невозможно тиражирование ценностей. Отсутствие тиражирования было немаловажным условием воспитания и обучения.

В XII в. книги выходят за пределы монастырских скрипториев — растущие потребности города вызывают к жизни городские мастерские по переписке рукописей. С XIV столетия непременный пергамен стали заменять бумагой, что еще больше удешевило и ускорило изготовление книги. В результате в сознании человека того времени относительно возрастает ценность содержания книги. Показателем этого может служить, с одной стороны, уменьшение количества вкладов книгами, а с другой — создание не только монастырских, церковных, но и университетских библиотек, книжных собраний у королей, знати, горожан110.

Наряду с книгой продолжали существовать многочисленные способы передачи и сохранения информации устного типа. Это прежде всего фольклор, проникновение которого мы чувствуем даже в ученой литературе. Таковы записи легенд, вставки «бродячих» и сказочных сюжетов в хроники, появление назидательных новелл. Нередко в устной форме передавались и школьные знания — в результате заучивания школярами, потом учителями грамматических упражнений. Да и университетские занятия принимали порой форму лекций нашего типа.

Тем не менее, видимо, надо признать, что XII–XIV вв. — время преобладания книжной информации в школьном и университетском обучении. Монах в келье, склонившийся над книгой, школяры, разбирающие текст по книге, хор, поющий по нотам, — постоянные мотивы средневековой миниатюры. А это означало большую стабильность обучения, снижение — относительное — его вариативности. Только с XIV в., пожалуй, можно говорить о сдвигах в этом направлении.

XIV и XV вв. ощутили новое веяние во всем, в том числе и в педагогике. Появились новые концепции воспитания и обучения, в начале XIV в. особенно ярко и открыто высказанные каталонским мыслителем Раймундом Луллием. В трактате "Об обучении мальчиков" Луллий писал о необходимости изучения национального языка (требование, особенно характерное для Пиренеев того времени), ведения спартанского образа жизни, обучения какому-либо ремеслу независимо от происхождения, а также воспитания благочестивых нравов и напряженной любви к Богу.

Итак, высокое средневековье раскинуло перед нами множество вариантов обучения, равно как и множество идеальных конечных целей и путей их достижения. Можно говорить о существовании разных уровней педагогики:

практическая подготовка к вхождению в жизнь в разных сословиях, имевшая, можно сказать, вечные традиции и лишь с какого-то момента осознанная и выраженная в литературе;

обучение и воспитание (и более всего воспитание) души во имя осуществления высшей цели спасения;

обучение наукам, т. е. получение знаний и информации, что наиболее близко к современному пониманию образования, генетически восходящего к обучению в средневековых школах и университетах. Но и это многообразие остается в рамках единой педагогической традиции.

При всех различиях в школах и течениях неизменным оставалось внимание к духовной сущности человека. "Не хлебом единым" — эти слова могли бы стать эпиграфом к антологии.

Есть и другая черта средневековой педагогики, которая привлекает всегда, а сегодня — особенно: ее обращенность ко всем — к любому. Облеченная в якобы безлично-нейтральные формулировки, она готова прийти на помощь каждому: молодому и старому, праведнику и грешнику, сильному и слабому духом. Любить не человечество, но человека — благородная задача, не каждому она по плечу, — в этом наставляют средневековые учителя.

О.И. Варьяш

ХРАБАН МАВР (776/788-856)

Храбан (Рабан) Мавр Магненций, франкский теолог и писатель, родился в Майнце. Его отец Нитхард, из древнего и знатного рода Магненциев, богатый и влиятельный человек, значительную часть жизни провел на государственной военной службе. Мать Альдегунда, по свидетельствам современников, "добропорядочнейшая женщина", стремилась привить сыну с самых ранних лет жажду знаний и любовь к Богу. Когда Храбану было около 9 лет, он по настоянию матери становится монахом ордена бенедиктинцев в монастыре Фульды. С первых же лет пребывания в монастыре Храбан проявил большой интерес, способности и усердие к занятиям науками. В 801 г. он становится дьяконом, а в 802 или 806 г. его вместе с двумя другими монахами посылают в Тур, к известному теологу и педагогу Алкуину, где он проводит в учении 6 лет. По возвращении в Фульдский монастырь Храбан получает новое назначение — ему поручают возглавить монастырскую школу.

Руководя школой и ведя занятия с учениками, Храбан стремится на практике применить те приемы преподавания, которые он постиг в общении с Алкуином. Главные из них — постепенность и многовариантность обучения. Начав с преподавания грамматики, Храбан затем переходит к риторике и другим сложным дисциплинам. Он учитывает разный возраст своих учеников, их неодинаковые способности и наклонности. Большое внимание уделялось в его школе изучению языков: овладение всеми глубинами и тонкостями родного немецкого языка (ученики должны были выражать свои мысли не только прозой, но и стихами) дополнялось изучением латыни, знание которой было необходимо для чтения научных трудов по философии и теологии, без чего Храбан не мыслил серьезных занятий этими науками; преподавался и греческий язык, в котором Храбан видел неиссякаемый источник ученой латыни и знание которого очень высоко ценил. Он был первым, кто ввел во Франкском королевстве обучение греческому языку. Слава о школе Фульдского монастыря разносится по всей Германии; число учеников неуклонно растет; среди них — не только аббаты и монахи из разных монастырей, но и дети знатных людей того времени. Многие из тех, кто учились в школе Храбана Мавра, стали впоследствии известными учеными-богословами.

К литературному творчеству Храбан Мавр впервые обратился в 818 г., на тридцатом году жизни (по другим источникам — в 815 г.), после пяти лет преподавания в школе Фульдского монастыря, и впоследствии не прерывал литературных занятий в течение всей своей жизни. Темы его сочинений навеяны по преимуществу преподавательской деятельностью, ощущаемым им в себе самом даром просветительства и воспитания, желанием поделиться со своими читателями глубинами теологических знаний, которых ему удалось достичь. Среди его трудов — множество комментариев к книгам Ветхого и Нового Завета, жизнеописания святых (мартирологи), описания церковной и монастырской жизни, проповеди, морализаторские сочинения. Наряду с теологическими сочинениями он оставил также труды по различным отраслям знаний: "Книга о грамматике", "Сочинение о Вселенной", "Об изобретении языков", "О стихосложении" и т. д.

В 825 г. Храбан становится аббатом Фульдского монастыря и исполняет эти обязанности в течение 22 лет. В 847 г., на 59-м году жизни, он становится архиепископом Майнца. По свидетельству биографов, в течение всей своей жизни Храбан Мавр подвижнически служил Богу. Помимо занятий преподавательской и литературной деятельностью, он много сил и времени отдавал устройству церковной жизни. По его инициативе было восстановлено много старых церквей и построено новых, он основал несколько монастырей.

Трактат "О воспитании клириков" относится к числу ранних сочинений Храбана Мавра. Он написан в период его активных занятий преподавательской деятельностью и, вероятно, предназначался его ученикам и воспитанникам. Труд состоит из трех частей. В первых двух последовательно описываются церковная иерархия, церковные службы и праздники, приведены основные священные тексты. Последняя часть посвящена наукам, знание которых, по мнению Храбана Мавра, необходимо тем, кто избрал путь служения Богу. Фрагменты этой, последней, части и предлагаются вниманию читателей.

О ВОСПИТАНИИ КЛИРИКОВ

Книга III

Гл. XVI. О двух видах светских наук, а также каковы те из них, которые сотворили люди

Есть два вида наук, к которым обращаются в миру: одни — о тех вещах, которые создали люди, другие — о тех, которые они видят вокруг себя сотворенными или возникшими по Божией воле. То, что создано людьми, отчасти излишне, отчасти нет. Излишне все то сотворенное людьми, что имеет отношение к изготовлению и почитанию идолов (кумиров) или к воздаянию божественных почестей какому-либо предмету или какой-либо его части, или к каким-либо условленным и заключенным с демонами советам и договорам о знамениях, каковыми являются волхвования, сведения о которых — скорее упоминания, нежели наставления — мы находим у поэтов. Того же рода, но отличающиеся еще большим пустословием, книги гаруспиков84 и авгуров85. Сюда же относятся все амулеты и прочие средства, которыми пренебрегает врачебная наука, — либо в виде заговоров, либо в виде особых знаков, которые называют "характерами"86, либо путем подвешивания и привязывания каких-нибудь предметов — не для сохранения каким-то образом с помощью сил природы нормального самочувствия, но с неким умыслом, тайным или явным. К числу этих опасных суеверий следует отнести и деятельность тех, кто предсказывают судьбу по дням рождения и зовутся составителями гороскопов, а в просторечии — звездочетами. Ведь и они, хотя и исследуют истинное положение звезд в соответствии с датой рождения, причем иногда даже очень тщательно, однако когда на основании этих наблюдений пытаются предсказать либо наши действия, либо их последствия, нередко ошибаются и обрекают неопытных людей на жалкое рабство, к тому же за деньги. Удобными же и даже необходимыми для людей являются те приспособления, которые служат при облачении тела и уходе за ним, для различения полов или достоинств людей; и есть очень много видов^[98] обозначений, без которых человеческое общество или вообще не может обойтись, или обходится с трудом: в мерах веса и в величинах, в изготовлении и стоимости монет у каждого государства и народа свои особенности, и все прочее того же рода, что, если бы не было изобретением самих людей, не было бы разным у разных народов, да и у одного и того же народа не менялось бы в соответствии с желанием их правителей. Но всех этих людских установлений, которые служат для различных жизненных потребностей, христианину никоим образом избегать не следует; напротив, следует, насколько это необходимо, принимать их во внимание, помнить о них. Сюда относятся также и буквенные изображения, которые были придуманы по желанию людей и не являются общими для всех народов, но различны у евреев, греков, латинян, да и прочие народы, в соответствии с особенностями их языков, изобрели для себя буквы по собственному усмотрению.

Гл. XVII. А какие установления Божественным промыслом они постигли

То же, что люди не установили сами, а — или передают от поколения к поколению, или имеют благодаря Божественному промыслу, — при каких бы обстоятельствах они это ни постигали, не должно считаться изобретением людей. Из этого что-то постигается телесными чувствами, а что-то — работой ума. Но то, что связано с телесными чувствами, проявляется или в нашей вере рассказанному,^[99] или в восприятии показанного, или в познании опытным путем. Все, что о порядке событий во времени сообщает история, очень помогает нам в понимании священных книг, даже если оно усваивается в детских уроках, помимо церкви. Ведь мы многое узнаем нередко и через сведения об олимпиадах или о правлении тех или иных консулов87; и незнание консульского правления, в которое родился Господь и в которое он страдал, приводит некоторых к ошибкам, так что они думают, что Господь подвергся мучениям на 46-м году жизни, так как через столько лет, как говорят, был построен иудеями храм, который имел облик тела Господня. Но мы знаем, по свидетельству Евангелия, что он был крещен почти 30 лет от роду; но сколько лет после этого он провел в этой жизни, хотя и можно узнать из текста, описывающего его деяния, однако, чтобы не возникло какого-либо сомнения, для большей точности и надежности устанавливается путем соотнесения Евангелия с историей народов. Тогда станет очевидным, что не зря сказано, что храм строился 46 лет, что, поскольку это число не может быть соотнесено с возрастом Господа, его следует соотносить со скрытым устройством человеческого тела, обрести которое среди нас удостоился только Сын Божий, которым все сотворено88. Ведь одно дело рассказывать о содеянном, другое — учить, что надо делать. История верно и с пользой рассказывает о содеянном; книги же гаруспиков и другие подобные науки имеют целью учить, что надо делать или как поступать, с дерзостью надзирающего, а не с добросовестностью указующего. Бывает также рассказ, подобный показу, в котором несведущим указывается не на то, что прошло, а на то, что происходит в настоящий момент; к этому типу относятся сочинения, в которых говорится о расположении мест, природе животных, деревьев, трав, камней и других тел. Об этом типе мы выше уже вели речь и учили, что это знание имеет значение для разгадывания тайн^[100] Писания, чтобы их не использовали как какие-либо условные знаки в качестве средства или орудия какого-либо суеверия. Не рассказ, а показ служит для познания созвездий: о них Писание сообщает очень мало. Однако кроме показа настоящего порядка вещей оно содержит также нечто вроде рассказа о прошлом, так как от настоящего положения и движения созвездий возможно регулярное обращение к следам их прошлого. Присутствуют также регулярные предвестия будущего, не предположительные и праздные, а редкие и точные; но не для того, чтобы мы пытались извлечь из них что-либо связанное с нашей судьбой и событиями (в нашей жизни) — все это бредни составителей гороскопов, — но в той мере, в какой это касается самих созвездий. Ведь подобно тому, как тот, кто изучает луну, когда сегодня примется определять, какая она, может сказать, и какой она была столько-то лет назад, и какая будет столько-то лет спустя; так обычно отвечают и о каждом из созвездий те, кто их усердно изучает. Ведь и в других искусствах,^[101] с помощью которых что-либо изготавливается или что-то должно возникнуть после работы мастера, изготовленное им, как, например, дом и скамья; или в служении (ministerium), которое осуществляют с Божией по — мощью, как, например, в медицине, земледелии и управлении кораблем, — во всех этих искусствах (ars) изучается опыт прошлого, а также должно предугадываться будущее.^[102] ни один из искусных в своем деле мастеров в работе не произведет ни одной операции, если только не соединяет память прошлого с ожиданиями в будущем. Но об этом мы упомянули лишь затем, чтобы не было совершенно неведомо, что имеется в виду в Писании, когда в нем встречаются некоторые образные обороты речи, касающиеся этих искусств. Остается то, что имеет отношение не к телесным ощущениям, а к работе духа, где царствуют наука поиска и число. Но наука поиска имеет большое значение для углубленного изучения вопросов разного рода, касающихся священных текстов; следует только остерегаться страсти к спору и какого-то детского стремления ввести в заблуждение соперника. Но об этом мы поговорим подробнее, когда будем рассуждать о диалектике и риторике. Учение о числе, как уже ясно любому тугодуму, не придумано людьми, но скорее интуитивно предугадано и открыто. Ведь если первый слог в слове «Италия», который раньше произносили как краткий, по желанию Вергилия, стал долгим, это вовсе не означает, что подобным образом всякий может сделать, когда захочет, чтобы трижды три^[103] или не равнялись девяти, или не могли бы создать квадратной фигуры89, или не были бы трижды кратны трем, полуторны к шести и не двукратны никакому числу, так как доступные пониманию числа не включают половинок. Итак, будут ли они рассматриваться сами по себе или применительно к законам фигур, или звуков, или перемещений, — они подчиняются неизменным правилам, никоим образом не установленным людьми, но открытым благодаря чутью гениев. Однако все это может воспринять кто угодно, который потом захочет остаться среди несведущих и не доискиваться более, почему верно то, о чем он узнал лишь, что оно верно; и почему не только верно, но и неизменно то, что, как он понял, является таковым; и так, переходя от материальных вещей к человеческому разуму, когда он обнаружит, что и последний изменяется, так как он то обладает знанием, то не обладает им, и все расположенное среди изменявшейся до него реальности и прочее, что будет меняться после него, — все обращено к хвале и любви единого Бога, от которого, как он знает, происходит все, он может считаться образованным, но ни в коем случае не является знатоком. Здесь я в целом и общем рассуждал о светских науках. Теперь скажу отдельно о каждой из них.

Гл. XVIII. Об искусстве грамматики и ее понятиях Итак, первое из свободных искусств — это грамматика, второе — риторика, третье — диалектика, четвертое — арифметика, пятое — геометрия, шестое — музыка, седьмое — астрономия; грамматика получила свое название от букв90, как показывает звучание этого слова. Определение же ее таково: грамматика есть наука толкования^[104] поэтов и историков и объяснение правильного письма и построения речи. Она есть начало и основа (fundamentum) свободных искусств. Потому ее следует называть школой Господней, ведь в ней заключаются наука и обоснование^[105] правильного говорения и письма. Каким образом можно узнать силу произнесенного звука или мощь букв и слогов, если не изучить этого с ее^[106] помощью? Или как суметь различать стихотворные стопы91, ударения и пунктуацию, если прежде не получить необходимых знаний посредством этой науки? Или как познать законы построения речей, красоты риторических фигур, достоинство тропов92, смысл этимологии и правильность орфографии, если прежде не постичь искусство грамматики? Безупречно и достойным похвалы образом изучает это искусство всякий, кто видит в нем для себя не бездушную битву со словами, но стремится приобрести науку правильного говорения и опыт писания. Она является судьей всех писцов, так как помогает обнаружить и исправить ошибки, а если что сказано хорошо, даст обоснованное одобрение. А все риторические фигуры, которые описаны этой светской наукой, весьма часто обнаруживаются в священных книгах. И всякий, кто внимательно читает божественные книги, обнаружит также, что наши авторы использовали тропы, и к тому же чаще и обильнее, чем можно было бы подумать и поверить. И не только примеры всех этих тропов, но даже и имена некоторых из них встречаются в божественных книгах — такие, как аллегория, намек, притча. Знание всех этих приемов необходимо для распутывания двусмысленностей; ведь если приобретается лишь чувство владения словом, то это бессмысленно. Нужно особенно стремиться к тому, чтобы случайно не было сказано в форме того или иного тропа то, чего мы не понимаем, и так открывается многое из того, что было скрыто. Важно знать и изучаемую в курсе грамматики метрику, поскольку у евреев текст Псалтири (как свидетельствует блаженный Иероним) то бежит ямбом, то звучит алкеевым стихом, то разрастается сапфической строфой, а то вступает полустопой. Второзаконие же и Книга пророка Исайи, а также Книги Соломона и Иова (как пишут Иосиф и Ориген), сложенные на их языке, устремляются гекзаметрами и пентаметрами93. Вот почему не следует пренебрегать этим, хотя и общим с мирянами^[107] знанием, но в необходимых пределах изучать,^[108] в особенности потому, что многие евангельские мужи с помощью этого искусства сотворили выдающиеся книги и при его посредстве смогли сделать богоугодное дело — как, например, Ювенк, Седулий, Аратор, Алким, Климент, Паулин и Фортунат и много прочих. Если же у нас возникнет желание прочесть отличающиеся красотой стиля поэмы и книги светских авторов, следует помнить об образе плененной женщины, описанном во Второзаконии94; там говорится о следующем наставлении Господа: если израильтянин захочет взять ее в жены, пусть острижет ей голову, обрежет ногти, удалит волосы, и когда она будет чистая, тогда пусть перейдет в объятия жены. Если мы понимаем это буквально, ну не смешно ли это? Так мы должны поступать и делать то же самое, когда мы читаем светских поэтов, когда в наши руки попадают книги светского знания: если мы находим в них что-либо полезное, то применяем это к нашим догматам; если же что-то излишнее об идолах, о плотской любви, о бренных заботах, то это мы должны удалить, выстричь, отсечь острым железом, как ногти. Однако мы должны остеречься от этого^[109] на глазах у всех, чтобы эта наша вольность не поразила нестойких; чтобы какой-нибудь нетвердый в нашем учении брат, за которого умер Христос, не погиб, увидев нас пребывающими в языческом храме.

Гл. XIX. О риторике

Риторика — это (как передают учителя) учение о хорошем изложении мыслей в светских науках, в государственных делах. Но хотя это определение, скорее всего, относится к светскому знанию, однако оно не чуждо и церковному учению. Ведь о чем бы оратор и проповедник божественного закона ни возвещали ясно и достойным образом, или как бы связно и изящно он ни изъяснялся при обучении и при наставлениях, он делает это в соответствии со своим опытом в искусстве риторики; поэтому не следует думать, что грешит тот, кто изучает это искусство в подобающем возрасте и кто использует эти уроки в наставлениях или проповедях; напротив, делает доброе дело изучающий его во всей полноте, с тем чтобы надлежащим образом подготовиться к проповедованию слова Господня. Ведь поскольку с помощью искусства риторики проповедуется и истинное, и ложное, кто осмелится сказать, что в борьбе против лжи истина должна быть беззащитна? Ведь тогда очевидно, что те, кто осмеливается проповедовать ложные идеи, будут иметь доброжелательного, внимательного и отзывчивого слушателя, а эти^[110] не будут. Те смогут излагать ложные идеи кратко, ясно, правдоподобно, а эти будут проповедовать истину так, что слушать будет тошно, понять невозможно, наконец, верить не захочется. Те с помощью ложных доказательств будут нападать на истину, защищать ложь, а эти не смогут ни истины защитить, ни дать отпора лжи. Те, увлекая и подталкивая души слушателей к ошибке, своей пылкой речью будут устрашать, печалить, веселить, ужасать, а эти, вялые, холодные заступники истины, усыплять. Кто так безрассуден, чтобы принять это? Поскольку причиной здесь является умение излагать свои мысли, которое очень много значит в проповеди и дурного и хорошего, почему не дать это знание хорошим людям, чтобы оно служило истине, коль скоро оно используется дурными людьми для достижения ими негодных и ничтожных целей, и с его помощью совершаются несправедливость и обман?^[111] все существующие по этому вопросу наблюдения и наставления, к которым прибавляется в форме разнообразных слов и словесных украшений искусство владения языком — то, что именуется даром слова, или красноречием, — все это следует, отведя для этого подходящее время, в подобающем возрасте изучать тем, кто имеет к этому способности. Ведь и римские мастера красноречия не стеснялись говорить, что тот, кто не может овладеть этим искусством быстро, не овладеет им никогда. И мы не настолько ценим это,^[112] чтобы заставлять изучать его людей в зрелом или даже преклонном возрасте. Достаточно и того, чтобы оно было заботой молодежи; и не только тех, кого мы хотим обучить для церковных нужд, но и тех, у кого еще не возникла настоя — тельная и несомненная потребность в этом умении. Ведь если отсутствует острый и пылкий ум, легче овладевают искусством красноречия те, кто читает и слушает ораторов, нежели те, кто неуклонно следует предписаниям науки красноречия. И нет недостатка в поучительных и авторитетных церковных сочинениях, даже помимо канона, идеи которых усваиваются при чтении даже теми, кто не знаком с ними, а лишь склонен к тому, о чем там говорится: благодаря красноречию, с которым ведется повествование, человек, пока читает, проникается этими идеями; к этому добавляются также усердные упражнения в письменных и устных сочинениях; наконец в изложении того, что чувствуешь в соответствии с принципами сострадания и веры. Но теперь довольно сказано о риторике, более подробно действие ее законов при построении речей мы покажем немного позже.

Гл. XX. О диалектике

Диалектика — это теоретическая наука поиска, определения и рассуждения, могущая также отличить истинное от ложного. Итак, это наука наук; она учит учить, она учит учиться, в ней разум показывает себя, открывая, что он такое, чего хочет, что видит. Она одна владеет ключами к познанию и не только хочет создавать мудрецов, но и может. С ее помощью мы путем умозаключений познаем, что мы такое и откуда мы; благодаря ей мы понимаем, что есть активное и что — пассивное добро; что есть творец и что — творение; через нее мы постигаем истину и отвергаем ложь; при ее посредстве мы рассуждаем и находим, что является следствием, а что — нет, и что противоречит природе вещей, что истинно, что похоже на истину, а что в основе своей ложно в рассуждениях. С помощью этой науки мы тщательно исследуем любой вопрос и верно определяем, и разумно обсуждаем. Поэтому клирикам следует знать это известнейшее искусство и усвоить его законы в постоянных упражнениях, чтобы они могли с его помощью безошибочно распознавать хитрости еретиков и опровергать их слова магическими заключениями силлогизмов. Ведь многие так называемые софизмы на самом деле являются ложными умозаключениями, и по большей части они так похожи на истинные, что вводят в заблуждение не только тугодумов, но даже людей с острым умом, если они не очень внимательны. Ведь заявил же некто своему собеседнику: "Чем я являюсь, ты не являешься". И тот согласился. Однако это было лишь отчасти верно; но первый был хитер, а второй простодушен. Тогда говоривший добавил: "Но я человек". Когда слушающий подтвердил это, говорящий заключил: "Следовательно, ты человеком не являешься". Насколько я знаю,^[113] Писание отвергает лукавые умозаключения такого рода — в том месте, где сказано: "Кто говорит, как софисты, достоин ненависти" (Сир. 37). Даже не запутанная речь, но изобилующая сверх допустимого словесными украшениями, считается софизмом. Встречаются также при ложных посылках истинные выводы, которые следуют за ошибкой того, с кем идет беседа. Такие выводы делаются порядочным и ученым человеком, чтобы тот, за чьей ошибкой они следуют, смутившись, исправил эту ошибку, а если он захочет упорствовать в ней, необходимо, чтобы он был вынужден поддерживать и то, что осуждает. Ведь неверно заключил Апостол, сказав: "И Христос не воскрес". И другое: "Мертва ваша вера, мертва и наша проповедь" (1 Кор. 15). Вообще все ложно, так как и Христос воскрес, и не была мертва проповедь тех, кто предвещал это, и вера тех, кто в это верил. А так как ложно то, что следует, с необходимостью должно быть ложным и то, что предшествует. А предшествует то, что не бывает воскресения из мертвых, как говорили те, чье заблуждение хотел опровергнуть Апостол. В результате о предшествующей предпосылке, согласно которой не бывает воскресения из мертвых, с необходимостью следует заключить, что она является ложной; ведь Христос воскрес: следовательно, то, что предшествует,^[114] ложно. А предшествует то, что не бывает воскресения из мертвых; следовательно, бывает воскресение из мертвых. Все это вкратце излагается так: если не бывает воскресения из мертвых, то и Христос не воскрес; но Христос воскрес, следовательно, бывает воскресение из мертвых. Итак, когда верны выводы, не только при истинных, но и при ложных предпосылках, легко изучить истинность выводов даже в тех школах, которые существуют вне Церкви, истинные же предпосылки следует искать в священных церковных книгах.

Однако истинность выводов не установлена людьми, а обнаружена и отмечена ими, чтобы можно было учиться или обучать этому. Ведь в системе вещей есть вечные установления Божиим промыслом, сотворенные самим Богом95. Но так как о логике мы уже сказали, следовательно, поговорим о математике.

Гл. XX/. О математике

Математика есть то, что на латинском языке мы можем назвать теоретической наукой, которая изучает абстрактные величины. Абстрактными же величинами называется то, что мы разумом отделяем от материи или от других привходящих обстоятельств — таких, как равное, неравное или от других такого же рода, которые мы рассматриваем единственно путем рассуждения. Она^[115] подразделяется на арифметику, музыку, геометрию, астрономию; обо всех них в отдельности мы поговорим по порядку.

Гл. XXII. Об арифметике

Арифметика есть самодостаточная наука исчислимых величин. Это наука чисел — греки называют число ??????? (аритмон). Светские ученые выделили ее первой среди математических наук, так как никакая другая наука не указывает на ее сущность. Следующие же за ней музыка, и геометрия, и астрономия нуждаются в ее поддержке для объяснения того, что они собой представляют. Мы должны знать, что Иосиф, ученейший еврейский муж, в первой книге Древностей, в девятой главе, говорит, что сначала Авраам передал арифметику и астрономию египтянам; получив эти зерна знания, они, люди острейшего ума, взрастили у себя и другие науки. И правильно, что наши Святые Отцы рекомендуют стремящимся к знанию изучать их, поскольку в немалой степени с их помощью отвлекается внимание от забот о плоти и возникает стремление к тому, что, при поддержке Господа, мы можем воспринять только сердцем. Поэтому не должно быть осуждаемо изучение числа, которое во многих местах Священного Писания открывает внимательному взгляду, как высоко его необходимо ценить. И не напрасно сказано в прославлении Бога: "Ты все расположил по мере, числу и весу" (Прем. 11). Итак, любое число определяется собственными признаками, так что никакое из них не может быть равно какому-нибудь другому. Следовательно, они и неравны между собой, и различны, и любые отдельные числа различны, и любые отдельные ограниченны, и все неограниченны. И не осмелится пренебрегать числами и не связывать их с божественным знанием народ, имеющий Платона, который столь высоко ставит Бога, творящего мир с помощью чисел. И у нас Пророк говорит о Боге: "Тот, кто создает мир с помощью чисел". И Спаситель в Евангелии говорит: "У вас же и волосы на голове все сочтены" (Мат. 10, 30). … Мы не можем говорить, что потому число 6 совершенно, что Бог создал все свои творения за шесть дней, но потому Бог создал свои творения за шесть дней, что число 6 совершенно. Итак, даже если бы этих творений не было, оно все равно было бы совершенно; если же оно не было бы совершенным, то они, в соответствии с ним, также не были бы совершенны. Незнание чисел также ведет к непониманию многого, изложенного в Писании иносказательно и таинственно. Естественно, ум, как я уже сказал, не может не доискиваться, что это значит, почему и Моисей, и Илия, и сам Господь постились 40 дней96. Образный узел этого действия не развяжется без знания и понимания этого числа. Ведь оно имеет четыре десятка, как бы воплощая знание всех дел, связанное со временем. Ибо четырехкратным числом выражается бег времени и в течение суток, и в течение года; время суток — отрезками утренних, дневных, вечерних и ночных часов97; годовое время — весенними, летними, осенними, зимними месяцами. Пока мы живем во времени, следует удерживаться и избегать временных наслаждений ради вечности, в которой мы хотим жить, хотя само учение о презрении времени и стремлении к вечному проникает к нам в беге времени. В свою очередь, десятичное число обозначает знание творца и творения, ведь троица связана с творцом, а семерка обозначает творение из-за жизни и тела. Ведь жизнь включает три аспекта: Бог должен быть любим всем сердцем, всей душой, всем разумом; в теле же отчетливо проявляются четыре составных элемента. Следовательно, этим десятком, четырежды вытянутым во времени, в нас проникает^[116] жить чисто и воздержанно от временных наслаждений, то есть поститься сорок дней. Это есть закон, олицетворенный в Моисее; это есть пророчество, олицетворение которого воплощает Илия; этому учит сам Господь, который, как бы имея свидетельство от закона и пророков, находясь среди них на горе, разъяснил это трем увидевшим его и оцепеневшим ученикам. Затем также устанавливается, каким образом из числа 40 образуется число 50, которое является весьма священным в нашем богослужении вследствие дня Пятидесятницы98; и как начертание трех 3, из-за трех временных этапов, до Закона, под Законом, под благодатью, или из-за имени Отца, и Сына, и Святого Духа, добавим сюда еще более значимое, саму Троицу, — соотносится с таинством пречистой Церкви… Так, с помощью разнообразных чисел излагаются в священных книгах на основании сходства какие-либо тайны, которые из-за неосведомленности в числах закрыты для читающих. Поэтому необходимо, чтобы те, кто хотят понять Священное Писание, усердно изучали эту науку; и когда они усвоят ее, то в результате легче поймут тайные числа в божественных книгах.

Гл. XXIII. О геометрии

Теперь обратимся к геометрии, которая есть созерцательное описание форм, а также обычное доказательство философов, так как они свидетельствуют, что то, что они торжественно провозглашают, их Юпитер в своих трудах вывел с помощью геометрии. Не знаю, хвалить или порицать, когда они, рисуя на цветном песке, сочиняют, что Юпитер то же делает в небе. Если это применить разумно к истинному творцу и всемогущему Богу, то это может, пожалуй, соответствовать истине. Ведь Священное Божество, да будет позволено так выразиться, является геометром, так как оно придает своему творению, существование которого оно сохраняет и поныне, разные обличия и формы, когда оно определяет священной силой бег звезд и заставляет все движущееся перемещаться по установленным линиям, и утверждает в определенном положении все находящееся в покое. Ведь все, что правильно распределяется и располагается, может быть обязано этими качествами данной науке. Геометрия на латыни99 означает "измерение земли" и определяется следующим образом: геометрия — это наука неподвижной величины и форм. С по — мощью этой науки, как говорят некоторые, впервые были распределены владения в Египте, а учителя этой науки прежде назывались землемерами. Но Варрон, опытнейший из латинян, напоминает, что возникновение этого названия обусловлено следующим: он говорит, что сначала люди, определив с помощью измерения земельные границы, предоставили полезные^[117] для мира кочевым народам; затем на основании исчисления фаз луны разделили годичный цикл, откуда возникло и само понятие месяцев, которыми измеряется год. После того как это было открыто, ученые, стремясь познать невидимое, принялись выяснять, на каком расстоянии от земли находится Луна, а от Луны — само Солнце, и каково расстояние до вершины неба; он упоминает, что это волновало опытнейших геометров. Затем, как сообщается, были приблизительно определены и размеры всей земли; так и получилось, что и сама наука получила название «геометрия» — "измерение земли", которое она сохранила на протяжении долгих веков. Эта наука применяется при строительстве и походной палатки, и храма, когда используются линейные меры, круги, сферы, полусферы, квадраты и другие фигуры; сведения обо всем этом весьма помогают толкователю духовных сущностей.

Гл. XXIV. О музыке

Музыка — это дисциплина, которая ведет речь о прикладных числах — тех, которые обретаются в звуках: как двойное, тройное, четверное100, и тех, которые соответствующим образом воспроизводятся. Эта наука столь знаменита и столь полезна, что тот, кто не владеет этими знаниями, не может исполнять должным образом церковные обязанности. Все, что произносится надлежащим образом при чтении церковных книг, и все, что в церкви исполняется в форме песнопений, требует знания этой науки; с ее помощью мы не только читаем и поем в церкви, но и исполняем все богослужения по установленному обряду. Итак, музыка — это наука, которая заполняет всю нашу жизнь, особенно если мы исполняем волю Творца и служим с чистыми помыслами по установленным им правилам. Ведь все, что мы произносим, или все, что движется внутри нас, в соответствии с пульсированием наших сосудов согласовано музыкальными ритмами с совершенством гармонии. Ведь музыка — это наука хорошей модуляции. Так что, если мы хорошо ведем беседу, это всегда происходит благодаря поддержке этой науки; когда же возникают трудности, это свидетельствует об отсутствии музыки. Так же небо и земля, и все, что на них происходит высшим соизволением, все связано с музыкой. Пифагор свидетельствует, что этот мир создан с помощью музыки и при ее посредстве может быть управляем101. Она глубоко пронизывает и христианское вероучение; вот почему незнание законов музыки оставляет для нас в нем многое скрытым, тайным. Ведь и в том, что касается различия между псалтерием и кифарой102, некто очень искусно открыл некоторые фигуры; и десятиструнный псалтерий не случайно интересует ученых — по какому закону музыки требуется такое число струн; или, если нет такого закона, тем более должно считать священным это число; может быть, тут дело в десяти заповедях, — если исследовать это число, то его следует соотносить с Творцом и его творением — или с десятичной системой (denarius). И число, связанное с постройкой храма, которое упоминается в Евангелии, то есть 46 лет, звучит как-то гармонично (музыкально); и, будучи соотнесено со строением тела Господа, из-за которого и упоминается о храме, заставляет отдельных еретиков признать, что Сын Божий обладает не вымышленной, но истинной и человеческой плотью103. Итак, мы находим и число, и музыку, с почетом упоминаемые во многих местах Священного Писания. Ибо не должны выслушиваться мирские (gentilium) ошибочные суеверия, согласно которым девять Муз являются дочерьми Юпитера и Мемории104. Их опроверг Варрон, ученее и тщательнее которого в этих вопросах у них (древних. — М. Т.) вряд ли кого можно найти. Он говорит, что некий град (не помню названия) заказал по три изображения Муз, предназначаемые в дар храму Аполлона, трем мастерам, чтобы потом, выбрав с большей легкостью, купить их у того мастера, у кого они окажутся красивее. И так случилось, что все три мастера прекрасно справились с заданием, и городу понравились все девять изображений, и все они были куплены, с тем чтобы быть установленными в храме Аполлона; впоследствии, как он^[118] говорит, поэт Гесиод сочинил к ним надписи. Таким образом, не Юпитер создал девять Муз, но три мастера — каждый по три. Три же Музы город заказал не потому, что так они явились в снах или были кому-либо из граждан видением, но потому, что было легко заметить, что всякий звук, составляющий основу песнопений, по природе тройствен. Он либо производится голосом (тоном), как бывает у тех, кто поет или играет на органе; или дутьем — на трубах и флейтах; или постукиванием — как при игре на кифарах и бубнах, и на любых других инструментах, которые издают звук при постукивании. Так ли обстоит дело, как сообщил Варрон, или не так, мы, однако, не должны, из-за суеверий непосвященных, избегать музыки, если можем извлечь из нее пользу для понимания Священного Писания; и не будем обсуждать того, что кифары и органы используются иногда не для духовных целей, а для театральных забав. Ведь тогда мы не должны были бы изучать и буквы,^[119] так как Богом их считают Меркурия; или, если они посвящали храмы Справедливости и Доблести, и тому, что должно было хранить в сердце, они предпочли поклоняться в камне, это не значит, что мы должны избегать справедливости и доблести. Напротив, добрый и истинный христианин должен видеть своего Бога везде, где он находит истину.

Гл. XXV. Об астрономии

Итак, остается астрономия, которая, как сказал кто-то, есть достойное доказательство для верующих и большое мучение для любознательных. Поэтому если мы обратимся к ней чистым и спокойным разумом, то она, как говорят древние, наполнит и наши чувства большой благодатью. Ибо каково восходить душой к небесам и постигать пытливым рассудком все это небесное устройство и собирать по частям путем умственного теоретизирования то, что скрыто огромной тайной! Ведь сама вселенная, как говорят, имеет сферическую форму и заключает тела различной формы в своих пределах в круг. Сенека написал об этом книгу в форме последовательного философского рассуждения, которое называется "О форме вселенной". Итак, астрономия означает, на нашем языке, "закон звезд", так как последние не могут ни существовать, ни двигаться иначе, как в том порядке, в котором их расположил Создатель — кроме тех случаев, когда случайно, вследствие какого-то чуда, по Божественному суждению, они перемещаются; так, например, мы читаем, что Иисус Навин приказал в Гаваоне солнцу остановиться (Иис. Н. 10); и во времена царя Езекии тень воротилась назад на десять ступеней (4 Цар. 20); и во время страстей Господних солнце померкло на три часа (Лук. 23) и т. п. Эти явления потому называются чудесами, что они вызывают удивление своим несоответствием обычному ходу вещей. Ведь сдвигаются те небесные тела, которые, как говорят астрономы, прикреплены к небу; смещаются, или блуждают, планеты, которые обычно имеют определенный путь движения. Итак, астрономия, как уже сказано, — это наука, которая созерцает бег небесных светил, постигает пытливым разумом внешний облик планет самих по себе и в сравнении с землей. Между астрономией и астрологией есть разница, хотя обе они являются частями одной и той же науки. Ведь астрономия изучает вращение небесного свода, восход, заход и движение небесных светил или почему они. так называются; астрология же отчасти связана с природой, отчасти с предсказаниями. Природ ная сущность проявляется в изучении движения солнца, луны или звезд и прочих вопросов, имеющих отношение к времени. Провидческая же часть астрологии — это та, которую исследуют звездочеты, которые пророчествуют с помощью звезд и которые также соотносят двенадцать знаков Зодиака с разными частями души и тела и пытаются предсказать по движению звезд рождение и смерть людей. Ту часть астрологии, которая проявляется в наблюдении за природой и в тщательном исследовании бега солнца, луны и звезд, а также временных различий, клиру Господнему следует изучать тщательнейшим образом, чтобы через определенные соединения закономерностей и выверенные и истинные оценки доказательств не только правильно определять события прошедших лет, но и уметь верно судить о будущих временах, и чтобы уметь с помощью наблюдений узнавать сроки празднования Пасхи и точные места всех торжеств и празднеств и правильно сообщать о них народу Божию105.

Гл. XXVI. О книгах философов

О семи свободных философских искусствах, какую пользу могут извлечь для себя при их изучении истинно верующие, я полагаю, выше мы сказали достаточно. Добавим к этому, что те, кто называют себя философами, если случайно в своих рассуждениях или сочинениях сказали что-либо истинное, подобающее нашей вере, особенно последователи Платона, то этого не только не следует страшиться, но, наоборот, нужно забрать от этих незаконных владельцев и приспособить к нашему употреблению. Подобно тому, как египтяне имели не только идолов и тяжкое иго, которое отверг народ Израилев и от которого он бежал, но также и сосуды и украшения из золота и серебра, и одежду; все это тот^[120] народ, исходя из Египта, тайком взял как бы для лучшего употребления, не по собственной воле, но по наставлению и поручению; притом сами египтяне по незнанию одарили их этими предметами, которыми они пользовались как имуществом106; так и все мирские учения — это не только выдуманные суеверные образы и тяжкое бремя бесполезного труда, которых каждый из нас, ведомый Христом, выйдя из мирского общества, должен страшиться и избегать; они включают и свободные науки, о которых мы выше немного сказали, более приспособленные к применению во имя истины, а также некоторые очень полезные нравственные наставления; у них^[121] можно найти кое-что истинное и о почитании самого единого Бога; это и есть их золото и серебро, которое они не сами добыли, но как бы извлекли из каких-то металлов божественного провидения, которое рассеяно повсюду; и то, чем они пользуются неправильно и несправедливо для служения демонам, христианин, когда он отдаляется духом от их жалкого общества, должен унести от них для праведного употребления в проповеди Евангелия. А также и одежду их, т. е. общественные установления, приспособленные для мирского общества, которых мы не можем быть лишены в этой жизни, будет позволено взять и использовать, обратив на христианские нужды. Ведь что иное^[122] сделали многие наши добрые верующие? Разве мы не видим, как были нагружены золотом и серебром, и одеждой, уходя из Египта, Киприан — и любезнейший учитель, и блаженнейший мученик? А Лактанций? А Викторин, Оптат, Иларий? А много — численные грамматики? А первым это сделал вернейший служитель Бога Моисей107, о котором написано, что он "был научен всей премудрости египетской" (Деян. 7). Всем этим мужам, особенно в те времена, когда участь Христова, отразившись, преследовала христиан, привычные к суевериям люди никогда бы не передали имеющиеся у них полезные знания, если бы заподозрили, что они будут обращены на дело служения единому Богу, чем было разрушено суетное почитание идолов. Но они дали золото и серебро, и свои одежды исходящему из Египта народу Божию, не зная, каким образом то, что они дали, будет обращено на служение Христу. Это событие отражено в «Исходе», несомненно, для того, чтобы заранее подготовить к тому, о чем я сказал без какого-либо постороннего умысла, ради лучшего понимания. Но подготовленный таким образом, изучающий Священное Писание, когда он приступит к его тщательному исследованию, обязательно задумается над апостольским:^[123] "Знание надмевает, а любовь назидает" (1 Кор. 8, 1). Так как он понимает, что хотя из Египта и вышел богатый, однако, если бы не исход, он не смог бы спастись. Наш же Исход^[124] — это принесенный в жертву Христос; и ничему больше не учит нас принесение Христа в жертву, как тому, что он сам восклицает, как бы к тем, кого видит в Египте работающими на фараона: "Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим. Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко" (Мат. 11, 28–30). Гл. XXVII. О приобретении и упражнении добродетелей Между тем тому, кто пытается путем усердного размышления обрести духовное знание, необходимо также одновременно постоянным упражнением добиваться богатства добродетелей, чтобы, желая быть богатым в одном и пренебрегая искать другого богатства, не потерять плодов истинной ценности; и может случиться так, что он не только не извлечет пользы из добытого, но и должен будет понести наказание от Господа как его незаконный владелец. Ибо говорит рабам сама Истина: "Кто знает волю Господина своего и не делает, будет наказан" (Лук. 12, 47).

Что пользы людям собирать большие богатства и очень мало пользоваться ими, когда гораздо лучше тот, кто доволен своей бедностью и радуется своему труду, нежели тот, кто всю свою жизнь, имея богатства, прожил в нужде. Свидетель тому — Соломон, который говорит: "Лучше простой, но работающий на себя, нежели выдающий себя за знатного, но нуждающийся в хлебе" (Прит. 12, 9). Святая простота только себе приносит пользу; и насколько она созидает^[125] из заслуг жизни, настолько вредит — если нет; и имеет силу противостоять противоречащему.^[126] Но из двух несовершенств я предпочитаю святую простоту, нежели грешное красноречие. Поскольку Мудрость говорит: "Лучше бедный, ходящий в своей непорочности, нежели богатый, ходящий путями лжи;^[127] кто соблюдает закон, тот мудр" (Прит. 19). Нужно же, чтобы тот, кто стремится к знанию, стремился и к добродетели, чтобы то, что он понимает умом, он же с пользой применял в деле; и чему бы хорошему он ни учил на словах других делать, пусть прежде докажет необходимость этого своими делами, чтобы, исполняя и передавая Божественные наставления, он был назван большим в Царствии небесном; меньшим же, если передаст и исполнит лишь одно из самых малых наставлений Бога. Спаситель говорит: "Всякий, приходящий ко Мне и слушающий слова Мои и исполняющий их… подобен человеку, строящему дом, который копал, углубился и положил основание на камне, почему, когда случилось наводнение, и вода наперла на этот дом, то не могла поколебать его, потому что он основан был на камне. А слушающий и не исполняющий подобен человеку, построившему дом свой на песке без основания, который, когда наперла на него вода, тотчас обрушился; и разрушение дома сего было великое" (Лук. 6, 47–49). Любой член Церкви должен в равной мере усердно стремиться ко всем добродетелям, чтобы, будучи прекрасным и внешне, и внутренне, он предстал бы достойным на трапезе Царя вечного и на духовной колеснице вознесся бы к вечной родине. Он должен стремиться к рассудительности, чтобы благоразумно предвидеть, истинно понимать и понятое помнить. Он должен стремиться к справедливости, чтобы быть набожным, благочестивым и смиренным, чтобы сохранять прощение и отмщение, почтение и правдивость; чтобы охранять договоры, судебные решения и законы. Он должен стремиться стать сильным, чтобы обрести величие и уверенность, терпение и упорство. Он должен стремиться к самообладанию, чтобы стать воздержанным, умеренным и снисходительным; и кроме всего этого нужно стать верным вершителем мира и любви: это есть связующее начало совершенства. Человек, наделенный в совершенстве этими добродетелями и осиянный светом мудрости, может правильно и подобающим образом нести служение Богу и достойно исполнять в церкви обязанность просителя перед Ним: кого утверждает древнее предписание, тот должен быть достойным человеком и умелым в искусстве говорения. Если исполнение этого предписания наблюдается в мирских ораторах, то тем более оно должно исполняться в несущих слово Божие, у которых не только речь, но и вся жизнь должна быть наукой добродетелей. Но поскольку о путях обретения того, что следует понять в Священном Писании, мы сказали уже достаточно, с Божией помощью поговорим немного об изложении того, что уже понято, и этой новой книгой завершим весь труд. <…>

Гл. XXXI. О лучшем способе изложения и о том, что следует соблюдать проповеднику при выступлении

Есть лучший способ изложения, заключающийся в том, чтобы тот, кто слушает, слышал истинное; и чтобы понимал то, что слышит; выдающееся дарование лучших умов — любить в словах истину, а не сами слова. Чего стоит золотой ключ, если им нельзя открыть того, что мы хотим? Или чем плох деревянный, если с его помощью можно это сделать, когда мы не хотим ничего другого, кроме как открыть то, что закрыто? Ведь сказал некий оратор, и верно сказал, что нужно говорить так, чтобы учить, услаждать, увлекать за собой. Затем он добавил: учить — необходимость, услаждать — удовольствие, увлекать — победа. Из этих трех элементов то, что стоит на первом месте, необходимость обучения, заключается в том, что мы говорим; остальные два — в том, как мы говорим. Одним словом, при обучении речь наставника не должна делать желанным то, что пугало, призывать к тому, о чем потом придется сожалеть, но^[128] открыть то, что было скрыто. Если же говорящий хочет усладить слух того, для кого говорит, или увлечь его, то, если он не уделяет внимания форме своего изложения, он не добьется этого; для достижения желаемого важно знать, как сказать. Нужно так услаждать слушателя, чтобы он стремился слушать, так увлекать, чтобы он склонялся к действию; и как слушатель наслаждается, если ты приятно говоришь, так он и увлекается, если ему нравится то, что ты обещаешь, боится того, чем ты угрожаешь, ненавидит то, что ты порицаешь, принимает то, что ты советуешь, скорбит о том, о чем, по твоему мнению, нужно скорбеть, радуется тому, чему ты призываешь радоваться, жалеет тех, на кого ты ему указываешь, призывая пожалеть, избегает тех, кого ты, устрашив, посоветуешь избегать. И все, что угодно, с помощью большого красноречия может волновать души слушателей не с тем, чтобы они знали, что надо делать, но чтобы склонились к действию, о необходимости которого они уже знают. Итак, священнику, призывающему в проповеди слушающего к какому-либо действию, следует не только давать наставления, чтобы научить, и услаждать, чтобы быть услышанным, но и увлекать, чтобы победить.

Гл. XXXII. О тройственной природе говорения, которую различает искусный в римском красноречии

С этими тремя задачами — обучать, услаждать, увлекать — по всей видимости, хотел связать и другие три создатель римского красноречия, когда сказал следующее: "Тот может считаться действительно оратором, кто сможет изложить малое скромно, среднее — умеренно, большое — величественно". И как если бы добавляя первые три^[129] и объясняя ту же мысль, сказал: "Тот будет оратором, кто сможет, с тем чтобы научить, малое изложить просто; чтобы усладить, среднее — умеренно; чтобы увлечь, высокое — величественно". Эти три его^[130] могут быть использованы в публичных выступлениях; но не здесь, не в церковной обстановке, где истолковываются слова Того, Кого мы хотим вообразить. В этих условиях говорят мало, когда должны обсуждаться денежные дела, много, когда речь идет о здоровье и жизни людей; когда же ни о чем не надо судить и ничего не предпринимать, чтобы слушатель действовал или принимал решения, но только, чтобы он наслаждался, то тогда используется средний, умеренный, сдержанный способ изложения; «умеренный» здесь является термином, мы же иногда вольно используем это слово для обозначения малого, в несобственном смысле. В каждом случае, когда мы разговариваем с нашей паствой, и особенно при произнесении проповедей, мы должны все соотносить со спасением людей, не временным, а вечным; и также, когда речь идет о том, как избегнуть вечной погибели, все, что мы говорим, является важным;^[131] вплоть до того, что даже не должны казаться малым денежные вопросы — обретения или утраты, о которых говорится священником с кафедры, будь это большие деньги или малые. И не является малым справедливость, которую мы должны соблюдать, конечно, и в мелких денежных вопросах, ибо сказал Господь: "Кто верен в малом, верен и во многом" (Лук. 16). Что мало, то мало. Но быть верным в малом есть многое.

Гл. XXXVI. Что значит говорить мудро и красноречиво; и не следует называть чужим то, что, хотя и сказано другим, проповедуется собственной жизнью

Что же означает не только красноречиво, но и мудро говорить, как не умение в праведных делах, в которых должно быть выслушанным, использовать нужные слова в простом типе речи, блестящие — в умеренном, убедительные — в высоком? Но кто не может ни того, ни другого, пусть лучше скажет мудро то, что не может сказать красноречиво, чем красноречиво то, что говорит неумно. Если же он и этого не умеет, тогда пусть ведет такой образ жизни, чтобы не только себе обрести награду, но и другим дать пример, и пусть его образ жизни будет как бы его ораторским богатством. Есть и такие, которые могут красиво произносить слова, но поразмыслить над тем, что они произносят, не в состоянии. И если воспримут от других что-нибудь выразительно и мудро составленное и запомнят и донесут до людей, то, играя эту роль, они поступают не худшим образом. Ведь так — что, конечно, полезно — многие становятся проповедниками истины: а некоторые^[132] наставниками, если бы все наставники в одном деле говорили одно и то же и между ними не было раскола. И они не должны быть устрашены голосом пророка Иеремии, через которого Бог осудил тех, кто "крадут слова Его друг у друга" (Иерем. 23, 30). Ведь кто крадет, похищает чужое; слово же Бога — не чужое тем, кто следует ему; и лучше тот, кто говорит чужое, нежели тот, кто говорит хорошо, а живет плохо. Ведь что бы он ни говорил хорошее, кажется, что это является плодом его ума, но чуждо его обычаям. Ведь Бог сказал, что те крадут Его слова, кто хотят казаться хорошими, говоря слова, принадлежащие Богу, но, поскольку они плохие,^[133] делая свое. Когда же добрые верующие обсуждают эти слова с другими добрыми верующими, и те, и другие говорят свое; так как с ними Бог, Кому принадлежит то, что говорится,^[134] и они делают своим то, что не смогли сложить сами, и живут согласно этим словам….

Гл. XXXVIII. Какие виды добродетелей противоположны отдельным видам пороков

Итак, каждый проповедник может выразить это настолько более подобающим образом, насколько лучше он сможет различать разновидности добродетелей и, наоборот, пороков: чтобы, когда он будет уметь противопоставлять одно другому, он смог бы найти подобающее средство лечения для любой раны108. Ведь есть такие виды добродетелей, которые некоторым образом произрастают из других видов, как ветви из деревьев: то, что прорастает из одного корня добродетелей, дает на общем от этого корня стволе прекрасные листья. И наоборот, в пороках есть некоторые ядовитые ростки, из которых произрастает множество всяких пагубных пороков, и как добродетели вырастают одна из другой, как драгоценное потомство от родительницы, так и в данном случае — от нечистых матерей происходят нечестивейшие дети. Но так как пороки ведут с добродетелями длительную войну, мы расскажем, насколько это возможно, каковы проводники каждого порока и каковы его спутники: ведь таким образом мы одновременно покажем, какая добродетель с каким именно пороком сражается. И ведь мы не сможем уклониться от огненных копий пороков, если не научимся противопоставлять им соответствующий заслон добродетелей, чтобы защищенные ими и ведомые Христом, мы могли преодолеть это дерзкое войско вместе с его предводителями. Ведь когда пороки искушений сражаются против нас в невидимом сражении при власти высокомерия, то одни из них выступают вождями, другие следуют за первыми как войско. И не все они равно захватывают сердце: сначала немногие крупные одолевают заблудший ум, затем многочисленные малые толпами обрушиваются на него. И сам царь пороков — высокомерие, захватив полностью покоренное сердце, вслед за тем влечет его к опустошению с помощью семи главных пороков — своих верных полководцев; а за ними следует и войско, так как из них, несомненно, рождается множество других тяжких пороков. И корень всякого зла — высокомерие; об этом свидетельствует и Священное Писание: "Начало всякого греха — высокомерие" (Сир. 10). Первое же потомство его, а именно семь главных пороков, происходят от этого ядовитого корня: это — тщеславие, зависть, гнев, уныние, алчность, чревоугодие, страсть к роскоши. Ведь именно страдая от того, что мы охвачены этими семью пороками высокомерия, наш Спаситель, исполненный семиликой благодати от Духа, вышел на духовную освободительную битву. Но эти пороки имеют против нас каждый свое войско. Ведь из пустого тщеславия рождаются неповиновение, хвастовство, лицемерие, соперничество, упрямство, несогласие и стремление к нововведениям. Из зависти — ненависть, наушничество, злословие, ликование по поводу несчастий ближнего, уныние при его успехах. Из гнева — ссоры, самомнение, оскорбления, крик, негодование, поношения. Из уныния рождаются злоба, неприязнь, малодушие, отчаяние, бездеятельность, склонность к недозволенному. Из жадности — предательство, ложь, обман, клятвоотступничество, мятежность, насилие и вместо сострадания — ожесточение сердца. От чревоугодия происходят беспричинное веселье, балагурство, невоздержанность, многословие, притупленность чувства к восприятию. От страсти к роскоши — душевная слепота, безрассудство, непостоянство, суетливость, себялюбие, ненависть к Богу, любовь к сиюминутному, ужас или отчаяние перед будущим. Но, перечислив семь низких пороков, проистекающих от высокомерия, которые ведут против нас войско пороков, давайте посмотрим, каковы вожди добродетелей и каковы полки воинов, которые нам предоставляет вдохновитель смирения Христос для сражения с когортами пороков; и противопоставим вождям пороков вождей добродетелей, войскам — войска. Таким образом, вождю- пустому тщеславию должен быть противопоставлен вождь- смирение, который главным образом порождает в человеке пренебрежение к себе и презрение к бренным вещам; а его спутникам — спутники противоположного, т. е. неповиновению — повиновение, хвастовству — смиренное служение, лицемерию — естественность, соперничеству — бескорыстие, упрямству — покорность, несогласию — мир, стремлению к нововведениям — благоговение перед Богом и почитание предков. Вождю-зависти должен быть противопоставлен вождь-благожелательность; его спутникам — спутники противоположного, т. е. ненависти — истинная любовь, наушничеству — честный разговор, злословию — благочестивая похвала, ликованию в связи с несчастиями ближнего — сопереживание его печали, при его успехах — радость его благополучию. Вождю-гневу противопоставлен вождь-кротость; спутникам одного — спутники другого, т. е. самомнению — миролюбие души, оскорблениям — ласковость, крику — словесное убеждение, негодованию — любезность нрава, поношению — чистота речи. Вождю-унынию противостоит вождь-душевная радость; войску первого — войско второго, т. е. злобе — доброта, неприязни — мягкость, малодушию — долготерпение, отчаянию — стойкость, бездеятельности — духовное горение, склонности к недозволенному — усердие в чтении божественных книг. Вождю — жадности противостоит вождь — щедрость; полкам одного — полки другого, т. е. предательству — подлинная верность, лжи — искренность, обману — правда, клятвоотступничеству — отказ от клятв, мятежности- спокойствие, насилию- уступчивость, ожесточенности — милосердие. Вождю-чревоугодию противостоит вождь-воздержание, когортам одного — когорты другого, т. е. беспричинному веселью — сдержанность, балагурству — рассудительность, невоздержанности — умеренность, многословию — молчаливость, притупленности чувства к восприятию — страсть к овладению знаниями, сонливости — бодрствование. Вождю-страсти к роскоши и его окружению противоборствует вождь-бескорыстие со своими соратниками, т. е. душевной слепоте противостоит созерцание Бога, безрассудству — предусмотрительность, непостоянству — неизменность, суетливости — сдержанность, себялюбию — умерщвление желаний плоти, ненависти к Богу — совершенная любовь к Нему. Вот то, что надлежит знать руководителю душ и что он должен сохранять в разнообразии проповедей, чтобы с вниманием определять людские немощи и предоставлять необходимые для их излечения лекарства. Но так как очень важно, побуждая к разному, служить разным потребностям, хотя очень трудно вообще убедить кого-либо изменить свое поведение под влиянием необходимого размышления, однако намного труднее в одно и то же время одному человеку и общим обращением наставлять многочисленных слушателей, страдающих от разных недугов. Поэтому речь должна быть организована с таким искусством, чтобы, учитывая, что пороки слушателей различны, были бы найдены необходимые средства для каждого, но чтобы при том они не были противоположны сами себе и чтобы можно было пройти посреди всех страстей в едином направлении, отсекая как бы обоюдоострым мечом со всех сторон наросты чрезмерных людских замыслов: так нужно высокомерным проповедовать смирение, чтобы при этом у робких не усилился страх; так робким должна быть внушаема твердость, чтобы, однако, она не породила у высокомерных разнузданности, так^[135] забота о добром деле, чтобы тем не менее неумеренное беспокойство не вызвало своеволия в действиях. Так должна устанавливаться мера беспокойства, чтобы при этом не возникало беззаботное оцепенение у бездеятельных; так должен подавляться гнев у нетерпимых, чтобы одновременно не рождалось безразличие у спокойных и мягкосердечных, так следует разжигать в кротких ревность, чтобы во вспыльчивых не раздуть пожар; так пробуждать в скупых широту души, чтобы, однако, при этом удержать щедрых от расточительности; так проповедовать расточительным умеренность, чтобы, однако, не привлечь к роскоши воздержанных; так восхвалять в воздержанных непорочность, чтобы, однако, не оказалась пренебрегаема супругами плодородность плоти; так должно быть проповедуемо добро, чтобы каким-то образом не оказалось призыва к злу; так должно быть хвалимо высшее добро, чтобы не потеряло надежду худшее; так должно быть воспитываемо худшее, чтобы, пока оно считается удовлетворительным, не было стремления к лучшему. Проповеднику следует также так заботиться об устранении временной грусти, чтобы не увеличивалась внезапная радость; и так должна быть сдерживаема внезапная радость, чтобы не росла временная грусть; так должен быть подавляем внезапно возникший страх, чтобы, однако, возросла долго вскармливаемая опрометчивость; так должна быть подавляема давно возникшая опрометчивость, чтобы, однако, не окреп внезапно пронзивший страх.^[136]

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Выделите основные мысли Храбана. Сравните это сочинение с трактатом Августина "О христианской науке", помещенным в этой книге.

2. По какому принципу делит автор светские науки?

3. Почему их надо изучать?

4. Грамматика, риторика, диалектика — в чем их суть для Храбана, смысл изучения? Есть ли между ними внутреннее сродство?

5. Почему остальные учебные предметы названы математическими? Какова роль числа в системе Храбана?

6. Как изучаются арифметика, геометрия, музыка, астрономия? Каково их содержание?

7. Что изучается после тривиума и квадривиума?

8. Как соединяются обучение и воспитание?

9. Воспитывает ли обучение? Что есть "духовное знание"? Как оно приобретается?

10. Какие добродетели должны воспитываться в учениках-клириках и как?

11. Каковы методы воспитания добродетелей?

12. Какова сфера приложения теории Храбана — только ли церковное образование или светское (образование мирян) также?

ДУОДА (IX в.)

Редкий случай услышать голос светского человека раннего средневековья предоставляет сочинение септиманской графини Дуоды "Наставительная книга сыну своему Вильгельму". Знатная девушка стала в 824 г. женой Бернгарда, отдаленного родственника Карла Великого и приближенного франкского императора Людовика Благочестивого. После свадьбы муж был назначен военным и гражданским главой Испанской марки (области), маркграфом, и навсегда увез туда жену. Вернувшись через три года обратно, он оставил Дуоду воспитывать в Испании родившегося в 826 г. сына Вильгельма. Неудачно попытавшийся поднять мятеж против Карла Лысого, ставшего после смерти Людовика в 840 г. императором, Бернгард вынужден был в июне 841 г. признать себя вассалом Карла и отправить к его двору в качестве заложника сына Вильгельма. Живя вдали от мужа и сына, Дуода в 841 г. начинает, а в 843 г. заканчивает писать поучения Вильгельму. Получив эти наставления в 17 лет (а жизнь в заложниках была весьма далека от тюрьмы в нашем смысле слова, свобода Вильгельма почти не ограничивалась, он обучался наравне с другими знатными юношами двора), Вильгельм возил их с собой шесть лет, пока не был казнен за сепаратизм.

Содержание книги — советы, как себя вести по отношению к Богу, отцу, королю, знати, священникам, беднякам, усопшим родственникам и т. д. Форма сочинения — прозаическая, со вставными стихотворениями. Одно из таких стихотворений, как бы в форме конспекта передающее содержание всей книги, помещено в нашей антологии.

НАСТАВИТЕЛЬНАЯ КНИГА ДУОДЫ, КОТОРУЮ ОНА ПОСЫЛАЕТ СЫНУ СВОЕМУ ВИЛЬГЕЛЬМУ

Стихи к Вильгельму

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Каковы взаимоотношения Дуоды с сыном?

2. В чем старается наставить она сына? Что бы вы назвали в этом кодексе общечеловеческим и ценным "на все века", а что историческим и соответствующим эпохе?

ШКОЛЯРСКИЙ КРУГ

УИЛЬЯМ ФИЦ-СТЕФЕН (?-1191)

Секретарь и доверенное лицо знаменитого английского архиепископа Кентерберийского Фомы Бекета задумал и в 1173–1175 гг. осуществил составление биографии, то есть «жития», своего патрона. Этому житию он предпослал описание Лондона того времени с целью прославить место рождения св. Фомы. Оно делится на три части — описание города, рассказ о занятиях его жителей и повествование об их досуге и развлечениях. «Описание» Лондона разрослось у автора фактически в самостоятельное сочинение, содержащее весьма значительную долю реализма, несмотря на первоначально поставленную панегирическую цель. Перед нами одно из первых в Европе обстоятельное и продуманное описание средневекового города, составленное не в дотошно-детальной манере, а в жанре описания-впечатления.

Человек книжный, Фиц-Стефен почти в самом начале своего «Описания» с гордостью сообщает о лондонских школах при трех главных церквах города, об ученых публичных диспутах, проводимых в церквах по праздничным дням, на которых, что очень важно, присутствуют и горожане. В его изображении эти диспуты, на которых школяры не только спорят, но и перебрасываются эпиграммами, сочетают ученость и веселье и предстают не замкнутым, а общественно значимым для города явлением. Панегирический тон и известная книжность сочетаются у Фиц-Стефена с острой наблюдательностью и реалистичностью изображения, отличающих его сочинение.

ОПИСАНИЕ БЛАГОРОДНЕЙШЕГО ГОРОДА ЛОНДОНА

9. Три главные лондонские церкви на основании привилегии и древнего достоинства имеют знаменитые школы111. Однако часто по личному одобрению кого-либо из хорошо знающих философию там открывается много^[138] школ. По праздничным дням магистры собираются в церкви своего святого покровителя112. Школяры ведут диспуты, одни с наглядными доказательствами, другие — рассуждая логически; эти делают заключения от противного, а те превосходно используют силлогизмы. Некоторые упражняются в диспуте с противником, чтобы показать себя, другие сражаются за истину, которая является совершенной благодатью. Превосходными считаются софисты113, искусно владеющие потоком слов; некоторые же делают ложные умозаключения. Иногда ораторы произносят риторические речи, используя все, хоть до некоторой степени пригодное для убеждения,^[139] заботясь о соблюдении правил искусства и не опуская ничего из имеющего отношение к предмету. Мальчики различных школ соревнуются между собой в стихосложении и спорят о принципах науки грамматики или о правилах прошедшего времени и супина114. Другие в эпиграммах с помощью рифм и размеров115, подобно древним, острят на злобу дня; свободно, с… вольностью нападают на сотоварищей, не называя их имен, перебрасываются остротами и насмешками, сократическими шутками116 касаются изъянов друзей, а случайно и старших; подобно Теону117, злословят более откровенно в дерзких дифирамбах. "Это забавно толпе… Громко хохочут и, нос наморщив, трясутся от смеха"118.

Пер. с лат. Н.А. Богодаровой. Vita Sancti Thomae, Canturiensis archiepiscopi et martyrs, auctore filio Stephani. Ed. by J.C. Robertson London, 1877 (Rerum britannicarum Medii Aevi scriptores, № 67, vol. 3).

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Какие школы типичны для средневекового общества?

2. Какое образование характерно для средневекового города? Что общего у него с внегородским образованием?

УНИВЕРСИТЕТ — ДИТЯ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Одна из наиболее ярких страниц в истории образования — рождение и утверждение университетов, или studium generate, как они первоначально назывались, будучи местом, где в средние века можно было получить наиболее полное школьное образование. Именно университеты и породили явление, которое называется "школьной наукой", — схоластику. Соединение веры, защитниками коей должны были в новых условиях выступить университеты, которые должны были стать авангардом теологической мысли папства (вместо монастырей), с одной стороны, и примером научной рациональности, поверяющей авторитет логическим исследованием, — с другой, закладывало фундамент научного образования нового времени.

Средневековые университеты послужили основанием и организационным структурам европейского образования. Они, как правило, обладали юридической, финансовой автономией, правом самоуправления. Университет подразделялся на факультеты, деятельность которых определялась статутами учебного заведения, осуществлялась и контролировалась советами и должностными лицами. Будучи формально независимыми, университеты обладали свободой в выборе профессуры и тематики обучения в большей степени, чем монастырские школы. Более того, университеты часто признавались вместо церковных властей основными цензорскими органами, дающими заключения о чистоте веры и соответствии тех или иных взглядов ортодоксии. В университетах возникла своя корпоративная культура, активно взаимодействующая с городской (магистры как трудящиеся) и рыцарской (благородство мантии пера, а не только шпаги) культурами.

Приводимые документы характеризуют отношение к университетам светских властей, принципы взаимоотношений студентов и преподавателей и жизни студентов и профессоров в студенческих и преподавательских объединениях (коллегиях), методы и формы обучения — лекции профессоров и знаменитые диспуты, актуализирующие знания их участников и развивающие навыки мышления.

ГРАМОТА ФРИДРИХА БАРБАРОССЫ УЧЕНИКАМ И УЧИТЕЛЯМ БОЛОНСКИХ ШКОЛ (1158)

<…> Имея постоянное попечение о всех учениках, которые путешествуют ради получения знаний, и особенно заботясь о профессорах божественного и священного права, мы, руководствуясь нашим благочестием, даруем им милость. Чтобы как сами они, так и их посланцы в полной безопасности путешествовали к местам, в которых они совершенствуются в науках, и спокойно там обитали.

Так как мы полагаем, что добрые деяния заслуживают нашего одобрения и покровительства, мы с особой любовью будем защищать всех тех, чьей ученостью украшается мир, чьими усилиями жизнь наших подданных направляется к почитанию Бога и нас, его слуг.

И кто не испытает к ним сострадания, если из любви к науке они становятся изгнанниками, изнуряют себя, сменив богатство на бедность, подвергают свою жизнь всем опасностям и, что особенно обидно, от ничтожнейших людей часто терпят без всякой причины телесный ущерб.

Итак, мы постановили этим общим законом, который должен иметь силу на вечные времена, чтобы никто не осмеливался задерживать школяров с целью нанесения им убытка из-за долга другого лица из той же провинции, что, как мы слышали, иногда случалось из-за дурного обычая119. Те люди, которые будут знать о нарушителях этого священного закона и не заявят об этом своевременно местным властям, должны быть приговорены специальным решением к уплате четырехкратного штрафа. И пусть на вечные времена они будут лишены чести и на них ляжет клеймо позора.

Если же кто-либо пожелает возбудить иск по какому-либо делу, разбирательство должно происходить по свободному выбору школяра либо в присутствии его господина и учителя, либо у самого епископа города, которым мы даруем в этом случае юрисдикцию. Если же кто-либо попытается привлечь их к суду другого судьи, такой суд объявляется недействительным, даже если разбирательство происходило по всем правилам.

Пер. с лат. Г.И. Липатниковой.

English Historical Review. Vol. 54. № 216, 1939.

ЛЕКЦИИ ОДОФЕРДА120 ПО РИМСКОМУ ПРАВУ (нач. XIII в.)

С вашего разрешения начинаю старые Дигесты121 на восьмой день после праздника св. Михаила122 и по воле провидения полностью закончу их… к середине августа или около того времени. «Кодекс» я всегда буду начинать через две недели после праздника св. Михаила и заканчивать по воле провидения приблизительно в начале августа. Итак, под моим водительством все ученики, включая новичков и самых неумелых студентов, будут в состоянии сделать добрые успехи, потому что они будут слушать весь текст целиком, без каких-либо пропусков, как это иногда делалось в этой области и даже поистине стало обычаем. Итак, я предполагаю обучать как неумелых школяров и новичков, так и успевающих студентов. Неумелые смогут сделать достаточные успехи в изучении судебных случаев, системы доказательств и толковании текстов, а способные приобретут великое умение в постижении тонкостей и разрешении противоречий. <…>

Ведь цель моя в том, чтобы обучать вас честно и в доброй манере и в том порядке, который обычно соблюдался древними и новыми докторами и особенно моим учителем, чей метод я помню и сохраню.

Итак, во-первых, прежде чем перейти к текстам, я дам вам краткое изложение названия каждой главы. Во-вторых, я излагаю вам хорошо и отчетливо, как только смогу, содержание каждого закона. В-третьих, я зачитываю текст, чтобы сделать к нему замечания. В-четвертых, я вновь кратко разъясняю его смысл. В-пятых, я разъясняю противоречия в содержании, прибавляя общие замечания и излагаю тонкие и полезные особенности законов и вопросов с объяснениями, если провидение сподобит меня. И если какой-нибудь из законов заслуживает дополнительных объяснений по причине своей известности или трудности, я это сделаю в послеобеденное время.

Пер. с лат. Г.И. Липатниковой. Savigny F.K. von. Geschichte des rbmischen Rechts in Mittelalter. T. III. В., 1822. S. 501–502,511.

ПОРЯДОК ДИСПУТОВ В СОРБОННЕ

В год Господа нашего 1344, в 14-й день ноября, магистр Пьер де Крозо, магистр теологии, избранный и утвержденный епископ Санли и главный инспектор коллегии Сорбонны в Париже123, полагая, что будет весьма полезно для будущего, если члены упомянутого дома будут заняты полезными упражнениями в диспутах и беседами, пригласив с общего согласия всех членов Сорбонны в большой зал, назначил по обычаю четырех представителей, по одному от каждой «нации», для того чтобы решить, как следует с пользой для участников и честью для этого дома проводить упомянутые диспуты. Эти представители «наций», с пользой прислушавшись к совету многих, постановили:

Первое. Для упорядочения диспутов… следует избрать одного из членов, который будет называться магистром студентов. …Он должен позаботиться о вопросах на весь следующий год… Он должен прилежно выбрать самые важные и полезные теологические вопросы согласно тексту "Сентенций"124 по порядку и последовательно из всей книги, без последующих добавлений и так, чтобы вопросы одного года не совпадали с вопросами прошлого или последующего годов.

Второе. Если магистр студентов увидит, что диспутанты плохо понимают друг друга, он должен привести их к взаимопониманию. Если он увидит, что диспутанты спорят не ради установления истины, а из тщеславия, он должен водворить молчание. Если кто-либо не повинуется магистру даже после третьего предупреждения, выраженного словами: "Я налагаю на Вас молчание", этот участник должен поставить две кварты вина в конце диспута для всех тех, кто присутствует к моменту его окончания. И магистр студентов должен понуждать его к этому.

Третье. Если случится, что тот, кто должен отвечать на диспуте, по какой-либо причине отсутствует, магистр студентов должен занять его место… или найти ему достойную замену. <…>

…Диспут проходит так, что оппонент выдвигает главную аргументацию и приводит возражения для того, чтобы другие имели возможность выступить. И он выдвигает не более восьми положений, а каждый из выступающих должен выдвинуть три. И никто не должен приводить сдвоенных аргументов, произвольно разделенных или объединенных, или ведущих к невозможности доказательства. Никто не должен также объединять множество аргументов в один. Отвечающий может выставить только три заключения. Каждое из них может подкрепляться чьим-либо авторитетом и разумным доводом, если отвечающий сможет это сделать. Если же не сможет, то либо авторитетом, либо разумным доводом без заключений.

Далее они постановили, что сразу же после выступления главного оппонента берет слово магистр студентов, затем… магистры теологии, если они пожелают, затем бакалавры, после них курсоры в том порядке, в котором они достигли степени. Кто закончил читать «Сентенции» первым, должен и выступить первым, и тот, кто прочитал дважды, выступает перед тем, кто прочитал один раз. И тот, кто раньше кончил курс или курсы, выступает перед тем, кто закончил позже. Потом могут выступать и другие члены коллегии в той последовательности, в какой они поступали в коллегию. А если по разрешению магистра студентов здесь случится присутствовать посторонним лицам, если это люди хорошей репутации и не столь многочисленны, чтобы помешать течению диспута, то, если они пожелают, могут выступить. И им разрешается это делать согласно своему званию. <…>

Этим постановлением мы не хотим нанести ущерб другим статутам и обычаям, в которых содержатся предостережения или подразумевается, что между членами коллегии должно быть полное равенство, так как в этом доме все являются товарищами и соучениками…

Документы по истории университетов Европы XII–XV вв. I Пер. с лат. Г.И. Липатниковой. Воронеж, 1973. С. 107–109.

ОСНОВАНИЕ КРАКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА УЧРЕДИТЕЛЬНАЯ ГРАМОТА ПОЛЬСКОГО КОРОЛЯ КАЗИМИРА III 1364 г

Мы, Казимир, милостью Божией король Польши… пламенно желая, как и повелевает наш долг, чтобы получало распространение все то, что служит пользе и общему процветанию людей, постоянно изыскивая средства к добру и не сомневаясь, что это принесет пользу клирикам и подданным нашего королевства, порешили, чтобы в нашем городе Кракове было названо, избрано, установлено и определено место, где будет процветать studium generale в составе одобренных факультетов. И настоящим мы выражаем желание, чтобы так было с этого времени на вечные времена. И пусть в этом месте будет находиться жемчужина могущественной учености, чтобы учить людей зрелости в их суждениях, облекать их в роскошные одежды добродетели и направлять к процветанию в различных областях знания…

И пусть свободно и без опасений съезжаются в этот город Краков не только жители нашего королевства и окружающих земель, но и все другие с разных частей света, кто желает приобрести эту преславную жемчужину знаний. <…>

Далее, с этого времени мы учреждаем школы, в которых будут изучаться каноническое и гражданское право, медицинские науки и "свободные искусства".

Документы по истории университетов Европы ХП-XV вв. I Пер. с лат. Г.И. Липатниковой. Воронеж, 1973. С. 60–62.

ИЗ СТАТУТОВ ПРАЖСКОГО УНИВЕРСИТЕТА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIV в

…В нашем Пражском университете должен впредь нерушимо соблюдаться описанный ниже порядок при составлении списков в советах, процессиях, представлениях и прочих актах как публичных, так и частных. Ректор, который будет избран, занимает первое место, затем — магистры теологии, доктора канонического права, за ними — доктора гражданского права, магистры медицины, затем декан факультета искусств, затем лиценциаты теологии, канонического права, гражданского права и медицины125, затем бакалавры formati теологии126, которые в процессиях шествуют в беретах, а если будет особое распоряжение, то и в мантиях, а затем магистры искусств по старшинству; затем курсоры теологии127, если они одновременно и магистры искусств, следуют один за другим по старшинству своего магистерства; если же они не имеют магистерской степени, то занимают места между магистрами искусств в зависимости от времени, когда они получили степень бакалавра.

Далее за ними следуют лиценциаты искусств, бакалавры других факультетов, согласно порядку, принятому на факультете. И пусть впредь никто не входит в совет университета, если он не является магистром или доктором одного из факультетов.

Документы по истории университетов Европы XII–XV вв. I Пер. с лат. Г.И. Ли-патниковой. Воронеж, 1973. С. 87.

ОРГАНИЗАЦИЯ УЧЕБНОГО ПРОЦЕССА В БОЛОНСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ ПО СТАТУТАМ 1405 г

Каждый студент может прекратить посещение занятий любого из докторов или репетиторов в течение пятнадцати дней, начиная с праздника св. Луки. Прежде окончания пятнадцати дней он не обязан и его нельзя заставить платить какое-либо вознаграждение за занятия, если только он не станет впоследствии посещать классы этого доктора либо репетитора.

Но когда истекут эти пятнадцать дней, доктора, репетиторы и другие магистры могут провести денежный сбор утром либо в полдень, невзирая на другие распоряжения, но так, чтобы заплативший студент в другое время не принуждался к вторичной уплате тем же доктором и за тот же предмет… <…>

Так как часто случается, что студенты уходят от одного магистра к другому по причине возникшей вражды, приказано, что ни один доктор либо репетитор любого из факультетов не должен удерживать студента у себя на квартире и давать ему наставления или место в классе, если он не удовлетворил магистра или репетитора, у которого находился раньше, ибо за это он должен заплатить…

Так как многие из жадности, достаточно хорошо зная латынь, чтобы не платить магистрам, посещают классы репетиторов, пусть никто из репетиторов по грамматике и никто другой не удерживает у себя в классах школяров, владеющих латинским языком под страхом уплаты штрафа в размере 100 солидов за каждого, кого они удержат…

Поскольку работник заслуживает вознаграждения, было вынесено решение, что доктора, обучающие философии по книгам, названным ниже… принимают плату со своих студентов в таких размерах: «Метафизика» — 25 болонских солидов, «Физика» — 25 б.с., "О душе" — 25 б.с., "О возникновении" — 10 б.с., "О небе" — 15 б. с…. "О животных" — 40 б.с. Если кто читает только "О происхождении животных" — 20 б.с., если "О частях животных" — 15 б.с., если "Об истории" — 10. Если кто-либо читает «Этику» — 20 б.с., если «Политику» — 20, если «Риторику» — 20, если по «Экономике» — 5 б.с.128.

Если читающий по упомянутым книгам или некоторым из них будет студентом или репетитором, он должен получить со своих слушателей половину вознаграждения. <…>

Мы повелели, чтобы все доктора, которые читают лекции по медицинским предметам, взимали плату со студентов в таком размере, что с каждого за лекции и за место на скамье может быть получено 20 б.с., кроме случаев, когда студент пожелает сидеть на месте ректора или на первых скамьях. Тогда пусть заплатит флорин…

Документы по истории университетов Европы XII–XV вв. / Пер. с лат. Г.И. Ли-патниковой. Воронеж, 1973. С. 95–97.

ИЗ СТАТУТОВ ГЕРМАНСКОЙ «НАЦИИ» БОЛОНСКОГО УНИВЕРСИТЕТА 1497 г

Мы устанавливаем и повелеваем, чтобы все студенты канонического и гражданского права, которые происходят из германского народа, то есть все те, кто имеет своим родным языком немецкий язык, где бы они ни жили и какого бы положения ни были… приписывались и считались приписанными к германской "нации"…

Но поскольку богемцы, моравяне, литовцы и датчане с давних пор принимались к нам, мы допускаем и приписываем их к нашей "нации"…

Документы по истории университетов Европы XII–XV вв. I Пер. с лат. Г.И. Липатниковой. Воронеж, 1973. С. 71–72.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. В чем смысл основания университета?

2. Охарактеризуйте принципы университетского образования. Чему и как учил университет?

3. Реконструируйте методику работы профессоров со студентами.

4. Чем был университет для интеллектуала, школяра, простолюдина, короля, папы?

5. Как строился учебный предмет и учебный процесс в университете? Как были организованы магистры и школяры?

ПОЭЗИЯ ВАГАНТОВ (странствующих школяров)

Ваганты (vagantes — бродячие люди) — шумные и озорные странствующие студенты, изучающие разные предметы в различных школах и университетах у наиболее сведущих в них магистров. Международная распространенность латинского языка в педагогической среде позволяла странствующим ученикам свободно передвигаться, переходя к новым учителям, понимать их и быть понятыми ими. Язык церкви, являвшийся также языком науки и образованности вообще, становится в период высокого средневековья и языком латинской поэзии, принадлежавшей духовной элите средних веков, к низшим слоям которой относили себя и ваганты, противопоставляя свой круг невежественным профанам, то есть простонародью. Но интеллектуальная элита их не признавала, ибо их поэзия была посвящена по преимуществу радостям мирской жизни. Ваганты сохранили для нас ценнейшие свидетельства жизни буйного школьного братства. Ученье — хорошо, науке — уважение, но чопорности, высокомерию и ханжеству они противопоставляли нравственность, честность и щедрость молодости, не чуждой никаким радостям наряду с процессом обучения у магистров — ни попойке, ни плотской любви, ни азартным играм. Авторы приведенных стихотворений воспевают ценность дружеского братства школяров, говорят о важности обучения, несмотря даже на возможные опасности, встречающиеся на пути его получения. Они воспевают как школяра и студента, так и магистра-наставника. Заметим, что многие из авторов этих стихов анонимны, многие сочинения построены в виде стихотворного диспута ("Раздор между чтением книг и любовью", "Флора и Филида") или студенческого гимна ("Рождественская песнь школяров своему учителю").

ПРОЩАНИЕ СО ШВАБИЕЙ

СТИХ ОБ УПАДКЕ УЧЕНОСТИ XII в

ЛЮБОВЬ К ФИЛОЛОГИИ

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ПЕСНЯ ШКОЛЯРОВ СВОЕМУ УЧИТЕЛЮ

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Что есть поэзия вагантов — отрицание или воспевание учения?

2. Что скрепляло студенческое братство? Каковы принципы отношения к образованию у поэтов-вагантов?

3. Сравните эти стихотворения и предыдущие документы об университетах и постарайтесь сформулировать, кого же все-таки готовили университеты?

4. В чем причина появления поэзии вагантов? Попытайтесь определить ей место среди жанров средневековой литературы.

СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ ИДЕАЛЫ: ЧЕЛОВЕК И ЕГО ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ

СРЕДНЕВЕКОВОЕ ВАЛЛИЙСКОЕ СКАЗАНИЕ О ДЕТСТВЕ

"Мабиногион" — такое название присвоила сборнику валлийских волшебных легенд, записанных в XI–XII вв., их первая издательница и переводчица на английский язык леди Шарлотта Гест. Это множественное число от валлийского Mabinogi ("Повесть о детстве" или "О юности"), как именуются первые четыре сказания сборника.

В целом сборник, представляющий собой ядро средневековой литературы Уэльса, весьма неоднороден как по характеру включенных в него текстов, так и по времени их письменной фиксации. Его основной корпус — одиннадцать легенд — дошел до наших дней в составе двух рукописных сводов: "Белой книги Риддекха" (ок. 1325) и "Красной книги Хергеста" (ок. 1400). Видимо, оба они заимствовали текст из общего, более раннего источника, который был записан в конце XI в. Однако сюжеты и образы «Мабиногион» восходят к несравненно более древним временам, когда скотоводческие племена кельтов в авангарде великого индоевропейского переселения народов дошли до западных пределов Европы и принесли туда свою культуру, одновременно глубоко оригинальную и находящую множество параллелей в разных уголках необъятного индоевропейского мира.

Но если в других областях исторический процесс уничтожил архаичные общественные формы, то на окраине европейского континента, в Ирландии и Уэльсе, они просуществовали до сравнительно поздних времен и отразились в письменной традиции. Христианство, придя на британские острова, не столь враждебно, как в других местах, относилось к языческой мифологии и культуре, поэтому многие предания, записанные монахами и хронистами, сохраняют следы дохристианских верований. Прежние языческие боги становятся в них святыми, или древними королями, или могучими чародеями. Чародейством полны исландские и валлийские сказания, и именно они питали фантазией многочисленные литературные произведения от рыцарских романов о короле Артуре и рыцарях Круглого стола до сказочных эпопей Дж. Толкина. Многие памятники сочетают незаурядную отточенность литературной формы с варварским колоритом, открывающим, по выражению историков, "окно в железный век" Европы. Именно таковы первые легенды сборника, так называемые "Четыре ветви мабиноги", где перед нами предстает кельтское клановое общество, пронизанное родовыми связями и пережитками язычества. Впоследствии, после завоевания Британии франко-нормандцами, сюжеты валлийских сказаний проникли на континент и вернулись обратно в Уэльс — сначала в форме легенд о короле Артуре и его могучем королевстве, впервые обобщенных в знаменитой "Истории бритов" Гальфрида из Монмута (XII в.), затем в форме классического царского романа, явный отпечаток которого носят последние истории «Мабиногион», созданные под влиянием проникавших в Уэльс извне феодальных отношений.

В пестрой гамме мифов, легенд и обычаев, представленных в сюжетах сборника, немалое место уделяется воспитанию (ведь первоначально "повести о юности" подразумевали и описание воспитания в героях соответствующих идеальных черт). Отрывок, повествующий о воспитании Передура — "идеального рыцаря" двора Артура, уже не так насыщен чудесами и полон реалий феодального общества. Кельтский колорит здесь ослаблен и выражен в основном в деталях, сюжет более схематичен, язык обеднен. Но и эта повесть представляет интерес как свидетельство столкновения двух разных миров — мира кельтского родового общества и мира европейского феодализма. Второй из них, уничтожив первый и третируя его как «варварский», в то же время воспринял и впитал немало из его своеобразного наследия.

ПЕРЕДУР, СЫН ЭВРАУКА

Граф Эвраук владел землями Севера136, и было у него семь сыновей. И большую часть времени граф проводил не в своих владениях, но в войнах и турнирах137 и, как это часто случается с любителями подобных занятий, однажды был убит вместе с шестью своими сыновьями. Седьмого его сына звали Передур138; он был самым младшим и потому не отправился в поход. Иначе и его бы убили вместе с отцом и братьями.

Мать его была женщиной благоразумной и осмотрительной, и ее весьма беспокоила судьба сына. Поэтому она решила отослать его в глухое и отдаленное место, где никто не жил, и там с ним не было никого, кроме женщин, детей и убеленных сединами старцев, не способных к войне. И никто из них в присутствии мальчика не смел даже упомянуть о конях или оружии, чтобы он ничего не узнал об этом.

Мальчик же каждый день убегал в лесную чащу играть и стрелять из лука. И однажды он увидел, что к стаду коз, принадлежащих его матери, подошли две оленихи, и удивился, что у них нет рогов, и решил, что они заблудились в лесу и обломали рога о деревья. И со всех ног он пустился бежать за оленихами, пока не загнал их на опушку леса, где стоял его дом.

И Передур пришел к матери. "Мама, — сказал он, — странную вещь я видел. Две твоих козы заблудились и обломали себе рога, и они бегают так быстро, что я с трудом догнал их". Тогда все встали и пошли посмотреть на коз, и увидели, что это оленихи, и весьма поразились, что мальчик смог их догнать.

В один из дней увидели они трех всадников, едущих по дороге вдоль леса. Вот кто были эти всадники: Гвальхмаи, сын Гвиара, Гвайр, сын Гвистила, и Оуэн, сын Уриена, и странствовали они в поисках рыцаря, что разрезал золотые яблоки при дворе Артура139.

"Мама, — спросил Передур, — кто это там?" "Это ангелы, сын мой", — ответила она140. "По правде говоря, — сказал Передур, — мне тоже хотелось бы стать ангелом и отправиться с ними". И он вышел к ним на дорогу. "Скажи, друг мой, — спросил его Оуэн, — не видел ли ты здесь рыцаря нынче или вчера?" "Я не знаю, что такое рыцарь", — сказал Передур. "Это такой же человек, как я", — сказал ему Оуэн. "Что ж, если ты ответишь на мои вопросы, то я отвечу на твой". "Я с радостью отвечу тебе", — сказал Оуэн. "Что это?" — спросил тогда Передур, указывая на седло. "Это седло", — ответил Оуэн. И так Передур узнал название всего, что было на людях и конях, и назначение всех этих вещей. Тогда он сказал им: "Действительно, я видел нечто похожее на то, о чем вы спрашиваете. Поезжайте, и я поеду с вами и буду рыцарем".

После этого Передур вернулся к матери и сказал ей: "Мама, это не ангелы, а славные рыцари". Услышав это, мать его лишилась чувств, а Передур пошел прямо туда, где были привязаны лошади, что привозили им пищу и питье из населенных мест. И он выбрал тощую серую в яблоках лошаденку, что показалась ему самой крепкой, и придавил ее вьючным седлом, и соорудил из веток подобие сбруи, какую он видел на конях рыцарей. И потом он пошел к матери, которая тем временем очнулась. "Теперь ты хочешь покинуть меня, сын мой?" — спросила она. "Да, если ты позволишь, мама". "Подожди немного и выслушай мои советы". "С радостью, — сказал он, — только говори побыстрее". "Поезжай ко двору Артура, — сказала она ему, — ибо там собрались лучшие мужи, благороднейшие и храбрейшие. Если ты увидишь по пути храм Божий, остановись и помолись. Если увидишь пищу и питье, в которых нуждаешься, возьми их, коль это не нарушит приличия. Если услышишь крик о помощи, особенно женский, иди и помоги. Если увидишь драгоценную вещь, возьми ее и отдай бедняку; так ты заслужишь уважение. Если увидишь красавицу, служи ей, даже если она того не хочет; так ты прославишься как благородный муж"141.

И выслушав это, Передур сел на своего коня и, взяв заточенное копье, отправился в путь. Два дня и две ночи ехал он по глухому лесу без пищи и без "питья. И вот он увидел в лесу дивную поляну, и на поляне стоял шатер; он подумал, что это храм, и помолился. После этого он подошел к шатру и поднял полог и увидел у самого входа золотой стул, на котором сидела прекрасная дева с каштановыми волосами, перевязанными золотой лентой, украшенной самоцветами, и на пальце у нее было большое золотое кольцо. И Передур спешился и вошел в шатер, и дева с радостью приветствовала его. В шатре он увидел стол, и на столе два кувшина…

Пер. В.В. Эрлихмана.^[141]

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Героическое детство фольклорных персонажей архаического общества и рыцарское воспитание — каковы их сочетания в средневековом сознании?

2. Чем привлекателен рыцарский воспитательный идеал для знатного мальчика?

ПРЕСВИТЕР ТЕОФИЛ (кон. XI — нач. ХП в.)

Под данным именем был известен, по мнению некоторых исследователей, некто Ругерус, золотых дел мастер из нижнесаксонского монастыря Хельмерсхаузена. Ругерус (Роге-рус, Рогер, в монашестве принял имя Теофил) работал в Падерборне, в Вестфапии. Он ездил на юг, чтобы пригласить работать в Падерборн итальянских и греческих мастеров из Южной Италии. Возможно, ему хотелось научить падерборнских и пришлых мастеров тому, что он знал и умел, обучившись дома в Саксонии и затем в поездках по чужбине. Сохранившиеся ремесленные произведения Ругеруса-мастера свидетельствуют о его высоком мастерстве.

Был ли автором предлагаемого в нашей антологии текста сам Ругерус или нет, но тот, кто его написал, принадлежал к духовному званию и повествовал о традициях ремесленного обучения, прежде всего в монастырской практике того времени. Помимо обсуждения чисто технологическо-рецептурных вопросов, он был склонен и к отвлеченным размышлениям о своей профессии и воспитании истинного мастера. В предисловиях к трем книгам сочинения "пресвитера Теофила" названы цели обучения ремеслу, показаны отношение средневекового человека к такому учению, связь ремесла и обучение ему с высшими жизненными смыслами христианского мировоззрения.

СОЧИНЕНИЕ О РАЗЛИЧНЫХ ИСКУССТВАХ142

Книга первая. Предисловие

Каждое искусство изучается постепенно, частями.

Для живописи первое — это приготовление красок.

Затем будет ум твой трудиться над составлением смесей.

Выполняй эту работу, все время стремясь к совершенству,

Чтобы то, что рисуешь ты, было свежо и красиво.

После этого искусство многих людей

Твой труд возвеличит, как этому и научит моя книга.

Теофил, смиренный пресвитер, раб рабов Божиих, звания монаха недостойный, всем желает отвести от себя и попрать праздность разума и блуждание души с помощью полезного труда, выполняемого собственными руками, и приятных размышлений о новом и получить небесную награду!

В начале Книги Бытия143 мы читаем о том, что человек, созданный по образу и подобию Божию и одухотворенный дыханием Божиим, благодаря такому качеству занял первенствующее положение среди прочих живых существ, ибо он способен к восприятию божественной мудрости и, наделенный свободной волей, только своего создателя воспринимает волю и почитает власть. Тот, кто был введен несчастным образом в заблуждение хитростью дьявола и вследствие этого потерял из-за неповиновения Богу право на бессмертие,^[142] даже и тот передал уважение к науке и знаниям будущему поколению, дабы если кто приложит заботу и старания, смог бы обрести в полном объеме, как бы по праву наследования, талант и способность заниматься любым искусством. Изобретательность человека, усваивающая такое положение вещей и в своих различных действиях удерживающая от стремления к наживе и чувственным удовольствиям, привела его с течением времени ко дню предопределенной победы христианской религии, и свершилось то, что богоизбранный народ выполнил божественное предопределение, утвердив восхваление и прославление имени Бога. Поэтому благочестивая преданность верующих не должна пренебрегать тем, что мудрая проницательность предшествующего поколения передала нашему поколению. И то,^[143] что Бог уготовил для человека, человек должен воспринять со всем тщанием и всеми трудами своими стремиться к этому. Достигнув же, пусть никто не похвалится тем, что добился всего этого якобы самостоятельно, ибо успел он благодаря Богу, от которого и через которого все, без которого же ничто, — а с покорностью наделяется радостями, и пусть никто не утаивает достигнутого в мешке зависти и не скрывает в шкатулке упрямого сердца, но, отбросив всякое стремление к славе, с радостью и простодушием выкладывает всем ищущим, страшась евангельской притчи о том слуге, который умышленно спрятал добро от господина своего и не дал в рост деньги, за что лишился всякого вознаграждения и из собственных уст Господа получил осуждение как нерадивый раб.

Из страха перед такой притчей я, недостойный и ничтожный человечишка, то, что мне Богом безвозмездно дано и что он дарует всем в изобилии, — смиренно предлагаю всем, желающим учиться, и увещеваю их, дабы признали благоволенье Божие и дивились бы щедрости Его, и я настаиваю, чтобы они, когда возьмутся за работу, были бы стойкими и не поддавались сомнениям.

Подобно тому как низко и гнусно, когда человек стремится со всей страстью к чему-либо запретному или неподобающему (какого бы рода оно ни было), либо же насильственно захватывает награбленное, точно так же приписывается малодушию и глупости пренебрежение или отсутствие должного уважения к тому, что освящено законом Божиим и передано Богом-Отцом как наследие.

Ты же, возлюбленный сын мой, кто бы ты ни был, в сердце которого Бог вложил стремление к тщательному исследованию различных искусств, прилагая ум и старание, собирай то, что понравится, а также и вещи немалой ценности и полезные вещи, которые тебе сама по себе неожиданно произвела родная земля; ибо неразумен тот купец, который, неожиданно найдя в земле клад, пренебрежет им и не сумеет удержать и сохранить его. Поэтому, если тебе маленькие деревца принесут мирру, ладан и бальзам, или родные источники будут изливать масло, молоко и мед, либо же вместо крапивы и чертополоха и прочих сорняков вырастут в саду нард и различного рода ароматические тростники144, неужели же ты отнесешься к этому с пренебрежением, как к вещам ничтожным и обычным, не лучшего, а якобы худшего качества по сравнению с теми, какие получил бы, объехав разные страны и моря. Ведь и по твоему собственному разумению это было бы большой глупостью, хотя часто бывают люди, которые то, что дорого стоит и достается с большим трудом и затратой больших усилий, ставят на первое место и оберегают с величайшей осмотрительностью. Однако если неожиданно, безо всякой затраты иногда попадаются или случайно отыскиваются такие же или лучшие вещи, то оберегают их с такой же и даже с еще большей тщательностью.

Поэтому, дражайший сын мой, которого Бог одарил благостью своей, дарованной тебе без твоей личной заслуги, в то время как многие получили бы это лишь путем тяжелого труда, пересекая морские волны с большой опасностью для жизни, преследуемые голодом и холодом или же длительной кабалой ученья, мучимые ежедневной учебой и томимые жаждой к знаниям, посмотри это "Сочинение о различных искусствах" со всею жадностью взора, вооружившись крепкой памятью, прочти и с горячей любовью к знаниям охвати его содержимое. Коль скоро ты его с вниманием тщательно исследуешь, то увидишь, чего достигли в Греции в отношении различных видов красок и смесей, что знают в Тоскане об Электре145 или о разнообразии черных красок, что знают, в отличие от других, арабы в области кузнечного дела и литья, каким разнообразием сосудов различной формы, изготовлением гемм146 или изделий из кости, украшенных золотом (и серебром), славится Италия, как любят и ценят разнообразные оконные украшения во Франции, что хвалят в Германии из числа золотых, серебряных, бронзовых, железных, деревянных и каменных изделий. Если будешь это часто перечитывать и крепко держать в памяти, то этим вознаградишь меня, ибо столько раз ты извлечешь пользу для себя из труда моего, сколько раз будешь молиться за меня милосердному всемогущему Богу, который знает, что я написал свой труд не из любви к человеческой похвале и не из жадности к награде на этом свете, что преходяще, и не скрыл что-либо ценное или редкое из зависти и не сохранил ничего для себя лично, но помог нуждам многих и содействовал советами для приумножения чести и славы Божиего имени. <…>

Книга вторая. Предисловие

Я не жалею, дорогой брат мой, что из чувства искренней любви пытался в предыдущей книге воздействовать на твои природные способности и внушить тебе, как почетно и как возвышенно отказаться от праздности и попрать бездействие и лень, как сладко и приятно посвятить свои силы различным полезным занятиям, согласно словам одного оратора, сказавшего: "Знать что-либо — похвально, ничего не знать — преступно".

И никто не должен досадовать, усвоив изречение Соломона: "Кто приумножает знания, приумножает и труд". Ибо кто усиленно поразмыслит над этим, поймет, как много следует отсюда для души и тела. Ведь яснее света, что тот, кто стремится к праздности и легкомыслию, занимается пустой болтовней и ненужными вещами, предается пьянству, дракам, убийствам, кражам, богохульству, клятвопреступлениям и другим подобным делам, тот противен глазам Господа, смотрящего на кроткого и спокойного, послушно работающего в тиши во имя Господа, согласно предписанию святого апостола Павла: "Должно больше работать, создавая своими руками то, что хорошо, чтобы иметь необходимое для страждущих". Желая быть последователем этого, приблизился я к преддверию святой Мудрости и увидел придел147, расписанный самыми разнообразными красками, а также полезность и природные качества каждой из них. Вскоре я, сам не заметив как, вступил туда и наполнил сердце свое в достаточной мере всем тем, что я в отдельности исследовал путем тщательных опытов. После того как я все достаточно обследовал глазами и руками, вверил это безо всякой зависти тебе для изучения. Однако поскольку нет необходимости в том, чтобы применение этой живописи было бы досконально рассмотрено, я, как пытливый исследователь, постарался узнать, с помощью какой изобретательности художника разнообразие красок может украсить произведение и не отражать дневного света и солнечных лучей. Исследуя это, постигаю я природу стекла, соображаю, как работа с ним может быть выполнена при употреблении лишь его одного в разнообразном виде.

И это мастерство в том виде, как я его познал зрением и слухом, я позаботился передать тебе для изучения. <…>

Книга третья. Предисловие

Давид, самый выдающийся среди пророков, которого Господь Бог в предвечные времена избрал и предназначил за простоту и смирение его духа, избрав его себе по сердцу, и поставил властелином над любезным ему народом, дабы, получив такой титул, правил бы он благородно и мудро, и утвердил его в том Духом Господним — слил все стремления своего духа в одну любовь к своему Создателю и среди прочего изрек следующее: "О Господи! Возлюбил я красоту дома Твоего!"

Как и следует, муж столь большой власти и такого острого разума понимал под этим домом обиталище небесного двора, в котором в непостижимом свете восседает Бог перед поющими гимны хорами ангелов, и взывал Давид к престолу Божиему всем сердцем своим, говоря: "Об одном молю я Господа, к тому стремлюсь, чтобы жил я в доме Господа все дни моей жизни"; и, будучи вместилищем преданной души и чистейшего сердца, где действительно обитал Бог, гостем которого он горячо желал быть, Давид молил: "Обнови правильный дух, о Господи, в сердце моем".

Известно также, что Давид желал украсить земной дом Господа, который является местом молитв. И действительно, все материалы для храма, основателем которого он сам страстно хотел стать, но не заслужил этого вследствие большого количества пролитой во враждебных стремлениях человеческой крови, в золоте, серебре, меди и железе завещал он сыну своему Соломону. Он прочел в Исходе, что Бог приказал Моисею воздвигнуть скинию, избрать для этого дела мастеров с известными именами и богатых духом мудрости и знаниями по различным наукам, дабы создали они произведение в золоте, серебре, меди, драгоценных камнях, дереве посредством всякого рода искусства. В смиренном созерцании полагал он, что Бог возрадуется такому убранству, порядок которого он установил при руководстве и попечительстве Святого Духа. И он считал, что без божественного внушения ничто подобное никто не сможет соорудить. Поэтому, дражайший сын, не медли, но веруй полностью, что Божественный Дух наполняет твое сердце, когда ты украшаешь дом Его таким разнообразием работ. И чтобы ты никак не сомневался, возвещаю тебе ясным образом, что все, что ты можешь познать, воспринять или придумать, — все это принесет тебе милость Духа в семи образах. Через дух мудрости познаешь ты, что все созданное исходит от Бога, а без Него ничто не бывает; через дух разума достигнешь ты большого понимания в том, какого правила, какого разнообразия и какой меры должен ты придерживаться в разных своих работах; через дух благоразумия поймешь ты, что не должен утаивать полученный от Бога талант, но открыто протягивать его всем, желающим честно учиться, со смирением трудясь и обучая; через дух силы отстранишь ты все застывшее, а то, что начинаешь, — не вялыми усилиями, а с полными силами поведешь к завершению; через дух знания, дарованный тебе, ты будешь господствовать с помощью рассудка над своими богатыми способностями и, совершенствуя их, будешь в изобилии, со всею смелостью ума своего делать свои знания общим достоянием; через дух благочестия познаешь ты, что, для кого, когда, сколько и каким образом ты будешь создавать, и, чтобы не подкрался к тебе порок жадности или стяжательства, соблюдай, благочестиво размышляя, меру вознаграждения; через дух богобоязни постигнешь ты, что сам по себе ты ничего собою представлять не можешь, призадумаешься над тем, что ничем другим, кроме как ниспосланным Богом, ты не обладаешь и не хочешь обладать, но с верою, признанием и воздавая благодарность считаешь, что то, что ты знаешь, или то, что ты есть сам и кем быть можешь, исходит от милосердия Господня. Воодушевленный значением таких добродетелей, дражайший сын, ты, войдя с твердой уверенностью в храм Божий, украсишь его с таким изяществом, расписав потолки и стены различным образом, разнообразными красками и изобразив для взирающих красоту Божиего рая, оживив ее различными цветами и зеленью листьев и травы и осветив души святых различными коронами соответственно их заслугам, — и достигнешь того, что Бога-Создателя славят и возносят хвалу чудесным деяниям Его. Ведь глаз человеческий не может решить, на каком произведении должен он раньше остановить свой взор. Если он обращается к потолкам, то они расцвечены, как занавеси; смотрит он на стены — перед ним вид рая; если из окон льется поток света, дивится он драгоценнейшему украшению стекла и разнообразию ценнейшей отделки. Если же верующая душа видит наглядное изображение страданий Господа, то она испытывает страх; если видит, какие муки во всех частях своего тела испытывали святые мученики и какую награду, а именно бессмертие, получили, стремится к более благочестивому образу жизни; если видит» он, что радости на небесах столь же велики, как муки в адском огне, то воодушевляется надеждой при своих добрых деяниях и сильно тревожится, думая о грехах своих.^[144]

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Каковы основные принципы воспитания и обучения средневекового ремесленника?

2. Какое отношение к своему делу воспитывает Теофил?

3. Охарактеризуйте цели, которые стояли перед учеником ремесленника?

4. Можете ли вы восстановить культурно-педагогическую атмосферу, окружавшую будущего ремесленника, мастера?

5. Как представлял мастер важность обучения своему делу, его место во вселенной и перед Богом?

И СВЯТЫЕ БЫЛИ ДЕТЬМИ: БИОГРАФИЯ КАК ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА

Значение жизнеописания в средние века было очень велико. Культура черпала в биографии образцы и сама строила идеалы в виде того, что мы бы назвали "образцовыми биографиями", т. е. в форме «житий» и им подобной иной агиографической (от греч. «агиос» — святой) литературы. Ведь все средневековое христианское мировоззрение основывалось на истории жизни Христа. Героями «житий» становились святые, монахи, короли, иные знатные по тому или иному признаку люди. Их детские годы были временем первой битвы святого с сатаной, грехами и т. д.

Святой ребенок отбрасывал все «неразумно-детское», он в полной мере был юнцом по возрасту, но старцем душой. Именно в детстве он начинал творить великие подвиги.

Такие биографии служили ориентирами и наставникам в работе с конкретными воспитанниками, и родителям, выступавшим нередко единственными учителями своих детей, и самим детям в выработке ими системы жизненных целей. «Жития» являли собой накопленное собрание назидательных сочинений, обращенных на средневековый педагогический процесс. И хотя время от времени в «биографии» выдающихся персонажей врывался ветер реальных событий, образы детства оставались, скорее, памятниками педагогической мысли, нежели отражением педагогической реальности. 

РУОТГЕР ЖИЗНЬ СВЯТОГО БРУНО, АРХИЕПИСКОПА КЕЛЬНА (966)

…Его кротость, труд и ревность направлялись на благо и успех человечества. Многие между нами могли бы представить о том громкое и красноречивое свидетельство, и если иные не обладают литературными дарованиями, то во многих местах науки и искусства, поддерживаемые учениками Бруно, служат ему живыми памятниками и достигли такого процветания, что те мужи могли бы не только рассказать о величайших и знаменитейших его деяниях, но и украсить свою речь. Как много знаем мы учеников этого великого человека, достигших звания епископа, как многие из них прославились примерным исполнением обязанностей своего духовного призвания! Все они пользовались особенным его доверием и могли бы прославить более совершенно жизнь своего наставника великим памятником бытописания. <…>

1. Дело мудрого, без сомнения, состоит в том, чтобы знать, откуда происходят те дары, которыми мы наделены, но да не подумает кто-нибудь, что они имеют свой источник в нас самих или сообщены Божеством по нашему праву и заслугам. Потому что на вопрос: что принадлежит нам по праву? — мы должны отвечать: быть наказанными; но божеское милосердие действовало предвечно, чтобы доставить человекам благодать на благодать; и если человек приобрел что-нибудь, то потому, что Бог так восхотел, а не потому, что человек заслуживал того. "Ибо, — говорит апостол, — …Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил?".^[145] Но по необъяснимому предопределению божественной благодати, избранники Божий наделены драгоценными и богатыми дарами этой благодати, но так, что они по ней заслуживают до известной степени то, чем они наделены: один наделен более, другой — менее, но повсюду находится тот же дух, который действует во всех, сообщаясь каждому по мере его возможности. Только своего единородного сына наделил Бог не по мере своей воли, "Ибо в Нем, — говорит апостол, — обитает вся полнота Божества телесно".^[146] Своих же членов одаряет он по вместимости каждого; он дает им все для пользования, все, т. е. самого себя, ибо "Бог есть все во всем".^[147] Эти различные величины и то разнообразное распределение даров составляют в высшей степени замечательный вопрос. <…>

2. …Я думаю, для назидания многим будет достаточно, если мы при описании жизни Бруно начнем прямо с его детских лет: уже и в них бедные и уничиженные найдут себе утешение и отраду, а знатные и богатые — серьезный урок и предостережение. Его предки, как только помнят люди, принадлежали к благороднейшим мужам в народе. Нет никого в его роде, который был бы обесславлен или обесчещен, но Бруно превзошел всех, исключая преславных императоров и королей, приятностью нрава, славою в науках и искусствах и другими всякого рода нравственными преимуществами. …Время его рождения было само по себе предзнаменованием тех благ, того благоденствия и благословения, которые он впоследствии утвердил148. <…>

4. Около того времени^[148] благородное королевское детище^[149] достигло почти 4 лет и для первого обучения было вручено достопочтенному епископу Утрехтскому Бальдрику… В то время, когда Бруно, находясь в таких хороших руках, делал утешительные успехи, ярость норманнов, как бы смиренная его обаянием, притихла, и церкви и прочие здания, от которых едва виднелись печальные развалины, могли быть снова отстроены. Таким образом, ни одна эпоха его жизни не прошла без благословения и пользы для святой церкви. Ибо хотя и без его ведома и содействия, но тем не менее чрез него и его ради христианский народ, освобожденный от врагов, возносит теперь хвалы Богу. Изучив начатки грамматики, Бруно начал читать под руководством своего наставника произведения поэта Пруденция; мы слышали о том от него самого, как он часто любил то рассказывать для прославления Господа. Этот поэт, католический и по вере и по стремлениям, отличается любовью к истине и силою языка, приятен по форме и богат по содержанию. Он исполнил сердце ребенка такой радостью, что тот не только усвоил себе слово в слово его произведения, но и постиг их глубокий смысл, так сказать чистейший духовный нектар, которым они пропитаны. Впоследствии нелегко было указать на какое-нибудь ученое произведение римлян или греков, какого бы оно рода ни было, которое бы он ни изучил при живости своего духа и неутомимости стремлений. И ни громадность его богатств, ни громкие и беспокойные тревоги общественной жизни или какие-нибудь другие препятствия ни были в состоянии отвлечь Бруно от таких благородных занятий. Его ревностные помыслы и беспрерывные научные труды свидетельствовали о ясности его духа. Действительно, духовная деятельность и серьезные работы обратились для него в привычку, как о том сказано: "Уже и ребенок дает знать о себе своими занятиями, будет ли он благочестив и праведен".^[150] Как в отношении самого себя он не допускал, чтобы распущенность и легкомыслие других ослабляли его ревность или пустая беседа направляла его на худое, так и в отношении книг, изученных им, он не мог терпеть, чтобы в них делались перемены без смысла и толку, чтобы они были произвольно исправляемы и чтобы вообще с ними обращались легкомысленно. Он думал, что ни в чем не должно быть небрежным, как сказал и Соломон: "Кто о малом небрежен, тот падает мало-помалу".

5. Когда умер отец Бруно,^[151] укрепив и умиротворив свое государство,^[152] управление перешло в руки Оттона,^[153] старшего сына, сильного благословением Господним и помазанного елеем радости, по воле и согласию князей. <…> Слава его и хвала превысили бы силу красноречия самого Цицерона. Оттон вызвал своего брата Бруно, уже посвятившего себя Богу и в то время, для занятия почетного и ему подобавшего места из уединенной школы ко двору, который можно сравнить с зеркалом: при нем, как в зеркале, все то, что свет оставляет без внимания, является чище и лучше от светоча науки, ибо туда со всех сторон стекаются все, имеющие какое-нибудь значение; преследуемые завистью и клеветою находят там верное убежище. Там сияют образцы мудрости, благочестия и правды, какие когда-либо встречались на памяти людей. Те, которые прежде даже казались чрезвычайно учеными, при дворе Оттона покрывались стыдом и чувствовали необходимость начать учение с азбуки и тем самым как бы говорили: "Наконец-то мы будем иметь дело с истиной". У кого несмело бьется сердце в груди, тот со страхом и трепетом держит себя в отдалении от этого верховного судилища науки. Сам Господь исполнил Бруно, этот свой сосуд, духом истины и разума. Но Бруно не довольствовался тем, чтобы собрать в сокровищницу своего сердца только то, что может быть легко приобретаемо; нет, он привлекал к себе издалека все, что вызывало изумление и казалось чудом. Если какой-нибудь историк, оратор, поэт и философ создавали что новое и великое, он исследовал то тщательно вместе со знатоками того или другого языка. Если кто-нибудь при помощи своего быстрого, ловкого и всеобъемлющего духа выступал вперед как учитель, Бруно со всем смирением спешил сделаться его учеником.

6. Часто случалось ему сидеть между ученейшими знатоками греческих и римских древностей, когда они вели беседу о возвышенности философии и полной выработке отдельных вопросов, которые она обнимает. И Бруно являлся среди них ученым посредником, представляя спорящим сторонам примирительные мнения, вызывавшие одобрение всех, кто присутствовал, хотя он сам вовсе не того искал. Славу для него заменял голос собственной совести, и он переносил, не оскорбляясь, всякое противоречие себе и осуждающий отзыв. Все это часто замечал верный глаз Оттона, величайшего из земных королей, который в этом отношении никогда не ошибался. Между тем как Отгон укрепил своею силою и мудростью внешнюю сторону государства, Бруно облекал с тем же великолепием и блеском его внутреннюю жизнь. И видел все это сам Господь Бог, который в своем милосердии блюдет за дарами, которыми наделяет. Ибо иначе как мог бы Бруно при своем высоком положении устранить от себя всякое высокомерие, если бы этот благочестивый муж не пользовался помощью самого Господа Бога.

7. Епископ Израиль Скотигена, учитель Бруно, у которого, по его собственному признанию, он всего более научился, на вопрос о достоинствах Бруно отвечал, что он был поистине святым мужем. Вот достохвальный и справедливый отзыв учителя о своем ученике! Греки, которые были также его наставниками, приходили в изумление от ясности его ума; они рассказывали чудеса о его способностях своим согражданам, страсть которых в прежнее время была направлена только на то, "чтобы говорить или слушать что-нибудь новое".^[154]

8. …Повсюду, на походе и в палатке возил он с собою свою библиотеку, как кивот завета, и был снабжен источниками и средствами для своих работ: источники — в Священном Писании, средства — в языческих произведениях. Его можно было сравнить с тем хозяином, "который выносит из сокровищницы своей новое и старое".^[155] <…>^[156]

ДУДО, ДЕКАН ЦЕРКВИ СЕН-КВИНТИН (КАНТЕН) ИСТОРИЯ НОРМАННОВ, ИЛИ ТРИ КНИГИ О НРАВАХ И ДЕЯНИЯХ ПЕРВЫХ ГЕРЦОГОВ НОРМАНДИИ (860-1002)

После 1002

<…> Ричард, благообразный отрок,^[157] славный своим происхождением, наставлялся в плену^[158] сведениями всякого рода, укреплялся телом и был ласков и добр со всеми, как взрослый; избегал всего неприличного по силам своего возраста; не ценил высоко того, что не укрепляло духа; вооружал свой язык живым красноречием и отличался своею речью в разговорах; изучал тщательно и проверял то, чего не знал, и его не пугала темнота дела. Свой отроческий возраст он посвятил Иисусу Христу и, несмотря на всю нежность лет, вел себя по всем правилам Писания. Таким образом, с Божиею помощью, наш прекрасный отрок сиял бы пред всеми, если бы даже и не воспитывался в королевском дворце. Его охотно поучали всякого рода назиданиями и наставляли с медоточивою сладостью придворного языка. <…>^[159]

ЛОТСАЛЬД ИЗ СИЛЬВИНИАКА149 ЖИТИЕ СВЯТОГО ОДИЛОНА, АББАТА КЛЮНИ150

(1050)

2. Блаженный Одилон, родившись среди знатной фамилии, еще в детстве был посвящен Христу, как новый Исаак или Самуил. Будучи ребенком, он обнаруживал наклонность к смирению, целомудрию, невинности и чистоте нравов и, насколько позволял его возраст, занимался делами милосердия. Одилон превосходил своих сверстников мудростью и характером, так что если не по времени, то по зрелости его уважали, как старца. Выйдя из отроческих лет и достигнув юношеского развития, он помышлял втайне удалиться в египетские пустыни и жить в земле обетованной. О благий Иисусе, как сладок твой призыв, как высоко твое вдохновение, когда ты, едва коснувшись души, превращаешь жар вавилонской пещи в любовь к небесной отчизне… Пока Одилон помышлял о том, великий Майоль,^[160] уже прославленный во всем мире, явился в пределы Оверни, и по божественному определению к нему привели того, о ком мы говорим. Обратив внимание на его телесную красоту и знатность рода и провидя в нем внутренним оком нечто великое и божественное, Майоль привязался к нему всем сердцем; огонь Божеской благодати возгорал между ними все с большею и с большею силою. Они вступили в дружескую беседу: младший сообщил старшему свои желания; старец как мог укрепил юношу в его стремлениях осуществить задуманное. По совершении этого старец возвратился домой, а юноша приготовился к исполнению своих предначертаний. Немного времени спустя новый ратник Божий, подобно тому, как Бенедикт оставил Рим, удалился из Оверни, не посмотрел на отцовское наследство, родных и братьев и, как Авраам вышел из земли Халдейской, явился в Клюни, в свою обетованную землю; там он принял монашескую одежду, сложив с себя одежды клирика. <…>

5. Обратимся теперь к описанию его нравов, которыми он был украшен по божественной благодати. По принятому исчислению добродетелей святой муж обладал четырьмя самыми главными из них: разум, правдолюбие, твердость духа и воздержание. Философы определяют разум как силу, стремящуюся к исследованию истины и жаждущую полноты познания. В этом отношении Одилон был замечателен именно тем, что ни днем ни ночью не переставал трудиться над исследованием истины. В руках у него всегда божественные книги, речь одна — о Священном Писании, и назидание всякого — единственная работа… О его учености и красноречии, что не мешало ему быть верным православию, свидетельствуют его слова и многочисленные послания, дышащие мудростью, кротостью и благостью.

6. Правдолюбие, по определению философов, состоит в том, чтобы каждому воздавать свое, не присваивать чужого, не заботиться о собственной пользе и сохранять во всем беспристрастие. И всем этим он обладал в высшей степени. Каждому воздавалась им должная честь, несмотря на возраст, лицо и состояние, и Одилон до того расположил к себе всех, что его считали милым ангелом. Властям христианским и королям, по апостольскому предписанию, он ни в чем не противоречил и снискал такую их дружбу, что, как новый Иосиф, был всеми любим и почитаем. <…>

7. То же самое должно сказать и в отношении низших Одилона: старших он почитал как отцов, младших — как братьев, пожилых женщин — как матерей, молодых — как сестер, и всех считал выше себя. Всякий имел к нему доступ и мог спасительно беседовать с ним. Никого не отягощая, никому не мешая и не завидуя, Одилон не покушался на чужое и даже с удовольствием уступал свое. <…>^[161]

ОРДЕРИК ВИТАЛИЙ ТРИНАДЦАТЬ КНИГ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ, НА ТРИ ЧАСТИ РАЗДЕЛЕННЫЕ (1142)

<…> Кн. XIII …Царь всевышний, благодарю Тебя за то, что Ты даровал мне жизнь без всяких заслуг с моей стороны и по своей благой воле расположил мои годы. Ты — мой царь и мой Бог; я — Твой раб и сын Твоей рабыни; и сколько мог служил Тебе с первых дней моей жизни. В субботу на Пасху^[162] я был крещен в Аттангаме, бурге, лежащем в Англии на великой реке Северн. Там руками священника Ордерика (родом сакса) Ты меня возродил водою и духом и дал мне имя того священника, который был вместе с моим крестным отцом. После, когда я достиг 5 лет, Ты меня отправил в школу в городе Шрюсбери, и там я служил Тебе в первый раз в базилике святых апостолов Петра и Павла. В течение пяти лет меня учил там знаменитый пастырь Сигвард латинским письменам, которые изобрела Никострата, получившая впоследствии прозвание Кармента. Он наставил меня псалмам, гимнам и другим необходимым сведениям. Между тем Ты, Господи, соорудил на берегах Молы, во владении моего отца, церковь и благочестием графа Роджера (Монтгомери) устроил монастырь. Но Тебе не было угодно, чтобы я продолжал борьбу за Тебя в прежнем месте, из опасения, что я могу испытать тревогу среди своих родственников, которые часто смущают Твоих служителей, и что мне придется нарушить повиновение Твоему закону вследствие мирских привязанностей, испытываемых под влиянием кровных связей. Вот почему, о Боже преславный, Ты, который извел Авраама из своей земли, из дома отца и из среды семейства, Ты внушил и моему отцу Оделерию намерение удалить меня и предать Тебе вполне151. В слезах и с плачем он вручил меня монаху Райнольду, удалил в изгнание из любви к Тебе, и с того времени я никогда не видел более отца. Будучи юным и слабым отроком, я не смел противиться желанию своего отца; я повиновался ему охотно во всем, ибо он мне обещал Твоим именем, если я сделаюсь монахом, то по смерти наследую рай вместе с праведными. Заключив таким образом от чистого сердца по голосу моего отца этот договор с Тобою, я оставил отечество, ближайших родственников, остальную семью, знакомство, друзей, которые со слезами на глазах, прощаясь со мною, поручали меня в молитвах Тебе, о Господи, Всевышний Адонай! Исполни, прошу тебя, их молитвы, о благий царь Саваоф, и в своей благости дай мне насладиться тем, что составляло их желание!

Таким образом, я переплыл море, имея от роду 10 лет. Изгнанником прибыл я в Нормандию, никем не знаемый и никого не знал сам. Как Иосиф в Египте, я услышал язык,^[163] которого не понимал.^[164] Но благодаря твоему милосердию я встретил у чужеземцев все ласки и дружбу, какие только мог пожелать.

Преподобный Майниер, аббат Утического монастыря,^[165] принял меня в монашество на одиннадцатом году моей жизни и 22 сентября постриг меня по обычаю клириков. Он заменил мое англосаксонское имя, казавшееся варварским для духа нормандцев,^[166] именем Виталия, заимствовав его у одного из спутников мученика св. Маврикия, память которого праздновалась в тот день. Благодаря Твоему, Господи, милосердию, я оставался в этом монастыре 56 лет; меня любили и чтили там свыше моих заслуг все мои братия и соотечественники. Перенося жар, холод и дневные труды, я работал вместе со своими служителями в вертограде Сорека; и при Твоем правосудии ожидаю с уверенностью обещанный Тобою денарий. Я почитал как своих отцов и господ, так как они были Твоими наместниками, шестерых аббатов: Майниера, Серлона, Рожера и Гверина, Ричарда и Райнульфа: они правили по закону Утическим монастырем, они постоянно бодрствовали, как бы на них лежала ответственность за меня и за других, они искусно распоряжались внутри и извне и на Твоих глазах и с Твоею помощью снабжали нас всем необходимым. Мне было 16 лет, когда 15 марта, по предложению только что избранного Серлона, Гизельберт, епископ Лизьё, посвятил меня в под-диаконы. После, через 2 года, Серлон, сделавшись епископом города Сесс,^[167] рукоположил меня диаконом. В этом чине я служил Тебе от всего сердца 15 лет. По достижении мною 33-летнего возраста архиепископ Вильгельм возложил на меня в Руане 21 декабря бремя священства и со мною посвятил 244 диакона и 120 священников, вместе с которыми я приблизился к Твоему священному алтарю, воодушевленный Святым Духом. Вот уже 34 года, как я верно отправляю свою священную службу с полною душевною радостью.

Таким образом, Господи Боже, Ты, Который меня сотворил и наделил жизнью, Ты осыпал меня своими дарами во всех званиях, которые были возложены на меня; мои годы были, по правде, посвящены службе Тебе. Повсюду, куда Ты меня ни проводил, я был любим не по своим заслугам, но по действию Твоей благости. За все такие благодеяния, о нежнейший Отец, я приношу Тебе благодарения, восхваляю и благословляю Тебя от всего сердца. Со слезами на глазах я молю Тебя простить мне мои бесчисленные прегрешения. Пощади меня, Господи, пощади и не покрой меня стыдом! Сообразно с своею неисчерпаемою благостью, преклони взор Твой на дело Твоих рук; прости мне прегрешения и сотри нечистоту моей души. Дай мне добрую волю к продолжению службы Твоей и достаточные силы против ухищрений коварного сатаны, пока не приобрету наследства вечного спасения. И того, что я прошу у Тебя, о Боже всеблагий, в эту минуту для себя, я желаю также и для своих друзей и благодетелей; я обращаюсь к Тебе с тою же мольбою за всех верных по распоряжению Твоего промысла. Но наших заслуг недостаточно для приобретения вечных благ, к которому устремлены все желания людей благочестивых, о Господи Боже, Отче всемогущий, творец и вождь ангелов, истинная надежда и вечное блаженство праведных! Потому да поможет нам преславное заступничество святой Марии, Девы-Матери, и всех святых, и Господь наш Иисус Христос, Искупитель всех людей, который живет и царствует с Тобою как Бог в единстве Святого Духа отныне и во веки веков! Аминь.^[168]

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ СВ. ДОМИНИКА (XIII–XIV)

Прежде чем мир успел коснуться этого ребенка, он, подобно Самуилу, был вверен Церкви, чтобы спасительная дисциплина овладела его еще нежным сердцем; и, действительно, опираясь на этот прочный фундамент, он возрастал умом и годами, с каждым днем счастливо преуспевая в добродетели.

…Но хотя подобный ангелу молодой Доминик легко постигал человеческие науки, он тем не менее не был восхищен ими, ибо тщательно искал в них премудрости Божией, т. е. Христа. И, действительно, ни один из профессоров не сообщил ничего о ней людям, ни один из царей мира сего не познал ее. А потому, чтобы не истратить на бесполезные труды цвет и силу своей юности и чтоб утолить мучащую его жажду, он стал черпать из глубин богословия. Взывая ко Христу и молясь Ему в истине Отца, он открыл свое сердце науке бессмертия, а свои уши — учителям Священного Писания. Это божественное слово показалось ему необычайно сладостным, и он воспринял его с такой жадностью, исполненный таких горячих желаний, что в течение четырех лет учения он проводил ночи почти без сна, посвящая занятиям время отдыха. Чтобы достигнуть большего целомудрия и с большим достоинством пить из этого источника мудрости, он в течение десяти лет воздерживался от вина. Странное и приятное зрелище являл собой этот человек, который немного еще прожил на свете, но зрелостью мыслей и силой характера подобен был старцу. Чуждый удовольствиям, свойственным его возрасту, он искал только справедливости; стараясь не тратить бесплодно времени, он предпочитал бесполезным блужданиям лоно Матери Церкви, святую тишину дарохранилищ, и вся его жизнь проходила между усердной молитвой и не менее усердной работой. Бог вознаградил его за горячую любовь, с которой он хранил Его заповеди, и даровал ему дух премудрости и разума, благодаря которому он решал самые трудные вопросы.^[169]

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Известно, что биографии были наиболее популярным наставительным чтением в средние века. Почему?

2. Можете ли вы выделить из приведенных биографий черты средневекового педагогического идеала вообще и черты педагогических идеалов

3. Сопоставьте приведенные здесь биографии с «Исповедью» Аврелия Августина (М., 1991).

4. Напишите развернутую автобиографию и постарайтесь определить глубинные отличия (и, может быть, сходства) самой логики ее построения в сравнении с изученными в этой книге (а не только путем анализа в различии содержания получаемого образования).

ДИАЛОГ ХРИСТИАНИНА С ИУДЕЕМ И МУСУЛЬМАНИНОМ

Наша книга посвящена в основном христианской средневековой педагогике, в большей степени латинской традиции, но также и греческой, сирийской, коптской и другим. Однако мы не можем забывать, что весь период средневековья эти традиции взаимодействовали еще с двумя весьма сильными течениями в педагогической мысли и практике того времени — с иудаистским и мусульманским. После рассеяния евреев в результате поражения их вооруженной борьбы с римлянами, захватившими в I в. всю Палестину, после восстаний и войны II в. еврейские поселенцы распространились по территории обжитого и цивилизованного мира. Большие или малые еврейские религиозные общины сложились в каждом городе Европы. Они вели обособленную жизнь, соблюдая свои обычаи и обряды, испытывая на себе ненависть и христиан, и мусульман. Изучение иудаистской традиции было поставлено в ранг наиважнейшего для сохранения всего народа дела. Обучение, воспитание, наставление, передача знаний рассматривались онтологически, как скрепы, сцепляющие весь порядок мироздания. Продолжение в том или ином роде, семье изучения национального наследия, приумножение знаний о мире и обществе становились долгом и обязанностью. Учеба не рассматривалась прежде всего в качестве подготовки к какой-либо деятельности, она являлась фактором исторического процесса. Бедствия и гонения в средние века еврейские богословы объясняли подчас недостатками в изучении Торы, каковое приравнивалось к молитве. "Лучше пожертвовать на обучение юношей Торе, чем на синагогу", — говорили еврейские раввины.

Еврейские теоретики, школьные наставники, простые иудеи находились в постоянном контакте с христианами, как бы они время от времени ни старались отгородиться друг от друга. Европейские схоласты и иудейские раввины вели долгий и непрекращающийся диалог. Мы пока еще очень мало знаем о нем. В данной книге для первого знакомства выбраны некоторые отрывки из учебного энциклопедического руководства, написанного одним из наиболее известных не только в еврейской среде, но и по всей Европе ученым — Моисеем Маймонидом. В них видно отношение иудаистской традиции к передаче знания, к постоянному обучению евреев, как к религиозному долгу и обязанности, лежащей в основе общественного устройства.

Не менее интересной предстает и мусульманская педагогическая традиция. Она воздействовала на средневековый христианский мир в двух основных контактных зонах — на Пиренейском полуострове, завоеванном в VIII в. арабами, и на Ближнем и Среднем Востоке. Особенно сильное влияние мусульманского Востока христианство ощутило в результате крестовых походов и переводов большого объема текстов с арабского на латынь в XI–XIII вв. Основные взгляды ислама на воспитание и образование сложились, конечно, раньше. Мусульманская педагогика воспитывала ученика в системе отношений "человек — Аллах", и наличие веры и послушания, выражающихся в соблюдении тщательно сформулированного ритуала и религиозного права, являлось критерием степени воспитанности и совершенства обучающегося. В пределах религиозных норм поведения человек был относительно свободен в умственном развитии. Мусульмане не отрицали достижений своих предшественников: греков, римлян, христиан, поэтому в школах изучались переводы их научных и философских сочинений, а в кружках ученых развивались их достижения. Мы приводим здесь отрывок из мусульманского трактата об истинах веры, где рассматривается проблема отношения ребенка к религии, и текст из наставления отца сыну XI в., принадлежащий распространенному как на Востоке, так и на Западе жанру дидактических «поучений» в основных свойствах мира и поведения в нем. Эти тексты показывают отличия в подходах мусульманских педагогов к ребенку в сравнении с христианскими и иудаистскими, а также черты сходства их.

ИЕГУДА ГАЛЕВИ (1075–1141)

Еврейский религиозный мыслитель, философ и поэт, проживавший в занятой мусульманами Испании, последние двадцать лет своей жизни посвятил написанию той книги, фрагмент которой сейчас перед вами. Сочинение «Кузари» ценно тем, что систематически и цельно излагает основные постулаты иудаизма и основанного на нем образа жизни общин средневековых евреев, разбросанных по Западной и Центральной Европе.

Книга написана в виде диалога между хазарским царем Кузари и раввином. Кузари спрашивает, а раввин истолковывает ему иудейскую веру, доказывая ее преимущество перед другими.

Приведенные фрагменты показывают, что и в средневековой иудейской традиции сохраняется выработанное в ветхозаветные времена отношение к образованию как сакральной ценности, обусловливающей существование самого народа и его этнокультурной традиции, а через нее — и общечеловеческого наследия. Из второго фрагмента видно характерное для религиозной педагогики первостепенное внимание к изучению канонической литературы (в данном случае Торы — первых пяти книг Библии) в ущерб тому, что мы назвали бы общим образованием. Считается, что канону можно обучить всех, и незамутненность обучаемого ранее изученным светским знанием может быть даже на пользу, поскольку дает возможность непосредственного контакта с Абсолютом.

КУЗАРИ

Глава 2

63. Сказал К у з а р и: Я вижу, что в вашей Торе заключается все самое тонкое и глубокое из всех мудростей, чего нельзя сказать о других учениях.

64. Сказал рабби: Члены великого Сангедрина152 обязаны были иметь познания во всех науках как истинных, так и порожденных фантазией или основанных на взаимном соглашении людей, так что, кроме прочего, они знали и магию и языки. Но чтобы в Сангедрине всегда было семьдесят таких ученых, необходимо распространение наук в народе, тогда, если не станет одного из них, его сможет заменить другой, ему подобный. А это может быть только в том случае, если все эти знания необходимы для исполнения Торы. Естественные знания помогают исполнять законы, касающиеся земледелия: определять, какие виды нельзя смешивать, точно соблюдать седьмой и пятидесятый годы, знать свойства растений и их виды, чтобы сохранить их такими, какими они были сотворены, и не смешивать вид с видом. Нужно, например, знать, принадлежит ли овес к тому же виду, что и ячмень, один ли и тот же вид рожь и пшеница, является ли растение кравтор разновидностью капусты. Необходимо также знать строение корней и их распространение в земле. Нужно знать, какие растения многолетние и какие однолетние, чтобы определить, сколько времени земля должна отдыхать между посадками разных видов и какую площадь нужно оставить невозделанной. Нужно знать животных, чтобы не смешивать виды, уметь определить, какие из них ядовитые, а какие нет. Учение о трефном153, которое несравнимо глубже всего, написанного Аристотелем о болезненных изменениях в теле животных, дает знание, как уберечь от употребления в пищу мяса животных, которых ожидает смерть. Те немногие познания, которые мы сохранили в этой области, поражают разум. Необходимо также знать, какие физические недостатки не позволяют священникам участвовать в храмовой службе, с какими дефектами животные непригодны для жертвоприношений, и, наконец, необходимо определять женские и мужские выделения и длительность менструального цикла. И во многих этих знаниях человек не может прийти к истине логически, без помощи божественной мудрости. То же в отношении науки о небесных сферах и их вращении. Один из практических результатов ее — календарное исчисление, великое значение которого общеизвестно, как и то, что оно глубоко вошло в жизнь народа, бедного материально, но богатого духовно. Может ли быть иначе? Остаток народа, незаметного среди других из-за его малочисленности, бедного и рассеянного, Тора крепко связывает в единое целое. Разве это не удивительно? Исчисление времени, которое было принято домом Давида и основано на наблюдении фаз луны, не подвергалось изменениям вот уже более тысячи лет. Для греческих и других систем исчисления потребовались поправки и добавления каждые сто лет, но наша система осталась неизменной, ибо в основе ее — пророчество. Если бы в ней оказалась неточность хотя бы в одну минуту, то в наши дни это привело бы к огромному несоответствию между наблюдаемым и вычисленным новолунием. Нет сомнения, что и тогда наши предки знали законы вращения солнца и других звезд. Что касается музыки — подумай, какое значение народ придает пению и игре на инструментах, если он возлагает это на самых достойных, на левитов, песнопения которых звучали в великом Доме в великие моменты. Левиты не должны были заботиться о своих материальных нуждах, ибо получали десятину, и были заняты только музыкой. Это искусство высоко ценится всеми людьми, если им не злоупотребляют и если народ сохраняет благородные корни и чистоту своей природы. Первыми в этом искусстве были Давид и Шмуэль. Как ты понимаешь музыку, правильно ее оценили или нет?

65. Сказал Кузари: Несомненно, тогда она была на вершине своего совершенства и пробуждала души. Ведь известно, что музыка изменяет душу и переносит ее из одного состояния в противоположное ему. Но то, что было некогда, сегодня не возможно. В музыке больше нет величия, ибо ею занимаются даже прислуга и низкие люди. Она утратила свое величие так же, как и вы.

66. Сказал р а б б и: А что ты скажешь о мудрости Соломона? Он говорил о всех премудростях, соединяя божественное, разумное и естественное. К нему приезжали с разных концов мира, и от него знания распространялись во многие страны, вплоть до Индии. Корни и основы всех премудростей проникли от нас сначала в Вавилон, затем в Персию и Мидию, а позднее в Грецию и Рим. Так как прошло много времени, а знания переходили от одного народа к другому, никто не помнит уже о том, что они заимствованы от евреев, они считаются изобретением греков и римлян. <…>

Глава 5

16. Сказал р а б б и: В …дискуссии обостряется разум и исполняются слова мудрецов: "Старайся изучать то, чем ты ответишь неверующему". Ибо простые мудрецы, какими были, например, пророки, немногим смогут помочь другим в методах изучения или в поисках аргументов. Тот же, кто подвизается в этой области, внешне блистает мнимой мудростью, так что все, кто его слышат, предпочитают его человеку мудрому простой мудростью, основанной на вере, которой никто не поколеблет. Конечная цель занимающегося искусством дискуссии во всем, что он изучает и чему обучает, — чтобы в его душе и в душах его учеников возникла та вера, которая от природы заложена в душе простого мудреца. И может случиться, что искусство дискуссии поколеблет в их душах многие верования, и из-за различных мнений, передаваемых от имени различных ученых, возникнут у них сомнения. Те, кто занимается этим искусством, подобны изучающим стихосложение и упражняющимся в метрике: они поднимают большой шум и словесную невнятицу. Человек же, обладающий от природы даром стихосложения, приобретает это искусство без труда, он наслаждается метрами и никогда не произнесет фальшивого звука. Те же в лучшем случае смогут научить других складыванию стихов, к чему не способен истинный поэт, ведь он не может передать другим свое умение, он может лишь подобного себе научить этому, воспользовавшись лишь намеком. Таковы те, для кого от природы естественна жизнь по Торе и стремление достичь близости к Всевышнему: они загораются от слов набожных, и пламя занимается в их сердцах. Тот же, кому это не дано от природы, нуждается в искусстве дискуссии и в доказательствах. Возможно, что это при — несет ему пользу, но может и повредить.

Пер. с иврита Г. Липш.^[170]

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. В чем главный смысл образования, по мысли Иегуды Галеви?

2. Каковы пути учения и иерархия изучаемого?

МОШЕ БЕН МАЙМОН (1135–1204)

Известный в иудаистской среде как Рамбам, а в христианской как Моисей Маймонид, один из крупнейших средневековых еврейских ученых, кодификатор религиозного закона, соединивший его с аристотелевским логическим наследием, философ и врач. Он родился в 1135 г. в испанской Кордове, жил и работал в Северной Африке, затем в Иерусалимском королевстве. Из Иерусалима перебрался в Хеврон, потом в Каир, где и умер как придворный врач, учитель и негласный руководитель еврейской религиозной общины.

В 1178 г. Моше бен Маймон завершил "Мишне Тора" — учебник и практическое руководство для преподавания в форме кодифицированного комментария к каноническому праву всех основ средневекового иудаизма как системы мировоззрения и поведения. Этот энциклопедический труд охватывает такие темы, как «знание», "поклонение Богу", "времена года и праздники", «благотворительность», "святость", «жертвоприношения», "возмещение убытков", «приобретения», "судебные решения" и т. п. Всеохватывающий характер пособия стирает различия между теорией и практикой воспитания, правом и философией. Соединены законы и вера — под эгидой наставления, поучительного комментария и повседневного руководства. "Мишне Тора" была предназначена для широкой публики — от ученого до простолюдина. Мы выбрали отрывки из раздела об учении и преподавании. Без знания, считает Маймонид, нет ни действия, ни мнения. Изучение религиозного Закона — "воспитательная сила, ведущая к этическому и интеллектуальному совершенствованию"154. Во всех областях, где работал Рамбам, он ощущал себя педагогом-наставником. "Человек, наделенный знанием, не пишет для себя чего-либо, дабы учить себя тому, что он уже знает. Но природа этого разума такова, что он переливается через край и передается от одного, кто получает этот избыток, к другому, кто получает после него…", — писал мыслитель в трактате "Наставник колеблющихся" (кн. 2, гл. 37).

МИШНЕ ТОРА (ПОВТОРЕНИЕ ЗАКОНА)

Глава 1

8. Каждый из Израиля обязан изучать Тору155, богат он или беден, здоров или болен, в расцвете молодости он или стар весьма и дряхл. Даже человек столь бедный, что он содержится на пожертвования и обивает пороги, прося милостыню, равно как человек, который должен содержать жену и детей,^[171] установить определенное время днем или ночью для изучения Торы, ибо сказано: "Поучайся в ней^[172] день и ночь" (Иис. Н. 1, 8).

9. Среди великих мудрецов Израиля были и дровосеки, и водоносы, и слепцы. Тем не менее они днем и ночью изучали Закон. Они были в числе передающих традиции по прямой линии от Моисея.

10. До какого возраста должен человек учить Тору? До дня смерти своей. Ибо сказано: "и чтобы они^[173] не выходили из сердца твоего во все дни жизни твоей" (Втор. 4, 9). И если некто перестает учить ее, то он забывает.^[174]

11. Время, отводимое на учение, должно делиться на три части. Треть^[175] на изучение Письменного Закона, треть — на изучение Устного Закона156 и^[176] треть — на размышление, выведение заключений из посылок, развитие следствий из утверждений, сравнение речений, изучение правил, посредством которых толкуется Тора, пока^[177] не познает сущность этих правил и как выводить то, что разрешено и что запрещено из того, что он знает из традиции. <…>

12. Как это делается? Допустим, что некто — ремесленник, который ежедневно занят своим ремеслом три часа и посвящает девять часов изучению Торы. Из этих девяти часов он должен потратить три часа на изучение Письменного Закона, три часа — на изучение Устного Закона и остальные три часа — на размышление, как вывести заключения из посылок. Книги пророков и Писания суть часть Письменного Закона, тогда же как их толкования являются частью Устного Закона. Вопросы же под^[178] названием Пардес^[179] включены в Талмуд. О чем идет речь? О начале учения. Но после того как человек расширил свое знание Письменного Закона и не нуждается в дальнейшем изучении его, или в том, чтобы непрерывно заниматься Устным Законом, он должен в установленное время читать Письменный Закон и слова традиции, дабы не забыть ничего из законов Торы и посвятить все свои дни исключительно изучению Талмуда согласно широте своего ума и зрелости разума.

Глава 3

1. Израиль был увенчан тремя коронами: короной Торы, короной священства и короной царства. Корона священства была пожалована Аарону, ибо сказано: "И будет он ему и потомству его по нем заветом священства вечного" (Чис. 25, 13). Корона царства была дарована Давиду, ибо сказано: "Семя его пребудет вечно, и престол его, как солнце предо мною" (Пс. 89, 37). Корона Торы, однако, была дарована всему Израилю, ибо сказано: "Закон дал нам Моисей, наследие обществу Иакова" (Втор. 33, 4). Всякий, кто того желает, может обрести ее. Не полагай, что другие две короны больше, чем корона Торы, ибо сказано: "Мною цари царствуют и повелители узаконяют правду. Мною начальствуют начальники…" (Прит. 8, 15–16). Из этого следует, что корона Торы больше, чем две другие короны.

2. Мудрецы говорили: "Незаконнорожденный, который знает Закон, имеет преимущество перед невежественным первосвященником, ибо сказано: "Она дороже драгоценных камней" (Прит. 3, 15), т. е. больше почитается мудрость, чем первосвященник, имеющий доступ в Святая Святых157.

3. Из всех предписаний ни одно не равно по важности предписанию изучать Тору. И наоборот — изучение Торы равно по важности всем предписаниям вместе взятым, ибо учение ведет к действию. Поэтому учение всегда имеет преимущество перед действием.

4. Если человек должен выбирать между выполнением предписания и изучением Торы, а это предписание может быть осуществлено другими, он не должен прерывать изучение Торы. В противном случае он должен выполнить предписание и затем возобновить учение.

5. На^[180] Суде с человека прежде всего спросят выполнение им долга учения, а потом о^[181] остальных действиях. Поэтому мудрецы говорили: "Человек должен всегда заниматься Торой во имя нее или по другим причинам. Ибо изучение Торы, даже не во имя нее самой, поведет к изучению ее во имя нее".

6. Тот, чье сердце побуждает его выполнить это предписание надлежащим образом и быть увенчанным короной Торы, не должен позволять своему разуму отвлекаться на другие вещи. Он не должен стремиться обрести Тору, и богатство, и почести в одно и то же время. "Вот каков путь изучения Торы: хлеб с солью ешь, воду в меру пей, на земле спи, веди жизнь горемычную и притом трудись над Торой" (Пиркей авот 6, 4158). "Ты не обязан кончить работу, но ты не волен отречься от нее" (Там же 2, 21). "Если ты много изучал Тору, ты умножил награду; и надежен твой Работодатель, чтобы воздать тебе за труд твой" (Там же 5, 26).

7. Может, ты скажешь: "Когда я накоплю денег, я возобновлю занятия; когда я приобрету то, что мне нужно и у меня будет досуг от моих дел, я возобновлю мои занятия". Если такая мысль западет тебе в душу, ты никогда не обретешь корону Торы. "Сделай свое занятие Торой постоянным" (Пиркей авот 1, 15) и занимайся попутно своими мирскими делами и не говори: "На досуге поучусь", — может быть, досуга не будет (Там же 2, 5). <…>

9. Слова Торы сравнивали с водой, ибо сказано: "Жаждущие! Идите все к водам" (Ис. 55, 1): из этого мы узнаем, что как вода не скапливается на склоне, но стекает вниз и собирается в лощине, так слова Торы не имеются у надменного или заносчивого, но только у^[182] и смиренного, который сидит в прахе у ног мудрого и изгоняет из своего сердца все вожделения и мирские удовольствия, немного трудится каждый день, чтобы только обеспечить свои нужды, ибо^[183] он не имел бы, что есть, и посвящает остаток дня и ночи изучению Торы.

10. Тот, однако, кто решает изучать Тору и не потрудиться, но жить на пожертвование, оскверняет имя Божие, навлекает позор на Тору, гасит свет веры, наводит на себя бедствие и лишает себя будущей жизни, ибо запрещается извлекать какую-либо мирскую выгоду из слов Торы. Мудрецы говорили: "Тот, кто извлекает выгоду из слов Торы, способствует своей собственной погибели" (Пиркей авот 4,17). Далее они предписывали нам: "Не обращай ее в корону, чтобы возвеличивать себя, и не в лопату, чтобы ею копать" (Там же 4, 7). … "Всякое изучение Торы, которое не сопровождается работой, в конце концов прекращается и влечет за собою грех" (Там же 2, 2). Такой человек кончит тем, что будет грабить своих ближних. <…>

12. Слова Торы пребывают не с тем, кто учит их небрежно и кто учит их, пребывая в роскоши, предаваясь чревоугодию и пьянству, но с тем, кто умерщвляет себя или постоянно изнуряет свое тело и не дает сна глазам своим и дремы векам своим. … Мудрецы говорили: "Есть торжественный завет. Согласно завету, тот, кто изнуряет себя занятиями в синагоге, не скоро забывает". Тот, кто изнуряет себя учением в уединении, станет мудрым, ибо сказано: "Со смиренными — мудрость" (Прит. 11, 2). Если человек во время учения читает вслух,^[184] остаются с ним. Но тот, кто учит шепотом, вскоре забудет. <…>

Глава 5

1. Так же как человеку показано почитать и уважать своего отца, так он обязан почитать и уважать своего учителя, даже в большей степени, чем своего отца, ибо отец произвел его в этот мир, тогда как его учитель, который наставляет его в мудрости, дает ему жизнь в будущем мире. <…>

4. "Ученик, который не подготовлен для этого и тем не менее выносит решения — глупец, нечестивец и гордец" (Пиркей авот 4, 9). И о нем сказано: "Потому что многих повергла она ранеными" (Прит. 7, 26). Напротив, мудрец, который подготовлен для этого и уклоняется от вынесения решений, утаивает знание Торы и ставит камни преткновения на пути перед слепыми. О нем сказано: "И много сильных убиты ею" (Прит. 7, 26). Ученики небольшого разума, которые обрели недостаточное знание Торы и все же ищут возвеличить себя перед невеждами и среди своих сограждан, берясь выносить решения во Израиле, множат распри, опустошают мир, гасят светильник Торы и портят виноградник Господа воинств. О них Соломон в своей мудрости рек: "Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники" (Песн. П. 2, 15). <…>

12. Как ученики обязаны почитать своего учителя, так учитель должен проявлять уважение и дружелюбие к своим ученикам. Мудрецы говорили: "Да будет честь ученика твоего так же дорога тебе, как твоя собственная" (Пиркей авот 4, 15). Учитель должен относиться чутко к своим ученикам и любить их, ибо они его,^[185] которые принесут ему счастье в этом мире и в будущем мире.

13. Ученики умножают мудрость учителя и расширяют его разум. Мудрецы говорили: "Много мудрости узнал я от своих учителей, больше же всего — от своих учеников". Как щепкой разжигают полено, так юный ученик вострит ум своего учителя, так что своими вопросами он добивается великолепной мудрости.

Глава 6

1. Наш долг воздать честь каждому ученому, если он даже и не твой учитель, ибо сказано: "Пред лицом седого вставай и почитай лицо старца" (Лев. 19, 32). «Старец» — это тот, кто обрел мудрость. <…>

11. Великий грех презирать мудрецов или ненавидеть их. Иерусалим был разрушен, только когда его ученых стали бесчестить, ибо сказано: "Но они издевались над посланными от Бога, и пренебрегали словами Его, и ругались над пророками Его" (2 Пар. 36, 16). Это означает, что они "пренебрегали теми, кто учил словам Его". Также слова "И если презрите Мои постановления" (Лев. 26, 15) означают: "если презрите учителей Моих постановлений". Тот, кто презирает мудрецов, не будет иметь удела в будущем мире, и он среди тех, о ком сказано: "Ибо слово Господне он презрел" (Чис. 15, 31).

Рамбам (Маймонид). Избранное / Пер. Н. Бартман. Иерусалим, 1990. Т. 1. С. 44–52.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Сравните изучение Торы иудеями и Библии средневековыми христианами.

2. Когда, как и в каком сочетании с другими предметами должно происходить обучение Торе?

3. Почему так важно изучение Торы?

4. Что дает изучение Торы ученикам?

АБД АЛ-КАХИР Б. ТАХИР АЛ-БАГДАДИ (?-1037)

Мусульманский правовед и богослов. Родился в Багдаде, но учился и преподавал в медресе Нишапура в восточной части арабского халифата. Изучив 17 предметов, участвовал в богословских диспутах, писал религиозно-публицистические труды, обучил значительное количество учеников.

Приводимый отрывок взят из "Усул ад-дин фи-л-калам", справочника по мусульманскому богословию, в котором подробно изложены догматические расхождения среди мусульман. Сочинение делится на пятнадцать глав. Они соответствуют так называемым "пятнадцати основам" вероучения. Каждая из глав — «основ» — делится на пятнадцать «вопросов». По каждому вопросу приведены различные мнения богословских школ.

УСУЛ АД-ДИН ФИ-Л-КАЛАМ (ОСНОВЫ РЕЛИГИИ В БОГОСЛОВИИ)

Двенадцатая из основ этой книги, разъясняющая основы веры

…Шестой вопрос этой основы — о вере детей

Возникли разногласия относительно времени, когда вера обязательна. Те мутазилиты159, которые признали приобретение знаний, утверждали, что время, когда вера обязательна, — это время, когда она истинна. Стало быть, у кого вера истинна, для того она обязательна. А это — при совершенстве разума, вместе с которым становится верным умозаключение, ведущее к познанию. Достижение зрелости не является условием этого. <…> Наши учителя Абу-л-Хасан, Дирар и Бишр б. Гийас160 говорили: время истинной веры и знания — это время совершенства разума, а время, когда они обязательны, —,^[186] когда соединяются разум и достижение зрелости…

Далее доказательством связи обязательности^[187] с достижением зрелости и разумом являются слова Пророка161 — да благословит его Аллах и да приветствует: "Избавлено тростниковое перо от дитяти, пока тот не достигнет зрелости, от безумного, пока тот не поправится, и от спящего, пока тот не проснется".

Далее разговор о вере детей строится на расхождении, о котором мы упомянули. Так, каррамиты162 утверждают, что дети рождаются верующими в силу предшествующего словесного признания с их стороны при первом расселении^[188] — все равно, рождены ли они от верующего или от неверующего. И если кто-нибудь из них достиг зрелости и был неверующим, то размышляют: если оба его родителя были неверующими, то он утверждался в своем неверии, если же оба его родителя или один из них был верующим, то он становится вероотступником.

На это мы возразили им: "Если бы ребенок, родители которого — неверующие, был верующим, то, если он умер до достижения зрелости, его следовало бы похоронить на кладбище мусульман, обмыть и благословить, как делается это с детьми верующих; его имущество должно принадлежать мусульманам, а не неверующим. Если же он достиг зрелости и избрал религию своих родителей, чтобы быть отступником, то его следует также убить за его отступничество и не брать с него джизйи163".

Гайланиты-кадариты164 утверждали, что, если ребенок познал по необходимости возникновение мира и единственность его Создателя и признал это и то, что пришло от Аллаха, он верующий; если же он верил в противоположное этому или признал противоположное этому, то он неверующий.

Остальные мутазилиты говорили, что ребенок до совершенства его разума — не верующий и не неверующий, но если он умер с этим, он попал в рай. Они разошлись во мнениях относительно ребенка,^[189] когда его разум стал совершенным до достижения зрелости. Одни говорили: "После самопознания он обязан привести все знания о божественной справедливости и единобожии и все, что возложено на него его разумом, во второе состояние своего самопознания. Если же он не привел это во второе состояние своего самопознания, то он стал врагом Аллаха, неверующим. Что касается того, что познается только благодаря религиозному закону, то он должен привести знание об этом во второе состояние из состояния слушания преданий таким образом, который пресекает извинение". Это мнение Абу-лХузайла165, а Бишр б. ал-Му'тамир166 говорил, что второе состояние — это состояние размышления и соображения. <…>

Согласно принципам наших товарищей, ребенок ничего не должен до достижения им зрелости и совершенства его разума.^[190]

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Как решается проблема детской веры мусульманами? Сравните их позиции с точкой зрения христианских авторов.

2. Сведите варианты решения проблемы возникновения веры в ребенке в таблицу.

3. Как бы вы ответили на вопрос, откуда возникает вера, нужна ли она человеку, как ее пробуждать, если она нужна?

УНСУРАЛМААЛИ КАЙ-КАВУС (XI в.)

Унсуралмаали Кай-Кавус ибн Искандар ибн Кабус ибн Вушмгир ибн Зияр, эмир Гиляна (области близ южного побережья Каспийского моря) в конце своей жизни составил для своего сына этико-дидактическое произведение «Кабуснаме» ("Книгу Кабуса"), наставляющее во всех областях жизни. Оно получило большую известность и распространение, став одним из лучших произведений мусульманской педагогики.

"Кабус-наме" состоит из 44 глав и 56 рассказов. Они содержат поучения о том, как подобает себя вести в разных жизненных ситуациях. Произведение относится к широко распространенному в средние века у многих народов разных конфессий жанру "королевских зерцал", или наставлений правителям со стороны их родственников, придворных ученых, религиозных деятелей и т. п.

КАБУС-НАМЕ

Глава 5. О почитании отца и матери

Знай, о сын, что так как творец наш, да возвысится он, захотел, чтобы мир оставался устроенным, он создал продолжение рода и сделал животную страсть причиной его. Следовательно, как на основании разумных соображений сыну обязательно уважать и почитать^[191] бытия своего, так же обязательно ему и уважать род свой и почитать его, род же его — это отец и мать. Смотри же, не говори: какие у отца с матерью права на меня, их цель была страсть, не меня они имели в виду. Хотя целью и была страсть, но страсть-то выкупается нежностью их, тем, что ради тебя они и на смерть готовы пойти.

Наименьшая причина уважения к отцу и матери уже хотя бы то, что они оба — посредники между тобой и творцом твоим. Поскольку ты уважаешь творца своего, соответственно тому нужно уважать и посредников.

Тот сын, которым постоянно руководит разум, никогда не будет пренебрегать правами отца и матери и любовью к ним. <…> А отцу и матери дана власть вскормить и приказ научить Добру.

Смотри, о сын, не терзай сердца родителей, не презирай их сердечные муки, ибо творец за сердечные муки их сильно наказывает и^[192] говорит: "И не говори им «тьфу» и не отталкивай их, а говори им почтительное слово"167. <…>

Итак, если ты не будешь рассматривать право родителей с точки зрения веры, смотри с точки зрения разума и человечности. Отец и мать твои — причина добра и основа взращивания тебя самого. Если ты допустишь оплошность в отношении их, то это покажется так, словно ты недостоин никакого добра. Ибо тот, кто не ценит основного блага, не знает цены и благу производному. Делать неблагодарным добро — темнота. Ты же не ищи темноты и поступай с отцом и матерью так, как ты хочешь, чтобы с тобой поступали твои собственные дети. Ведь тот, кто родится от тебя, будет желать того же, что желал тот, от которого ты родился.

Человек — словно плод, а отец и мать — как дерево. Чем больше ты будешь заботиться о дереве, чем лучше и прекраснее будешь уважать и любить отца, тем доходчивее будут их молитвы и благословения над тобой, и ты будешь ближе к благоволению Божию и благоволению их.

Смотри, не желай смерти родителей ради наследства, ибо и без смерти их достанется тебе то, что тебе назначено в удел. Ведь уделы распределены на всех, и каждому достанется то, что назначено ему. Ты не терзайся особенно из-за удела, он от стараний не умножится. Ведь сказано: живи усердием, а не усилиями. <…>

А если оскудеешь имуществом, старайся разбогатеть разумом, ибо богатство разумом лучше, чем богатство добром. Ведь разумом можно добыть богатство, а богатством ума не накопишь. Невежда живо обнищает, а разум ни вор не может унести, ни вода, ни огонь не могут загубить.

Итак, если есть у тебя разум, учись чему-нибудь, ибо разум без умения — тело без платья или человек без лица, ведь сказали: образование — лицо разума.

Глава 6. О смирении и умножении разума

Знай и будь осведомлен, сын, что люди без умения всегда остаются без выгоды, как мугелон168, который ствол имеет, а тени не имеет, ни себе пользы не приносит, ни другим. Люди благородные и именитые, если у них и нет умения, все же по причине рода и племени не лишаются известного почета у других. Хуже бывает тем, у кого ни рода, ни умения. Старайся же, хотя у тебя и есть род и знатность происхождения, все же приобрести и личную знатность, ибо личная знатность лучше унаследованной; как сказали: почет за ум да за образованность, не за род да происхождение. Величие в разуме и знании, не в роде и происхождении. Не довольствуйся той славой, которую тебе дали родители, это ведь только внешний знак, доброе же то, что ты добудешь себе умением, когда ты от имени «Зейд» и «Джафар» или «дядя» и «дяденька» перейдешь к прозванию «мастер»^[193] и «литератор»^[194] и мудрец169.

Ведь если у человека, кроме наследственного благородства, нет благородства иного, он никому в общество не годится. Если же ты у кого-нибудь найдешь эти благородства, хватайся за него и не выпускай из рук, ибо он нужен всем. <…>

Не жалей о том, что сделал доброе дело, ибо награду за добро и зло получишь еще в этом мире, прежде чем уйдешь в другое место. А когда будешь делать кому-нибудь добро, заметь, что во время совершения доброго дела сам получишь такое же удовольствие, какое получит и тот человек. А когда причинишь кому-нибудь зло, сколько муки постигнет его, столько же появится в твоем сердце стеснения и тяжести. <…> И раз действительно без неприятного чувства никого от тебя не постигнет зло, а без удовольствия твоего никому не будет добра, становится ясным, что воздаяние за добро и зло ты получаешь в этом мире до того, как уйдешь в тот мир. Эти слова никто не сможет отрицать, ибо всякий, кто за всю свою жизнь хоть раз причинил кому-нибудь зло или сделал добро, если хорошенько подумать, увидит, что я прав в этом утверждении и признает его правильность. Итак, пока можешь, никому не отказывай в добре, ибо добро со временем принесет плод. <…>

Хорошенько приглядись к доброму и злому, недостаткам и добродетелям людским, и установи, откуда их выгода и польза и в чем их доход и убыток, а тогда уже из всего этого ищи свою выгоду. Доискивайся того, какие вещи приближают людей к ущербу, и держись от них подальше, будь поближе к тому, что приближает человека к выгоде. Тело свое покоряй приобретением учености и добродетели. Тому, чего не знаешь, поучись, и это дастся тебе двумя вещами: или применением на деле того, что ты знаешь, или же изучением того, чего не знаешь.

Сократ сказал: нет сокровищницы лучше знания, и нет врага хуже дурного человека, и нет почета величавее, чем знание, и нет украшения лучше стыда. И потому, сынок, старайся научиться мудрости. В каком бы положении ты ни был, веди себя так, чтобы не прошло у тебя и часа без приобретения мудрости; ведь мудрости надо учиться и у невежд. Ибо если ты посмотришь на неуча оком сердца и устремишь на него зрение разума, то будешь знать: то, что в нем тебе не нравится, то и не надо делать. <…>

И для всех людей, великих ли, малых ли, обязательно учиться добродетели и знанию, ибо подняться над своими сверстниками можно путем совершенства и добродетелей. Когда ты видишь в себе добродетель, которой в подобных себе не видишь, то всегда считаешь себя выше их и люди тебя признают более высоким, чем твои сверстники, по ценности. А когда разумный человек видит, что его начинают ценить выше сверстников за совершенства и добродетели, он стремится стать еще совершеннее и еще добродетельнее.

Следовательно, когда люди так делают, недолго приходится,^[195] чтобы возвыситься над всем. Искать знания — значит искать возвышения над сверстниками своими. А отказываться от совершенства и добродетели — признак удовлетворенности неизменяемым положением.

Учиться добродетели и наказывать тело за леность очень полезно, ибо сказано: леность — порча тела. Если тело тебе не повинуется, смотри, как бы не попасть тебе в беду, ибо тело не повинуется тебе от лености и любви к удобству. Ведь движение не есть нечто природное для нашего тела; всякое движение, которое тело совершает, оно совершает по приказу, не по своему желанию, ибо никогда, пока ты не захочешь и не прикажешь, твое тело не пожелает совершить какое-либо действие. Поэтому принуждением сделай свое тело покорным и намеренно приучай его к послушанию. <…>

Глава 27. О воспитании детей и распорядке его

Знай, о дорогой мой, если даст тебе Бог сына, то прежде всего дай ему хорошее имя, ибо это — одно из отцовских прав. А затем поручи его разумным и ласковым кормилицам, а когда наступит время обрезания — сверши обряд и, по мере возможности своей, устрой празднество. Потом заставь его учить Коран, дабы он стал хафизом170. Когда подрастет он, обучи его владению оружием, чтобы он научился ездить верхом и владеть оружием и знал, как нужно действовать разного рода оружием. А когда закончит он изучение военного дела, нужно, чтобы ты обучил сына плавать.

Рассказ. Когда мне было десять лет, был у меня хаджиб171, называли его Ба-Манзар-хаджиб, он хорошо знал верховое искусство. И был у нас абиссинский слуга, по имени Рейхан172, он тоже хорошо знал это искусство.

Отец мой, да помилует его Аллах, вручил меня этим двум, чтобы они научили меня верховой езде, владению копьем, бросанию дротика, игре в чавган173,^[196] бить табтабом174, забрасыванию аркана и всему, что относится к рыцарским мужественным делам. Потом Ба-Манзар-хаджиб и слуга Рейхан пошли к моему отцу и сказали: "Сын господина изучил все, что мы знали. Пусть господин повелит, чтобы он завтра на охоте показал господину, чему он научился". Эмир ответил: «Ладно». На другой день я отправился и показал отцу все, что знал. Эмир повелел дать им халаты175 и затем сказал: "То, чему вы учили моего сына, он хорошо знает, но лучшее искусство он не изучил". Они спросили: "А что же это за искусство?" — "Все те искусства и мастерства, что он знает, все это такого рода, что в случае нужды, если не сможет он^[197] это сделать, другой сможет сделать за него. Тому искусству, которым ему нужно владеть самолично и которое никто другой за него сделать не сможет, вы его не обучили". Они спросили: "Что же это за искусство?" Эмир ответил: "Плавание, ибо это за него, кроме него самого, никто не может сделать". И привез он из Абисгуна176 искусных моряков и поручил меня им, чтобы они научили меня плавать. <…>

Потом нужно, чтобы всем искусствам и преимуществам, которые следует изучить, ты обучил своего сына, дабы выполнить отцовские права и осуществить отцовскую любовь. Ведь нельзя считать себя в безопасности от превратностей мира и нельзя знать, что с человеком стрясется. Всякое искусство и всякое умение когда-нибудь да пригодится. Потому-то нельзя допустить оплошности в изучении искусств и приобретении знаний.

А во время учений, если учителя его побьют, ты не жалей и позволяй, ведь дитя изучает науки и художества и искусства из-под палки, не по своей охоте. Но, если нагрубит он и ты на него разгневаешься, своей рукой не бей, пристращай учителями и им прикажи наказать, чтобы не появилось у него в сердце злобы к тебе. Но будь с ним строг, чтобы он тебя не презирал и всегда тебя страшился. Денег и золота и всяких желаний, какие у него будут, для него не жалей, насколько можешь, чтобы ради денег не желал он твоей смерти в расчете на наследство и не покрывал себя позором. Знай, что право сына — получить знания и воспитание. Если сын плохой, ты на это не смотри, а выполняй отцовские права, и в обучении и воспитании оплошности не допускай, если бы даже не было у него совсем разума. Если ты его не воспитаешь, воспитает время. Как говорят: кого не воспитали родители его, того воспитают ночи да дни.

Соблюдай же отцовские обязанности, чтобы он жил так, как ему ниспослано. Когда люди возникают из небытия, природа и нрав им уже даны, только из мягкости и бессилия не могут они их проявить. По мере того как человек растет, тело и дух его становятся сильнее, а дела очевиднее, и добрые и злые. И когда созревают они, разовьются окончательно и обычаи их, выявятся все добродетели и пороки. А ты воспитание, образование и обучение сделай своим наследством и оставь ему, чтобы удовлетворить его права, ибо нет для детей знати наследства лучше воспитания. А для сыновей простого люда нет наследства лучше, чем ремесло, хоть ремесло и не дело для знатных. Искусство — одно дело, ремесло — другое. Но, по правде, по-моему, ремесло — величайшее искусство, и пусть сыновья знатных людей знают сотни ремесел, если они только ими не зарабатывают, то это не укор, а достоинство.

Когда-нибудь все пригодится. <…> …Среди иранцев вошло в обычай, что не было знатного человека, который бы не обучал своего сына ремеслу, хотя нужды в этом не было и делали это только по обычаю177.

Поэтому, чему можешь, учись, ибо получишь от этого пользу. Но когда сын вырастет, присматривайся к нему. Если он склонен к добрым нравам и хозяйству и ты поймешь, что он^[198] заняться хозяйством и женитьбой и умножением благ, подумай о том, чтобы найти ему жену, чтобы исполнить и эту обязанность. <…>

Если же ты знаешь, что он не склонен к хозяйству и доброй жизни, дочь хороших хозяев и мусульман в беду не повергай, ибо оба они будут тяготиться друг другом. Дай ему, когда он вырастет, жить так, как он сам захочет. После твоей смерти он ведь все равно станет таким, каким ему ниспослано.

Раздел. Если дитя твое будет дочерью, поручи ее кормилицам добродетельным и заботливым, а когда подрастет — дай воспитательнице, чтобы она изучила намаз, пост и все условия шариата, принадлежащие к обязательным, но писать ее не учи178. А когда она вырастет, старайся как можно скорее выдать ее замуж, ибо дочери лучше не иметь, а если она есть, лучше ей быть замужем или в могиле. Пока она у тебя в доме, будь с ней всегда ласков, ибо девушки — пленницы родителей. Если у юноши нет отца, он сам может найти себе дело и сам может себя содержать как бы там ни было, а девушка беспомощна. То, что имеешь, прежде всего трать на дочь, позаботься о ней и взвали ее кому-нибудь на шею, чтобы избавиться от забот о ней. <…>^[199]

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Средневековая педагогика большое и пристальное внимание обращала на взаимоотношения отцов и детей. Почему?

2. Каковы обязанности родителей и детей по отношению друг к другу?

3. Каково место разума и добра в педагогической концепции автора?

4. Объясните, почему понятие «добродетель» является ключевым для средневековой педагогики, христианской, иудаистской или мусульманской. Почему это слово исчезло из современного словоупотребления?

5. Чему нужно учить сына или дочь? В какой обстановке и какими методами?

6. Чем отличаются иудаистские и мусульманские педагогические воззрения от христианских? Что между ними общего?

МИСТИКА И СХОЛАСТИКА В ОБУЧЕНИИ И ВОСПИТАНИИ

Средневековая педагогика есть воспитание отношения к Богу и обучение правильному познанию и правильному действию в сотворенном Им мире. Путей такого воспитания и обучения могло быть несколько. Среди них два основных — через сердце и любовь и через рассудок и интеллект. Первый путь разрабатывало мистическое направление в средневековой педагогике, второй — схоластическое. С первым были связаны успехи в духовном воспитании, со вторым — в школьном и особенно в университетском обучении. И мистика, и схоластика не направлены на жизнеустройство в этом мире, на обучение жизни, в нашем понимании. Мистика стремится к непосредственному контакту с Божественным. Схоластика — к жизни созерцательной через исследование истины в отвлеченных умопостигаемых причинах и принципах бытия. Образовательный процесс для мистика — постоянная настроенность на ожидание и переживание контакта с Богом, обретения Благодати и т. п. Образовательный процесс для схоластика — то, что происходит в школе, отсюда и самое название «схоластика», то есть школьная наука. Мистическая педагогика спонтанна, схоластическая — нетороплива, последовательна и систематизирована рационально-логически. Первая живет в образах, вторая — в дефинициях. Образцы той и другой — перед вами. В известных «дозах» и та и другая стороны средневековой педагогики были нужны для образования средневекового человека и использовались в педагогическом процессе на той или иной его стадии. Для западноевропейской католической средневековой педагогики ведущим стал схоластический тип обучения и воспитания, для восточноевропейской православной таковым оставался долгое время иной, отрицавший школьную науку. Именно она обусловила расцвет на Западе университетов, сосредоточивших в себе основную профессиональную учебную деятельность, если не считать обучение ремеслу и военному искусству. Сам стиль мышления педагогов-схоластов оказал большое влияние на обучаемых, воспроизводясь в новых поколениях. Для знакомства с мистическим направлением выбраны отрывки из романа католика Раймунда Луллия, а со схоластическим — фрагменты сочинения Эгидия Римского, последователя одного из "столпов схоластики" — Фомы Аквинского. Приведен также фрагмент полемического письма православного богослова Григория Паламы. Попыткой соединения двух направлений выступает творчество Бонавентуры179, а университетские документы показывают развитие "школьной науки" в Европе (см. выше).

РАЙМУНД ЛУЛЛИЙ

Раймунд Луллий (Рамон Люлль, 1232/35-1315), один из наиболее авторитетных мыслителей позднего средневековья, происходил из каталонской знати и родился на о. Мальорке в Средиземном море. Наставник наследника короля Мальорки и придворный, поэт и молодой царедворец, он переживает в возрасте тридцати двух лет сильнейший духовный кризис. Руководствуясь посетившим его видением, он становится паломником, ученым-отшельником, философом и теологом. Раймунд основывает школу-монастырь, где будущими миссионерами изучаются арабский и еврейский языки, преподает во французских университетах. Наконец, Раймунд превращается в проповедника и миссионера и умирает от столкновения в Тунисе с мусульманами.

Раймунду Луллию принадлежит множество психолого-педагогических, духовно-наставительных сочинений, среди которых для нас наиболее важны "Детская наука" и "Книга об Эвасте и Бланкерне", отрывок из которой помещен в данной антологии.

Испытав на себе влияние схоластики, Луллий видел в логике лишь разумный метод рассуждений и доказательств, нуждающихся в ярких примерах и мистических картинах, апеллирующих — для подготовки и настроя слушателей — к их теологическому сознанию. Всякое человеческое деяние носит одновременно интеллектуальный и чувственный характер, ибо из души как единственной формы бытия в человеке проистекают как интеллектуальная и духовная деятельность, так и чувственность и воображение.

Особое значение в системе Луллия-наставника приобретает мистика. Для средневекового сознания это некий сакральный прорыв в первозданное мироощущение, своего рода райский сад, где простота замыслов и свежесть восприятия напоминают обучающемуся о неиспорченности человеческой природы, не познавшей порока и грехопадения. Мистическая картина опирается на интуитивное мировосприятие. Для педагога Раймунда Луллия мистика — высшая форма познания. Она доступна каждому, не требует специальных знаний или тренировки ума. Мистическая картина настолько аллегорична, что очевидна для всякого, кто ее наблюдает, и дает ровно столько знаний, сколько различно подготовленный ум в состоянии воспринять. Неразделимость интеллектуального и чувственного в мистике позволяет автору сколь угодно расширять аудиторию именно в силу того, что мистическая картина отражает два неразделимых свойства души и допускает толкование почти любой авторской идеи.

"Книга о Друге и Господине" предстает перед нами системой мистических картин. Это авторская попытка воссоздать для учеников тот религиозный экстаз просветления, который, по-видимому, Луллий сам когда-то пережил. Философская дидактика обучения "мистической педагогике" адресована сыну автора. Показывая духовным ученикам жизнь идеального христианина, "Книга о Друге и Господине" имеет целью "научить, как должен жить человек в этом мире, чтобы в другом^[200] вечно пребывал он во славе Божией". Философская, риторическая, дидактическая, эстетическая, мистико-образная стороны такой жизни и слиты воедино, и ярки сами по себе. Бланкерна ищет свой идеал, разочаровывается в рыцарстве и достигает высшей цели и ступени жизни — становится отшельником. «Книга» является вершиной романа об Эвасте и Бланкерне. Она воплощает всю полноту созерцания, опьянения и экстаза перед истинной поэзией речей и деяний Всевышнего. Ее 366 главок — по одной на каждый день года — путь обучаемого к совершенству. Так Бланкерна превращается в Друга, и в этом высший смысл педагогической утопии Раймунда Луллия, "ясновидящего доктора" (doctor illuminatus), как его называли в те времена.

КНИГА О ДРУГЕ И ГОСПОДИНЕ

Вступление и пролог

Как отшельник Бланкерна написал "Книгу о Друге и Господине" Случилось однажды, что живший в Риме отшельник отправился, как и было сказано, к затворникам римским и нашел, что в некоторых вещах те имели большое искушение, ибо не знали способа, достойного их жизни. И подумал он, что должно идти ему к Бланкерне, отшельнику, дабы написал он книгу, которая была бы о жизни затворников, и чтобы этой книгой мог он держать в созерцании и поклонении прочих пустынников. Молился Бланкерна, когда отшельник пришел в его келью и просил его об упомянутой книге. Надолго задумался Бланкерна, как и из чего создаст он ту книгу.

И пребывал Бланкерна в таких раздумьях, когда посетило его странное желание преклониться в созерцании Господа, дабы в молитве Господь явил ему способ и предмет сей книги. И в то время как Бланкерна плакал и молился из последних сил своих, вознес Господь душу, созерцавшую его, и узнал Бланкерна способ в набожности своей и подумал, что силою любви скажет он о том, как горячо любит друг своего господина. И поэтому решил Бланкерна, что напишет он "Книгу о Друге и Господине", в которой друг был бы благочестивый и набожный христианин, а господин был Бог.

Пока размышлял Бланкерна таким образом, вспомнил, как однажды, еще проповедником, услышал он рассказ одного мавра, будто у мавров есть такие набожные люди и среди прочих особо почитаемые, коих называют «суфии»; и в кратких словах любви даруют они человеку благочестие, и слова их имеют тайный смысл, возносящий рассудок ввысь и преумножающий в вознесении сем жажду поклонения.

И, размыслив таким образом, вознамерился Бланкерна так написать упомянутую книгу и сказал отшельнику, чтобы возвращался тот в Рим и что в краткое время отошлет ему с диаконом "Книгу о Друге и Господине", с чьей помощью преумножит он благочестие затворников, каковым возжелал он любить Господа.

Пребывал Бланкерна в молитвах и раздумывал о путях созерцания Господа и о доблестях его, а закончив молитву, записал сие. И делал так всякий день, дабы различными и многими путями написать "Книгу о Друге и Господине", и дабы пути эти были кратки, и в недолгий срок могла бы душа многими из них пройти.

С благословения Господа начал Бланкерна свою книгу, каковую разделил на столько частей, сколько есть дней в году, и каждой части довольно для целого дня созерцания Господа, как следует из "Книги созерцаний".

1. Спросил друг господина своего, была ли в нем какая-нибудь вещь, не принадлежащая любви; и ответил господин, что причина преумножения любви и есть любовь.

2. Долги дороги, которыми идет друг искать господина своего, и опасны, и полны размышлений, вздохов и слез, но осиянны они любовью.

3. Многие слуги любви условились любить одного господина, который наполнял их души любовью; и каждый возлюбил своего господина и в приятных раздумьях ощутил сладостную печаль.

4. Рыдал друг и так говорил: — Когда же отступит темнота в этом мире, чтобы отвернули пути дьявольские? И когда же наступит час, чтобы вода, которой привычно сбегать вниз, обрела бы свойство подниматься вверх; и невинных станет больше, чем виновных?

5. — Ах! Когда же возрадуется друг, умирающий за своего господина? И когда же господин увидит, как друг его страдает от любви?

6. Сказал друг господину: — Ты, наполняющий солнце светом, наполни сердце мое любовью. — Ответил господин: — Не будь ты исполнен любви, не были бы глаза твои полны слез и не пришел бы ты сюда узреть того, кто любит тебя.

7. Искушал господин друга своего совершенством любви его и спросил, в чем различие между отсутствием и присутствием господина. Ответил друг: — В невежестве и забвении, (но) в познании и памяти.

8. Спросил господин у друга: — Хранишь ли в памяти какую-нибудь вещь, дарованную мной, из-за которой решился возлюбить меня. — Ответил: — Нет, ибо не делаю различий меж трудов и наслаждений, которые даруешь мне.

9. — Скажи, друг, — говорил господин, — сохранишь ли терпение, если удвою я страдания твои? — Сохраню, если удвоишь мою любовь.

10. Спросил господин друга: — Знаешь ли уже, что есть любовь? — Ответил: — Если бы не знал я, что есть любовь, знал бы тогда труды, печаль и боль.

11. Спросили друга: — Почему не отвечаешь господину твоему, который зовет тебя? — Ответил: — Подвергся я серьезным опасностям, чтобы постигнуть его, и уже говорил с ним, восхвалив его доблести.

12. — Друг безумный, за что терзаешь себя и оставляешь утехи этого мира, и идешь, презираем людьми? — Ответил: — Чтобы воздать должное доблестям господина моего, который еще более людьми не любим и опозорен.

13. — Скажи, безумный от любви, что более явно: господин в друге или друг в господине? — Ответил и сказал, что господин познается в любви; друг же — во вздохах, слезах, трудах и скорбях.

14. Шел друг, чтобы рассказать господину своему, сколь тяжкие труды переносил он за любовь свою и как умирал он, когда нашел своего господина за чтением книги, где записаны были все дарованные другу страдания и все милости за любовь к господину своему.

15. Принесла Госпожа Наша Сына Своего к другу, чтобы (по) целовал он ноги Его и записал в книге доблести Госпожи Нашей.

16. — Скажи, певчая птица, бережет ли тебя мой господин, чтобы укрыть от ненависти и умножить твою любовь? — Ответила птица: — А кто дает мне петь, если не господин любви, укрывающий меня от бесчестия и ненависти?

17. Между страхом и надеждой свила гнездо любовь, где живет размышлениями и умирает от забвения, кои суть основа утех этого мира.

18. Заспорили глаза друга и память его; и говорили глаза, что лучше видеть господина, чем вспоминать его, а память говорила, что от воспоминания слезы приходят на глаза и сердце пылает любовью.

19. Спросил друг у разума своего и чувства, кто раньше постигнет господина его; и побежали оба, и раньше был разум, а не чувство.

20. Лицом к лицу сошлись господин и друг его, и увидел это третий и рыдал так долго, пока не наступили мир и согласие между другом и господином.

21. Вздохи и плач явились на суд господина и спросили, кто из них ближе ему. Рассудил господин, что вздохи ближе любви, а плач — глазам.

22. Пришел друг напиться из источника, где всякий не любящий влюбляется, когда пьет (из него); и удвоились страдания друга. И пришел господин напиться из источника, дабы дважды удвоить любовь его друга, удваивающую его страдания.

23. Болен был друг и думал о своем господине, который достоинствами его вскормил, любовью поил, в терпении укладывал, в смирение одевал и истиной лечил.

24. Спросили у друга, где господин его. Ответил: — Ищите его в доме, который достойнее, чем все другие достойные творения; ищите его в любви моей и в моих страданиях, и в плаче моем.

25. Спросили друга: — Куда идешь? — Иду от господина моего. — Куда придешь? — Приду к моему господину. — Когда возвратишься? — Буду с господином моим. — Сколько будешь у господина твоего? — Столько времени, сколько пребудут в нем мысли мои.

26. Пели птицы на рассвете, и пробудился друг, который и есть рассвет; но допели птицы песнь свою, и умер друг на рассвете за господина своего.

27. Пела птица в саду у господина. Пришел друг и так сказал птице: — Если не поймем мы друг друга в словах, то поймем в любви, ибо в пении твоем является взору моему господин мой.

28. В сон клонит друга от трудов его и поисков господина его, но страшится он забыть господина своего. И заплакал друг, чтобы не заснуть и не утратить господина из памяти своей.

29. Повстречались друг и господин, и сказал друг: — Не должно говорить со мной, но подай мне знак в глазах твоих, кои суть слова сердцу моему, чтобы дал я тебе то, что требуешь.

30. Ослушался друг господина своего и заплакал друг. И пришел господин умереть в одеждах друга, дабы вспомнил друг утраченное; и дал ему господин больше, чем тот потерял.

31. Велит господин другу возлюбить себя, а не стоны страданий его, дабы сильнее любим был господин и дабы в больших страданиях обрел друг наслаждение и облегчение мук.

32. Сказал друг: — Тяготят меня секреты моего господина, и коль скоро труды мои выдают их, то сохранят уста мои их в тайне, и не открою я их людям.

33. Свойства любви таковы, что заставляют друга страдать, быть терпеливым, покорным, боязливым, старательным, доверчивым, подвергаться серьезным опасностям и почитать своего господина. А свойства господина быть правдивым, великодушным, милосердным и справедливым к другу своему.

34. Искал друг благочестия (людей) в горах и на равнинах, дабы увидеть, служат ли господину его, и повсюду обнаруживал он слишком мало благочестия. И тогда вскопал он землю, дабы там найти его в избытке, но и в земле благочестия не достаточно.

35. — Скажи, птица, поющая о любви моему господину, за что терзает меня любовью тот, кто взял меня в слуги свои? — Ответила птица: — Если бы не страдал ты от мук любви, как возлюбил бы господина твоего?

36. Задумчив шел друг по дороге господина своего и оступился, и упал в колючки, которые показались ему цветами, и ложе его казалось ему любовью.

37. Спросили у друга, уйдет ли от господина своего. Ответил и сказал: — А разве есть господин лучше и достойнее моего, который вечен, бесконечен в величии, силе, мудрости, любви и совершенстве и (который) есть высшее благо.

38. Плакал друг и пел песни своего господина и говорил, что любовь в сердце влюбленного быстрее молнии сверкающей и грома гремящего, и живая вода слез живее волн морских, и ближе страдания любви, чем снег белизне.

39. Спросили у друга, почему славен господин его. Ответил: — Ибо он слава. — Тогда спросили его, почему он могуществен. Ответил: — Ибо он могущество. — И почему мудр? — Ибо он мудрость. — И почему любим? — Ибо он любовь.

40. Поднялся утром друг и пошел искать господина своего и повстречал людей, шедших той же дорогой, и спросил их, видели ли они господина его. Ответили те ему вопросом: когда же случалось, чтобы господин его не являлся внутреннему взору его. Ответил им друг и сказал: — Никогда; чаще вижу я господина в размышлениях моих, но не исчезал он от взора моего, ибо всякою видимою вещью является мне мой господин.

41. Глазами раздумий, страданий, вздохов и слез смотрел друг на своего господина; и глазами справедливости, сострадания, милосердия, милости и свободы смотрел господин на своего друга. И птица пела блаженство этого взгляда.

42. Ключи от дверей любви покрыты золотом раздумий, вздохов и слез; цепочка их сделана из совести и раскаяния, благочестия и удовлетворенности, а привратником — справедливость и милосердие.

43. Стучался друг в двери господина своего ударами любви, надежды. Слушал господин стук друга своего со смирением, жалостью, терпением и милосердием. И отворили двери божественность и человечность, и вошел друг, дабы узреть своего господина.

44. Повстречались личное и общее и смешались, чтобы была между другом и господином дружба и благосклонность.

45. Два очага согревают любовь друга: один сложен из желаний, наслаждений и раздумий, второй же — из страха, страданий, плача и слез.

46. Возжелал друг одиночества и остался один со своим господином, с которым он так одинок среди людей.

47. Сидел как-то друг в одиночестве под сенью красивого дерева. Проходили люди мимо того места и спросили друга, почему он один. И ответил друг, что остался он один, как увидел и услышал их, а раньше был он вместе со своим господином.

48. Знаками любви говорили между собой друг и господин; и в страхе, раздумьях, со слезами и плачем рассказывал друг господину о своих страданиях.

49. Сомневался друг, что господин не предпочтет его нуждам своим. И разлюбил господин друга. Раскаивается друг в глубинах сердца своего. И возвращает господин надежду и милосердие друга, а глазам — слезы и плач, чтобы обрел он вновь свою любовь.

50. Близость и отстраненность равны для друга и господина; как вино смешивается с водой, смешивается их любовь; как неразделимы жар и сияние, неразделима их любовь; как сущность и бытие, сходится любовь в единое целое.

51. Сказал друг господину своему: — В тебе мое здоровье и моя болезнь; чем дольше лечишь меня, тем больше взращиваешь мою болезнь. И чем дольше заставляешь меня страдать, тем больше здоровья даруешь мне. — Ответил господин: — Любовь твоя есть знак и печать, в которых читают люди доблести мои.

52. Видели друга связанным, раненым и умирающим за любовь своего господина. И спросили мучившие его: — Где же твой господин? — Ответил: — Ищите его в умножении любви моей и в поддержке его в страданиях моих.

53. Сказал друг господину: — Никогда не бежал я от любви твоей, (с тех пор) как узнал тебя, ибо в тебе и с тобой, и через тебя был я там, где был ты. — Ответил господин: — И я, как узнал, что любишь меня, не забывал тебя и не верил никогда ни в твою измену, ни в предательство.

54. Шел друг, как безумный, по одному городу и пел песни о своем господине, и спросили его люди, не потерял ли он рассудок. Ответил, что господин его взял себе его волю, но даровал ему разум свой, и поэтому осталась другу только память его, чтобы помнил он своего господина.

55. Сказал господин: — Нет чуда в любви, если, засыпая, забывает друг господина своего. — Ответил друг: — И нет чуда в любви, если господин не разбудит друга, который желал бы пробудиться.

56. Вознеслось сердце друга к высотам господина его, чтобы не погрузиться в пучины или низвергнуться в пропасти этого мира, и, придя к господину, созерцало его в сладостной неге. Но отпустил господин сердце друга своего в сей мир, чтобы созерцало его в скорби и страданиях.

57. Спросили у друга: — Что есть богатство твое? — Ответил: — Бедность ради господина моего. — И что есть отдых твой? — Страдание, дарованное мне любовью. — И кто же лекарь твой? — Уверенность в господине моем. — И кто учитель твой? — Ответил и сказал, что знаки, которые читает он в творениях господина своего.

58. Пела птица в ветвях, среди цветов и листьев, и ветер шелестел листьями и приносил запах цветов. Спросил друг у птицы, что значит (этот) шелест листьев и запах цветов. — Ответила:^[201] — Листья значат в своем движении покорность, а запах — страдание и невзгоды.

59. Шел как-то друг, разыскивая господина своего, и встретил двоих, которые с любовью и слезами приветствовали друг друга, и обнялись, и поцеловались. И обмер друг: столь сильно напомнили они ему господина его.

60. Раздумывал друг о смерти и страшился ее, пока не вспомнил господина своего. И крикнул тогда стоявшим впереди его: — Ах, люди! Любите и почитайте моего господина, чтобы ни смерти, ни опасностей не боялись.^[202]

61. Спросили друга, где зародилась его любовь. Ответил, что в доблестях его господина; и возлюбил он тогда себя самого и ближнего своего и возненавидел предательство и обман.

62. Скажи, безумный, если разлюбит тебя господин твой, что сделаешь? — Ответил и сказал, что будет любить, чтобы не умереть, ибо ненависть есть смерть, а любовь — жизнь.

63. Спросили друга, что есть верность. Ответил, что верность есть удача и невзгоды друга, верного в любви и почитании господина своего, которому служит он отважно, с терпением и надеждой.

64. Сказал друг господину своему, чтобы отплатил ему долг за службу его. Сосчитал господин раздумья, жалобы, слезы, труды и опасности, выстраданные другом за любовь его; и добавил к тому счету вечную благодать, и дал самого себя в уплату долга.

65. Спросили у друга, в чем счастье. Ответил, что в невзгодах, которые терпит он ради любви.

66. — Скажи, безумный, что есть несчастье? — Память об оскорблении господина моего, достойного всяческих почестей.

67. Вновь глядел друг туда, где видел своего господина, и сказал: — Ах, там является мне великолепие моего господина! Узнает ли господин мой, что за любовь его терплю тяготы и невзгоды? — И услыхал он ответ: — Когда был здесь господин твой, труд и невзгоды много большие, чем все, что может даровать любовь слугам своим, переносил он.

68. Говорил друг господину своему: — Ты есть все, и во всем, и повсюду. Хочу я стать тобой, чтобы был я весь ты. — Ответил господин: — Не можешь ты быть во мне, не будучи мной. — И сказал друг: — Имеешь меня всего, и я — весь ты. — Спросил господин: —^[203] чем владеть будет сын твой, брат и отец твой? — Сказал друг: — Столь ты велик, что наполняешь бытием каждого, кто предается тебе весь.

69. Уходил друг все глубже в размышления о величии и огромности своего господина и не находил им ни начала, ни середины, ни конца. И сказал господин: — Что измеряешь, безумный? — Ответил друг: — Измеряю меньшее большим, и недостаток избытком, и начало бесконечностью и вечностью, чтобы смирения, терпения, милосердия и надежды больше стало в памяти моей.

70. Долги и кратки дороги любви, ибо любовь светла и чиста, правдива и незапятнанна, изящна и сильна, проста и возвышенна, осиянна светом юных раздумий и древних воспоминаний.

71. Спросили у друга, каковы плоды любви. Ответил: — Блаженство и размышления, желания и вздохи, томления и труды, опасности, мучения и страдания. Таковые плоды приносит любовь слугам своим.

72. Многим людям жаловался друг на господина своего, что не умножает он его любовь; и жаловался он на любовь, что преподносит ему одни только тяготы и горести. Оправдывался господин его и говорил, что тяготы и горести умножали любовь его.

73. — Скажи, безумный, почему молчишь и из-за чего ты растерян и задумчив? — Ответил: — Из-за великолепия моего господина и из-за схожести удач и невзгод, которые соединяет в себе и дарует мне любовь.

74. — Скажи, безумный, что было раньше: твое сердце или любовь? — Ответил и сказал, что в одно время были сердце его и любовь, ибо, если бы не были в одно время, сердце не было бы создано для любви, а любовь не была бы создана для раздумий.

75. Спросили безумца, где началась его любовь: в тайнах его господина или в том, что раскрыл он их людям. Ответил и сказал, что любовь не знает таких различий, ибо есть совершенная полнота; и тайною держит друг в тайне тайны своего господина и тайною их раскрывает и, раскрывая, сохраняет их в тайне.

76. Нераскрытая тайна любви причиняет страдание и внушает страсть; раскрытая тайна пугает жаром любви. Но всякий раз испытывает друг страдания.

77. Призвала любовь слуг своих и сказала им, чтобы просили у нее даров, желанных и вожделенных. И просили они у любви, чтобы одела их и украсила по образу своему, дабы были они любезны господину.

78. Громко крикнул людям друг, что велено им любить в пути и отдыхе, во сне и наяву, в беседе и в молчании, в слезах и в радости, в наслаждении и страданиях, в находках и потерях, отдавая и приобретая; и что бы они ни делали, должно любить им,^[204] ибо таково веление любви.

79. — Скажи, безумный, когда пришла к тебе любовь? — Ответил: — В те времена, когда я разбогател, и населила сердце мое размышлениями, желаниями, вздохами и страданиями, и наполнила до краев глаза мои слезами и плачем. — Что принесла тебе любовь? — Великолепие, достоинство и доблести моего господина. — Во что перешли они? — В память и осознание. — Как получил ты их? — В милости и надежде. — Как хранишь их? — В справедливости, благоразумии, в силе и кротости.

80. Пел господин и говорил, что мало знает друг о любви, если стыдится восхвалять своего господина, и если страшится почитать его там, где был он опозорен более всего. И мало знает о любви тот, кто досадует на невзгоды и разочаровывается в своем господине, и не ищет согласия в любви и надежде.

81. Послал письма друг господину своему, где спросил, не знает ли господин другого слугу своего, который облегчил бы другу тяжкие труды и лишения, что терпит он за свою любовь. И ответил господин другу своему, написав, что не знает он никого, кто смог бы обмануть его друга и предать его.

82. Спросили господина о любви друга его. Ответил, что любовь друга его есть смесь наслаждений и невзгод, страха и отваги.

83. Спросили друга о любви его господина. Ответил, что любовь господина его есть вдохновение бесконечной доброты, вечности, силы, мудрости, милосердия и совершенства. И вдохновение господина переходит^[205] другу его.

84. — Скажи, безумный, что есть чудо? — Ответил: — Любить больше то, чего нет, нежели то, что есть; и возлюбить сильнее видимое и тленное, чем невидимое и вечное.

85. Искал друг господина своего и встретил человека, который умирал без любви. И сказал друг, что большое несчастье будет от человека, какой бы смертью он ни умирал, если умирает без любви. И поэтому спросил друг умирающего: — Скажи, почему ты умираешь без любви? — Ответил: — Потому что я жил без любви.

86. Спросил друг у своего господина, что во-первых: любовь или любить. Ответил господин и сказал, что в сотворенном любовь есть дерево, и любить — плод его, а труды и страдания — цветы и листья; но в Создателе любовь и любить едины и не знают трудов и страданий.

87. Печален был друг и страдал из-за многих раздумий, и вознес мольбы к господину своему, чтобы послал он ему книгу, где был бы образ его, дабы смог друг обрести решение. Послал господин другу ту книгу, но удвоились его труды и страдания.

88. Болен был друг любовью, и пришел осмотреть его врач, но умножил его страдания и раздумья, и излечился друг в тот же час.

89. Расстались друг и любовь и веселились без господина своего. Но явился господин, и зарыдал друг, и исчезла любовь в нем, и при смерти был он. Но вдохнул жизнь господин в друга своего, воскрешая в памяти его облик свой.

90. Говорил друг господину, что многими путями приходил он к сердцу его и являлся перед взором его, и многими именами называл его. Но любовь, которой он жаждал и томился, была многолика.

91. Является господин другу своему в красных и новых одеждах, и руки его готовы обнять, и наклоняет он голову свою, чтобы дать ему поцелуй, и находится высоко, чтобы друг смог его отыскать.

92. Не видел друг господина своего и искал его в памяти и в разуме, чтобы возлюбить его, и обрел друг своего господина и спросил его, где был он. Ответил: — Там же, где твоя отсутствующая память и твое невежество.

93. — Скажи, безумный, стыдно ли тебе перед людьми, когда видят они, как ты рыдаешь о своем господине? Ответил, что стыд без греха бывает от малой любви у того, кто не умеет любить.

94. Сеял господин в сердце друга желания, плач, доблесть и любовь. Оросил друг семена те слезами.

95. Обрек господин друга своего на тяготы, скорби и страдания. Излечил друг свое сердце надеждой, благочестием, терпением и утешением.

96. На великий праздник собрал господин свой двор из многих достойных вассалов и дал он богатый пир, и преподнес дорогие дары. Пришел друг к его двору, и сказал ему господин: — Кто звал тебя ко двору моему? — Ответил друг: — Нужда и любовь заставили меня прийти, чтобы видеть образ и облик твой.

97. Спросили друга, что в сердце его. Ответил: — Любовь. — Что в теле его? — Любовь. — Кто зачал тебя? — Любовь. — Где родился ты? — В любви. — Кто тебя вскормил? — Любовь. — Чем живешь? — Любовью. — Какое имя носишь? — Любовь. — Откуда идешь? — От любви. — Куда идешь? — К любви. — Где живешь — В любви. — Есть ли у тебя что-нибудь, кроме любви? — Ответил: — Да, вред, причиняемый господину моему. — Есть ли в господине твоем прощение? — Сказал друг, что господин его милосерден и справедлив, и поэтому прибежище он другу среди страха и надежд.

98. Не видел друг господина своего и стал искать его в размышлениях своих и спрашивал о нем людей на языке любви.

99. Нашел друг своего господина, презренного людьми, и сказал ему, что несправедливо поругана честь его. Ответил господин и сказал, что принял он бесчестие, оттого что мало есть преданных и ревностных слуг его. Заплакал друг, и преумножились скорби его, и утешил его господин обхождением своим.

100. Свет из комнаты господина пришел осветить комнату друга, чтобы светом изгнал друг тьму и наполнил комнату наслаждениями, страданиями и раздумьями. И изгнал друг из комнаты вещи, чтобы поместился в ней его господин.

101. Спросили у друга, какой знак начертал на знамени своем его господин. Ответил: — Знак убиенного. — Спросили, почему был такой знак. Ответил: — Ибо убиенный был распят; и те, кто мнит себя слугами господина моего, пусть последуют^[206] раба его.

102. Пришел господин получить пристанище у друга своего. Но потребовал мажордом от господина платы за постой. И сказал друг, что господин его должен быть принят даром, во искупление.

103. Шли вместе память и воля и поднялись на гору господина, чтобы разум возвысился и чтобы удвоилась любовь.^[207]

104. Слезами и плачем всегда говорят между собой друг и господин, чтобы обрели они друг друга и стала между ними радость, дружба и благосклонность.

105. Тосковал друг по своему господину и направил к нему раздумья свои, чтобы принесли они ему радость от господина его, в которой так долго его видел.

106. Облагодетельствовал господин друга своего и дал ему плач, страдание, раздумья и горести, и за такие благодеяния служил друг господину своему.

107. Молил друг господина своего, чтобы даровал ему щедрость, покой и уважение в этом мире. И явил господин образ свой рассудку и памяти его, и препоручил себя друг воле господина.

108. Спросили друга, в чем почитание. Ответил: — В любви и понимании своего господина. — И спросили его, в чем бесчестие. Ответил, что в забвении его и нелюбви.

109. Терзала любовь меня, пока не признался ей, что ты есть в страданиях моих; и тотчас же ослабли мои муки, и в награду ты умножил любовь и удвоил мои страдания.

110. На дороге любви повстречал я слугу ее, не говорил он; истощенный, в слезах и страданиях обвинял он любовь и поносил ее. Мягко оправдывалась любовь, с трепетом и надеждой, благочестием и мудростью. И осудил я слугу ее за его хулу, ибо столь щедрые дары преподнесла ему любовь.

111. Пел друг и говорил: — Какое счастье любовь! Ах, какое великое счастье любить моего господина, который любит слуг своих в бесконечной и вечной любви, воплотившейся в каждом творении его.

112. Шел друг в чужую страну, где думал найти своего господина, и по дороге напали на него два льва. Страх смерти овладел им, ибо хотел он жить. И вспомнил он господина своего, чтобы обрести любовь в своих страданиях, ради которой легче встретил бы он смерть. И пока вспоминал он, львы униженно подошли к нему и слизали слезы на глазах его, и руки, и ноги ему целовали. И пошел он с миром искать своего господина.

113. В горах и на равнинах искал друг двери, чтобы выбраться из темницы любви, где долго был узником тела своего и раздумий своих, и всяческих желаний и наслаждений.

114. Встретил однажды друг среди трудов своих отшельника, который спал близ красивого источника. Разбудил друг отшельника и спросил его, не видел ли тот во сне господина его. Ответил ему отшельник и сказал, что пленены были любовью мысли его во сне и наяву. Очень обрадовался друг, что нашел он товарища по плену своему, и заплакали оба, ибо не много было у господина таких слуг.

115. Все в господине заставляет друга томиться и страдать, и все в друге несет господину радость и ждет покровительства; поэтому любовь господина — в деяниях, а любовь друга — в страданиях и страстях.

116. Пела птица на ветке и говорила, что каждому из слуг любви даст она новый рассудок, но чтобы дали ей вдвое больше. Дала птица другу новый рассудок, и отдал он вдвое больше, чтобы облегчить страдания, но умножились скорби его.

117. Встретились друг и господин, и были свидетелями их встречи приветствия, объятия, поцелуи, слезы и плач. И спросил господин друга своего о его происхождении, и был друг растерян в присутствии своего господина.

118. Столкнулись друг и господин, но умиротворила их любовь, и не знали они, чья любовь дружелюбнее.

119. Возлюбил друг всех, кто боялся его господина, и страшился тех, кто не боялся господина его. И потому не знал друг, что было в нем сильнее: страх или любовь.

120. Старался друг следовать за господином своим и шел по дороге, где злой лев пожирал всякого, кто проходил мимо него в праздности и без благочестия.

121. Говорил друг: — Кто не боится моего господина, всего устрашится, но кто боится господина моего, смелость и мужество приобретет в делах своих.

122. Спросили друга, что есть причина. И сказал он, что причина — наслаждение в раскаянии, и понимание в разуме, и надежда в терпении, и здоровье в воздержании, и утешение в воспоминании, и любовь в возвышенном, и верность в совести, и богатство в бедности, и смирение в послушании, и война в ненависти.

123. Озарила любовь светом своим облако, вставшее между другом и господином, и сделала его ярким и светлым, как луна в ночи, как звезда на рассвете, как солнце днем, как разум в воле. И сквозь то облако говорили друг с господином его.

124. Спросили у друга, где темнее всего. Ответил, что там, где не видит он своего господина. Спросили его, где светлее всего. Ответил, что там, где видит он господина своего.

125. Пал знак господина на друга его, который за любовь свою скорбел, томился в слезах и раздумьях и презираем был людьми.

126. Написал друг такие слова: — Возрадуется господин мой, которому посылаю я мои размышления, ибо о нем плачут глаза мои, и без страданий его не живу я и не дышу, не вижу и не слышу, и не чувствую запахов.

127. — Ах, разум и чувство! Ссоритесь вы, и будите спящих собак, и забываете моего господина. Рыдайте, глаза, и вздыхай, сердце, ибо забвению предает память бесчестие моего господина, нанесенное ему теми, кого он так почитает.

128. Множится вражда между господином моим и людьми, и обещает дары и вознаграждения господин мой, и грозит справедливостью и мудростью; но память и воля^[208] презирают его угрозы и обещания.

129. Приблизился господин к другу, чтобы его утешить и ободрить в страданиях и слезах его. И чем ближе подходил господин, тем сильнее плакал и терзался друг, видя бесчестия, нанесенные его господину.

130. Пером любви и водою слез писал друг письма господину своему, где говорил, что нет благочестия и умирает любовь, и ложь и обман множат число его врагов.

131. Одною веревкой повязали разум, память и воля любовь друга и господина его, чтобы не разлучались они. И сплели они в узел воспоминания, страдания, вздохи и плач.

132. Сходил друг на ложе любви; и простыни ему сплели наслаждения, и покрывало соткали страдания, и подушку ему дали из слез. И не знал друг, из ткани мук или блаженства была подушка его.

133. Одевал господин друга своего в плащ, кольчугу и накидку, и шляпу дал ему из любви, и рубашку сшил из размышлений, и обул его в скорбь, и украсил его костюм слезами.

134. Молил господин друга своего, чтобы не забывал его. Отвечал друг, что не в силах забыть его, если бы и не знал.^[209]

135. Говорил господин другу, чтобы там, где более всего боится он восхвалять господина своего, громче восхвалял бы его. Отвечал друг, что нуждается он в любви его; и говорил господин, что за его любовь принял он облик^[210] и был умерщвлен и распят.

136. Говорил друг господину своему, чтобы явил ему способ узнавать его, и любить, и восхвалять людям. Напоил господин друга своего благочестием, милосердием, кротостью, скорбями, размышлениями, плачем и слезами. И родилась в сердце друга смелость, а на устах была хвала господину его, и исполнилась воля его презрением к людям, которые судят ошибочно.

137. Говорил друг перед людьми: — Кто истинно помнит господина моего, забывает обо всем прочем; и кто все предаст забвению, чтобы помнить одного моего господина, то защитит того от всех бед господин мой и дарует ему часть от всех вещей.

138. Спросили друга, как родилась, чем жила и почему умерла любовь. Ответил друг, что любовь родилась из памяти, жила пониманием и умерла от забвения.

139. Предал друг забвению все, что ниже высокого неба, дабы мог вознестись разум в постижении господина, а воля — в созерцании и восхвалении его.

140. Отправился друг сражаться за честь своего господина и повел в войске своем веру, милосердие, справедливость, благоразумие, мужество и умеренность, и победил врагов своего господина. Но был бы друг разбит в битве, если бы не явил ему господин достоинства свои.

141. Желал дойти друг до крайнего предела своей любви, но многие преграды встречал он на пути своем, и долгие раздумья и страстные желания селили печаль и страдание в сердце его.

142. Радовался друг доблестям господина своего и печалился долгим раздумьем о нем; и не знал друг, радость или печаль чувствовал он острее.

143. Посланцем господина своего к первым христианам и не — верным был друг, чтобы явил он им искусство и начала познания любви.

144. Если видишь ты слугу господина, облаченного в богатые одежды, жирного от обильной еды и сна и почитаемого за тщеславие, знай, что видишь осужденного на вечные муки; но если видишь ты слугу бедно одетого и презираемого людьми, тощего и бледного от поста и бдений, знай, что видишь в нем спасение и вечную благодать.

145. Плачет друг и упрекает сердце свое за нестерпимый жар любви. Умер друг, и плачет по нему господин, и дарует ему утешение в терпении его, надежду и вознаграждение.

146. Оплакивал друг то, что потерял он, и не было никого, чтобы его утешить, ибо потери его невосполнимы.

147. Создал Бог ночь для бдений и размышлений друга о достоинствах своего господина. Но думал друг, что ночь создана для отдыха и сна тех, кто утомлен трудами любви.

148. Насмехались люди над другом за то, что был он безумен в любви своей. Но презрел друг их насмешки и упреки, ибо не любили они господина его.

149. Говорил друг: — Одет я в презренное рубище, но любовь одевает в сладостные мысли мое сердце, а тело укрывают слезы, страдания и страсть.

150. Пел господин и говорил: — Наряжаются слуги мои в похвалы моим доблестям, а враги мои терзают и презирают их. И потому велел я другу моему, чтобы долго оплакивал он позор мой, ибо слезы его и плач рождены в моей любви.

151. Клялся друг господину, что переносил он тяжкие труды за любовь его, и молил господина любить его, чтобы тяготы его обернулись страстью. Поклялся господин, что любовь и благодать его не оставят тех, кто возлюбил его и в любви многое претерпел. И возрадовался друг и утешился в господине своем.

152. Запретил говорить господин другу своему, и утешался друг созерцанием господина своего.

153, Так горько плакал и звал друг господина своего, что спустился тот с высот небесных и пришел на землю в слезах, чтобы умереть за любовь и научить людей восхвалять его доблести, любить и познавать его.

154. Упрекал друг христиан за то, что не ставят они имя господина его, Иисуса Христа, в начале писем своих, как делают мавры, ставя Магомета, обманщика, в начале писем своих и так восхваляя его.

ЭГИДИЙ РИМСКИЙ (КОЛОННА) (1246/47-1316)

Эгидий Римский (Колонна) был видным философом и теологом средневековья. Он получил образование в Парижском университете, где слушал Фому Аквинского, а затем сам стал магистром университета. Перу Эгидия принадлежат философские трактаты, комментарии к Аристотелю, к «Сентенциям» Петра Ломбардского и др. Известен он и как церковный политический писатель, защищавший превосходство духовной власти над светской и поддерживавший теократические притязания папы Бонифация VIII. Но наибольшую славу ему принес трактат "De regimine principum" ("О правлении государей"), получивший широкое распространение.

Работа Эгидия появилась в переломный для средневекового мировоззрения период, когда в европейской культуре вокруг естественнонаучных работ Аристотеля развернулась борьба: парижские осуждения аверроистов 1270 и 1277 гг. достаточно известны. Но известно также и то, что в 1277 г. вместе с аверроистскими тезисами были осуждены и тезисы их противника Фомы Аквинского. Эгидий активно защищал идеи Фомы и был вынужден покинуть Париж. Видимо, в это время увидел свет его трактат "De regimine principum", который был написан незадолго до смерти французского короля Филиппа III (1285) и посвящен будущему королю Филиппу IV Красивому.

Трактат является наставлением государя в добром правлении, что предполагает его умение управлять собой, своей семьей и государством. В соответствии с этим Эгидий делит трактат на три книги, в первой из которых сказано о необходимых для государя нравственных качествах (о страстях и добродетелях государя, о нравах юношей, стариков и мужчин в совершенных летах), во второй — об управлении домом, о супружестве и воспитании детей, в третьей — об управлении государством в мирное время и в период войны. Эгидий посвящает воспитанию детей государя и детей из благородных семей две главы четвертой части первой книги и двадцать одну главу второй части второй книги.

Влияние идей Фомы Аквинского на взгляды Эгидия несомненно, хотя Фома специально и не посвящал работ вопросам воспитания (даже его сочинение "Об учителе" написано как один из тезисов (quaestio) для схоластического диспута). Фома создал свою богословскую систему на основе аристотелевой философии. Сохранив прежнее понимание веры, благодати, приоритет внеземного, Аквинат не умалял человеческой природы, высоко оценивая роль разума и знания, социальную жизнь. Для развития образования и воспитания было важно признание Фомой вслед за Аристотелем идеи целостного формирования человека как психофизического единства. Первенство разума, позиция этического интеллектуализма, определение блага как познания истины повышали роль знания, культуры в воспитании человека.

Трактат Эгидия представляет собой типично схоластическое сочинение с предельно четкой структурой, развитой системой логического доказательства, основанной на аристотелевом силлогизме и дистинкции. Для Эгидия Аристотель — главный авторитет. К его работам ("Никомахова этика", «Политика», "Риторика") он обращается неоднократно. Круг затронутых педагогических вопросов достаточно широк. Во второй книге трактата говорится о роли родителей в воспитании детей, о любви родителей к детям и заботе о них, о целях воспитания, о программе образования, об условиях, необходимых для успешного обучения, об учителе и его качествах, о греховных склонностях и должном поведении детей, об их отдыхе, одежде, об обществе товарищей, о разных возрастных периодах и об особенностях образования и воспитания детей в каждом возрастном периоде, о роли физических упражнений, о воспитании девочек.

О ПРАВЛЕНИИ ГОСУДАРЕЙ

Книга 2

Глава VI. О том, что подобает всем гражданам и более всего государям и правителям так заботиться о своих детях, чтобы обучить их с самого детства добрым нравам

Чем благороднее душа по сравнению с телом, тем более все граждане, и в особенности государи и правители, должны заботиться о том, чтобы их собственные дети были совершеннее душой, чем телом. Следовательно, если они заботятся о наследстве и о деньгах, чтобы быть в состоянии оказать детям помощь, в отношении телесной нужды, то гораздо больше они должны заботиться о том, чтобы те имели совершенную душу и чтобы приучались к добродетелям и добрым нравам. И поскольку это благо столь великое, не следует проходить мимо него в небрежении, но с самого детства детей так наставить, чтобы, оставив распущенность, они последовали добрым нравам. А то, что с самого детства надо наставлять детей в добрых нравах, мы можем доказать четырьмя способами. Первый способ выводится из естественного характера удовольствия, второй — из слабости разума. Третий — из склонности, каковую мы имеем ко злу. Четвертый — из стремления избежать порочного облика.

Первый способ доказательства таков. В самом деле, согласно Философу180 в "Этике"181, нам до такой степени врождено удовольствие, что с самого детства мы начинаем наслаждаться, ведь дети наслаждаются, как только начинают сосать грудь. Следовательно, если так с самого детства вместе с нами растет и страстное желание того, что доставляет удовольствие, то с самого детства такому страстному желанию следует сопротивляться. Таким образом, именно по причине врожденного стремления к удовольствию детей, как только они становятся способными понимать, надо наставлять в добрых нравах и делать им должные увещевания.

Второй способ выводится из слабости разума. В самом деле, побуждать сильнее к добрым нравам подобает некоторых людей тогда, когда они сильнее устремляются к распутству и следуют страстям. Но, как явствует из «Риторики» Философа182, люди более всего распущенны и следуют страстям в юношеском возрасте, следовательно, тогда и надобно более всего им помогать, дабы должными увещеваниями и соответствующими исправлениями они отвлекались от распутства. А поскольку обуздывать страстное желание и распущенность свойственно разуму, то чем более кто-либо отступает от разума, тем более он склонен следовать страстям. Следовательно, наставлять детей в добрых нравах надо в юном возрасте, потому что тогда они больше отступают от разума и больше следуют страстям.

Третий способ основан на нашей склонности ко злу. Ведь когда какой-либо человек привержен к чему-то, ему надо тщательно приучаться к противоположному, дабы не склоняться к первому как можно сильнее, ибо люди по нравам своим предрасположены, подобно искривленному деревцу, к злу. Поэтому Философ в конце II книги "Этики"183 учит нас направляться к добрым нравам таким способом, каким выпрямляют искривленное деревце. В самом деле, тот, кто желает выпрямить искривленное деревце, сильно наклоняет его в противоположную сторону, и так наклоненное, оно возвращается к середине и становится прямым. А поскольку мы имеем склонность и расположенность к злу и недозволенным удовольствиям184, то должны в течение долгого времени сдерживать себя, чтобы избежать этой склонности. И подобно тому как деревце, которое надо выпрямить, наклоняют в противоположную сторону далеко за середину, чтобы оно могло вернуться к середине, мы, в уклонении от того, что доставляет удовольствие, должны зайти за середину, т. е. должны избегать многих, даже законных, удовольствий, чтобы быть в состоянии легко удерживаться от недозволенных. Итак, если мы имеем столь сильную склонность к злу и нам надлежит так привыкать в течение долгого времени к противоположному, а именно к благу, чтобы легче избежать этой склонности, то надо начинать с самого детства, оставляя распущенность, следовать добрым нравам, и не надо это откладывать на будущее.

Четвертый способ выводится из стремления избежать порочного облика. В самом деле, поскольку юноши мягки и податливы, то если они, лишенные узды, следуют распущенности, сразу же накладывают на них печать порочные свойства, подобно тому, как на мягком и тягучем воске сразу же оттискивается форма печати. Следовательно, чтобы не формировать юношей с порочным обликом, их надо сразу же, с самого детства, увещевать и исправлять, дабы благодаря должному увещеванию и исправлению они удерживались от распущенности.

Итак, всем гражданам подобает заботиться о детях так, чтобы с самого детства наставлять их в добрых нравах. Но государям и правителям это подобает делать тем больше, чем полезнее добронравие их детей самому государству и чем большей опасностью может грозить государству их порочность.

Глава VII. О том, что дети благородных, и в особенности государей и правителей, должны с самого детства обучаться наукам (literalibus disciplinis)

Хотя всем людям подобает знать науки, чтобы благодаря им сделавшись более благоразумными, они могли лучше предотвращать недозволенное, однако некоторые, по-видимому, имеют законные извинения, если не проливают пот в занятиях наукой. Таковы бедняки, не имеющие необходимых средств для жизни. Им простительно, если они удаляются от свободных наук, дабы сыскать себе необходимое для жизни. Благородные же, и в особенности государи и правители, имеющие в изобилии богатства и владения, во всех отношениях достойны порицания, если не заботятся так руководить сыновьями, чтобы те уже с самого детства обучались свободным наукам.

А то, что занятия науками надо начинать именно с детства, мы можем показать тремя способами. Первый выводится из красноречия, второй — из внимания, третий — из совершенства, которое должно приобрести с помощью науки. В самом деле, тем, кто желает изучить науки, надо уметь ясно высказываться на языке письменности (literales sermones). Надо также быть внимательными и усердными в отношении того, что сообщает литература. В-третьих, надо достичь совершенства в знании в возможной для них степени.

Первый способ доказательства таков. В народных языках мы замечаем, что редко кто-то может должным образом и точно говорить на этом языке, если не овладел им с самого детства. Действительно, тот, кто в совершенные лета отправляется в далекие края, где язык отличается от его родного языка, если даже он в тех краях живет долго, он едва ли