Преподаватель Одесского института инженеров морского флота Вячеслав Рубский, когда я ему сказал «Христос воскресе, отец Вячеслав», спросил меня, считаю ли я воскресение Христа объективной истиной, и на каком основании я называю его отцом, если я ему физиологически не сын. Нормальный ответ для агностика или атеиста. Правда, Рубский еще как бы священник в этом вузе — уж не знаю, в каком помещении. Вот где «как бы» очень уместно. Защищаясь от бурного потока моих оскорблений, Рубский пролепетал, что, мол, читайте Лиотара. На что я грубо ответил, что французских левых не люблю, а Рубский пролепетал, что Лиотар не левый.
Есть сюжет про американскую учительницу, которая пятикласснику посмела заметить, что четыре плюс четыре восемь, а не сорок четыре, как он сказал. Учителя подняли скандал, учительницу публично перед всей школой упрекнули в насаждении единомыслия, объявили, что она уволена, и вручили чек за два месяца по 4 тысячи долларов, всего на 8 тысяч. Учительница улыбнулась и сказала: «Сумма неверная, вы должны еще 36 тысяч».
Анекдотец мерзкий, но к случаю с Рубским относится в полной мере. Надо быть последовательным. Либо-либо. Либо не называй себя православным, либо не заявляй, что Христос не воскрес объективно, а Матерь Божия не Приснодева.
Отвечать на претензии, что ты, мол, из одного нарратива переключился в другой (не спросясь собеседника), всё равно что объявлять себя материалистом, когда просишь принести шашлык, и объявлять себя идеалистом, когда за шашлык надо заплатить: мол, какие деньги? Шашлык это идея!
Что до Лиотара — создателя концепции постмодерна, метанарратива и т.п. Он, конечно, левый, хотя Рубский этого не подозревает. Проблема в том, что Лиотар ультра-левый. Он сперва был троцкистом, но потом пошел дальше. Он восстал против партийной дисциплины. Он стал леваком-одиночкой. Его термин «метанарратив» это всего лишь заумное наименование того, что де Местр и прочие реакционеры называли «идеологией», а я бы все-таки ограничился простым словом «мировоззрение».
Лиотар приложил к словам тот же гнилой метод, который Маркс приложил к деньгам. Маркс и Лиотар верно почувствовали, что деньги и слова важнее меча и шпаги, но они абсолютно не поняли коммуникационной природы и денег, и слов. Они продолжили видеть в деньгах и в словах всего лишь дубинку правящего класса, инструмент насилия. Сами они в качестве лекарства предалагали одно: перехватить дубинку и использовать ее самим. А дубинка-то была не дубинка, а речь.
В переводе на обычный язык «пост-модерн» означает вот что. Всегда и во все эпохи угнетатели угнетали угнетенных, лишая их свободы мысли, свободы слова, свободы совести, заставляя веровать в догматы и идеи, которые навязывает власть. «Владимир крестил мечом, Путята огнем, капиталист словом». До капитализма идеологией, навязываемой угнетателями, была религия (христианство). С XIX века угнетатели создали метанарратив о прогрессе. Сами веровали и других заставляли веровать в поступательное развитие истории, в прогресс как улучшение условий жизни, в то, что наука может найти истину и в прочую чушь. Но как пролетариат, по Марксу, осознав — через Маркса — всю гнусность капитализма, может и должен присвоить себе станки и тем самым освободиться, так теперь европейцы должны отказаться веровать в прогресс, науку и счастье. Это все баре головы дурят. У каждого своя истина, свой «нарратив», и мысли Пупкина не хуже и не лучше мыслей Паскаля. Ну, разве что мысли Лиотара исключение.
Одно из ключевых понятий у Лиотара — «ответственность». Да-да, абсолютно буржуазная концепция. Ответственность, а не отвечаемость! В русском языке нет слова «отвечаемость» — пусть теперь будет. Как Маркс — вовсе не освободитель пролетариата, а жаждущий диктаторского всемогущества литератор, так и Лиотар. Вот как он формулирует свою писательскую задачу:
«Если бы я изобрел свое письмо, я сделал бы так, чтобы это была бесконечная революция. В каждой ситуации, следует создать свойственный способ изложения, создать закон для единичного события, отдавать себе отчет о предполагаемом или желаемом адресате; в то же время требовать, чтобы это письмо определяло читателя, который будет учиться читать (жить) это, который не привык к подобному. Надеешься, что он переродится, по-другому будет определять себя».
Лиотар пишет не для того, чтобы услышать ответ другого, а чтобы научить другого. Воистину Маркс, Ленин и Сталин воскресли в Лиотаре.
Если бы Лиотар был последователен в своей деконструкции метанарратива, в своей борьбе против навязываемых сверху идеологий, в своей защите права каждого мыслить и писать по-своему, он бы больше читал других. Но других он презирает, как Маркс и Ленин презирали пролетариат. Он хочет вести, возглавлять. Ему не понравилось быть троцкистом среди троцкистов, он желает быть Лиотаром среди лиотаристов. Его одиночество — не одиночество свободного человека, а одиночество Ленина или Гитлера, когда они начинают искать себе марионеток. Не равных собеседников!
Как Маркс в своем отношении к новой индустрии был обычнейший луддитом, напуганным обывателем, которому показалось, что большие станки это новое качество, так Лиотар был коммуникационным луддитом. Таких и сейчас много, им кажется, что мышление стало клиповым, что люди одичали. Ага, сами-то «Илиаду» не могут наизусть прочитать, а туда же... Вот классическая ворчалка Лиотара:
«Люди моего 'поколения' и, тем более, те, что еще старше, привыкли к определенному историческому ритму: они считали, что знают, выживет та ли иная работа, по своим качествам, в течение одного, двух, или даже, как Платон, двадцать пяти веков. Но сегодня ускорение модальности архивации и также износ и разрушение изменили структуру и темпоральность наследования. Для мысли вопрос выживания принимает отныне формы абсолютно непредсказуемые.»
Заслуживает внимание совершенно избыточная усложненность языка. «Ускорение модальности архивации». Это ворчание человека, который привык, что ему в рот смотрят студенты. Ворчание профессора, давно потерявшего жажду узнавать и сохранившего лишь жажду войти в историю.