Гаспаров в «Записях и выписях» рассказывал, как они с Аверинцевым шутили про то, что американский профессор знает все в одной узкой области, словно Робинзон об острове, а немецкий профессор знает всё о вселенной, и эти два знания — микроскопное и телескопное — никак друг с другом не синтезируются. (Излагаю очень вольно, все метафоры мои). Вот смотрим милую слащавую фильму «Третий акт» с Фриманом — полная противоположность «Фанни и Александр». Но ведь смотреть хочется американское кино, а не европейское, как ни крути. Европейское — это надо себя слегка заставлять. (Турецкое или корейское вообще не фигурирует в моем мире и не будет фигурировать).
Как же так? Такая вот Америка, а американское кино лучшее? Да именно потому, что в американском кино есть истории, хотя не истории. Есть «сториз», нет «хистори». Это вечно повторяемая в разных вариантах компьютерная игра в добывание пирожка. Зацикленный квест. Иногда для разнообразия с плохим концом, тогда триллер, но чаще герой победоносен как слон, раздавивший моську. (Кстати, на днях наткнулся у одного англичанина 40-х годов на изумительное сравнение — мол, Джойс это хулиган, который пьет кофе и бросает в прохожих бумажные шарики, тысячи бумажных шариков, а Толстой это слон, которого впрягли даже не в карету, а в каретный сарай, и он волокет, волокет).
«Фанни и Александр» — это «хистори», в которой нет «стори». Причем, это «хистори» очень персоналистическая, но персонализм без личной истории, все-таки немножечко бездушен.
Это, конечно, полюса, условные крайности, помогающие понять проблематику коммуникации. Для «личной истории» есть лишь коммуникация с самим собой и со своими отражениями вовне. Для «истории» есть лишь коммуникация с другими. Как ни странно, американский китч более интроспективен в этом отношении, чем «Земляничная поляна». Эндо-коммуникация и экзо-коммуникация. Как их синтезировать... Да вот уж как-нибудь так, как говаривала Масяня.