Есть шесть способов самопознания через самоописание. Самый простой — автопортрет. Изобразить самого себя. Это отнюдь не самый первый способ; возможно, даже последний — вершина пирамиды.
В основании же пирамиды — трофопортрет. Описание себя как еды. Отождествление себя с едой.
«Троф» здесь в русском языке совпадает с «трофей», но в греческом слова разные и пишутся по-разному.
«Трофей» у греков через «п» — слова, обозначавшие кружение («тропик») и обращение врага в бегство («трофей»). «Тропарь» — церковный гимн — не вполне понятно, то ли от первого, то ли от второго.
«Еда» — «трофи» через «ф». Все люди — гетеротрофы, то есть, мы не питаемся воздухом и землёй. Было бы забавно изобрести слово «автотроф» — самоед, «гомотроф» — людоед, физический или духовный («гомофоб»).
Конечно, есть люди — трофоморфы от «трофея», отождествляющие себя с тем, скольких врагов они победили и сколько трофеев нахапали, но это же частный случай людоедства.
Фейербах в 1850 году, рецензируя книгу о питании, отчеканил — и, будем надеяться, это всё, что останется от сочинений Фейербаха: «Der Mensch ist, was er isst». Человек есть то, что он ест».
Хотя вернее было бы сказать:
«Человек есть то, что он даёт есть другим».
Отсюда на высотах духа вдруг неожиданно нас встречает то, что рекомендуется оставлять перед подъёмом на эти высоты: еда. Начинается с сорокадневного поста, а заканчивается «приимите, ядите, Сие есть Тело Мое». Да и не заканчивается — это, собственно, начало бесконечного обеда, барбекью, вечеринки, парти, где еда самовоспроизводится. Ты отрезал от левиафана кусок, а левиафан сразу это место зарастил.
Рост личности ест рост от стандартной, одинаковой для каждого младенца еды — искусственного молока (я-то сам поен грудным, но, кажется, это уже скорее исключение, чем правило) — к еде своей, к уникальному и неповторимому подбору. Паломничество через чипсы, пиццу, мороженое, сладкую вату, конфеты к оливье, шпротам, пельменям, а дальше — а дальше либо дальше, либо кружение между пельменями, картошкой и гречкой. Либо лобстеры, нано-кулинария. Где-то на финише просматривается капельница, эта гремучая смесь груди кормилицы с мировым океаном.
В античность не только любили покушать (это всегда любят), но не стыдились делать покушивание предметом любования и описания — собственно, это и есть «трофоморфизм», уподобление человека еде. Читать все эти кулинарные илиады — из которых, наверное, самый знаменитый Сенеки «Фиест» — невероятно скучно, даже если центральное блюдо, как в Фиесте, человечина — брат брата угостил его же детьми, чтобы не наставлял брату рога. На миниатюре 1410 года очень изящно ручки и ножки на блюде, напоминает набожные картинки, где в сакральной чаще прямо Младенец Иисус.
Разумеется, в Средние века тоже любили покушать, но в литературу этого не пускали, даже кулинарных книг не писали, а воспевали Евхаристию, которая дело больше духовное. В результате уже в наше время качнулось в противоположном направлении: ну его, «телохристово», догматы-магматы, даёшь хабеас корпус! Владей своим телом, а Тело Христово оставь идиотам, верующим в идиотские сказки. И вообще поменьше слов, от слов мухи дохнут.
Даёшь картинки в интернете, а в реале — всякие позы, гимнастики, упражнения, хождение голыми ступнями, в общем — я это моё тело. И наоборот. Ну и, конечно, правильное питание: «тело» тут это всего лишь сумма съеденного, как Фома Аквинский — сумма теологии. Больше текстов о еде! Сим поедиши!
Всё это вполне разумно, но всё же остаётся некоторое беспокойство. Во-первых, хватит ли еды на всех. И, знаете ли, беспокоятся! Часто даже креативно беспокоятся: подкармливают. Тут оголтелый материализм смыкается с оголтелым евангельским «накормил голодного — накормил Бога». Правда, в Евангелии ещё что-то про навестить заключённого, но это уже экстремизм.
Во-вторых, когда все накормлены вкусной и здоровой, а также глубоко разнообразной и индивидуальной пищей, остаётся вопрос: а дальше-то что, Вась? У койку? А дальше?
Было бы пошлостью призывать заглядывать в жизнь дальше борща, йоги и койки. Тем не менее, полезно помнить о «в-третьих»: всё-таки человек не есть то, что он ест. Тело это чудесно, остроумно, парадоксально, но только если оно только тело. Если тело разрастается до космических размеров и вытесняет собою всё — а такое бывает, и даже ох как часто бывает — то уже не до смеха. Может, на этой почве и помешался несчастный, обливший рембрандтовскую Данаю кислотой. Уж очень много данай и данайцев, которых хлебом не корми, дай золотого дождя, а уж на что потратить, они сами распорядятся. Весь мир — меню. А мир не меню, и человек не еда или, во всяком случае, не только еда. А что? Да не «что», а «кто»! Но это уже другой раздел искусства авторпортрета.
