Может ли быть политика в Стране чудес? Наверное нет, и не потому, что там одно-единственное наказание — отрубание головы, а потому, что политика невозможна без людей.
Советская жизнь довела до гротеска то представление о политике, которое составляло суть и самодержавной России. Есть один-единственный политик.
К сожалению для Страны чудес, существуют и другие страны. Когда читаешь Кэррола, это забывается. Но зачем в Стране чудес суд присяжных? Затем, что он есть в Англии. Зачем конституция и выборы в Стране советов? Зачем суд присяжных в Стране ельциных и путиных? Да всё по той же английской причине.
Меню досталось жить в момент, похожий на конец Страны чудес, когда обнаруживается, что король и королева — ненастоящие, когда человек вырастает до нормального состояния, когда дурной сон уходит. Только, в отличие от Страны чудес, Страна советов не разлетелась ни тогда, ни позднее.
От внутрицерковной политики Мень решил отойти сразу после снятия Хрущёва: он понял, что Хрущёва сняли не за гонения на Церковь, а за недостаточное попечение о будущем режима. «Снявши голову, по волосам не плачут» — территория церковной свободы была проиграна на многая лета.
Однако, Мень не собирался сдавать сразу все позиции. Он продолжал заниматься политикой более, чем это было дозволено советским людям, и в направлении, которое было прямо запрещено. Хотя в сентябре 1966 года КГБ устроило у него обыск, он продолжил контакты с «антисоветчиками», с 1966 года помогал передавать рукописи Солженицына на Запад через сотрудницу французского посольства Анастасию Дурову.
В конце 1967 года, в начале 1968 года Мень оказался перед выбором: борьба за политическую свободу стала использовать не только скрытые, пассивные методы, но «вышла на площадь». Его прихожанин Юрий Глазов (который был на шесть лет старше Меня) в феврале 1968 года подписал письмо протеста против политических репрессий. В августе того же года русские танки раздавили в зародыше оппозицию в Чехии.
Вся русская интеллигенция оказалась перед необходимостью выбора: молчать или протестовать. Именно интеллигенция — духовенство воспринималось извне и изнутри как абсолютно безвольная и порабощённая социальная группа. Мень, однако, по своему отношению к политике оказался с интеллигенцией, с теми, кто считал себя свободным.
После тяжёлых колебаний и сомнений он решил не участвовать в открытой политической деятельности. В своих мемуарах, написанных в основном в середине 1980-х годов, Глазов так формулировал «стратегию Меня»:
«Отец Александр очень внимательно присматривался к жизни, к её переменам, к политическому водовороту и мировым вулканическим извержениям. Политикой он не занимался, предоставляя это профессионалам. У него был свой, широкий и, по сути, исторический подход, в основе которого лежала вера не только в Бога и в богоисторический процесс, но и в человека. Родившись в стране напряжённого борения зла и добра, он отдал себя невидимым силам, ополчившимся на борьбу с несправедливостью. Но отец Александр думал, что бороться со злом нужно умеючи. Не следовало спешить. Нужно было собирать воинство Христово. И вести прежде всего духовную борьбу — сеять Слово. Отец Александр верил, что время способствует просветлению умов и возрождению христианства. Нужна была напряжённая повседневная работа по просвещению людей, по освобождению их от пут дикости, страстей, ложных и опасных концепций. Ему, как и многим, ясно стало в те годы, что Русь нужно было крестить заново. И он принял на себя этот подвижнический труд. Впрочем, всё это открывается во всей полноте лишь сейчас, а тогда многое приводило меня в недоумение и нередко ранило» (С. 175).
Мень занял позицию схожую с солженицынской: ради большого и содержательного дела можно и нужно временно повести себя вопреки человеческому естеству. Зерну надо дать прорасти. Были и отличия: во-первых, Мень был в политике сторонником свободы в её цивилизованном варианте, а не реакционно-националистическом, как Солженицын. Во-вторых, он был последователен и не искал личной выгоды. Солженицын отказывался подписывать коллективные письма протеста, предпочитая выступать в одиночку; он выступил с критикой Московской Патриархии не тогда, когда это могло бы помочь Патриархии измениться, и не тогда, когда это облегчило бы борьбу Эшлимана и Якунина, а когда это помогало ему самому завоевать дополнительный авторитет в глазах общественного мнения Запада.
Насколько тяжело дался Меню его выбор, видно из того, что он позднее называл этот период «одним из труднейших, катастрофических моментов» жизни, и вплоть до 1971 года решал, не уехать ли ему в Израиль, не «переквалифицироваться» ли. Наконец, он не довёл свой выбор до конца — не был настолько аполитичен, насколько это требовалось от тогдашнего духовенства, продолжал поддерживать политических оппозиционеров по мере своих сил (передавал их рукописи на Запад, дружил с ними, не отказывал им в духовном руководстве, хотя от него такого отказа требовали).
Даже когда он в 1985 году подписал письмо с осуждением «антисоветчиков» (сделав это, он мучился и никак себя не оправдывал), он никого из этих «антисоветчиков» не изгнал из своего прихода и нимало не изменил своего повседневного поведения, оставшись «антисоветчиком» и в построении социальных связей, и в оценках происходящего. В общении с прихожанами он своих взглядов не скрывал. При первой же возможности он, хотя и скептически оценивал либеральный потенциал перестройки, выступил в прессе с призывом разрешить Солженицыну вернуться в Россию.