Бернард Шоу, посетив сталинскую империю, удивился музею революции. Героизировать революцию означает поощрять восстание против существующей власти.
В некотором роде замечание Шоу было учтено русской номенклатурой в начале XXI века: историю России в ХХ веке стали переписывать так, что у невнимательного школьника (а где найти внимательного школьника?) могло создаться ощущение, что революции вообще не было, что все советские учреждения — продолжатели учреждений дореволюционных. Были какие-то переименования, что ли, но маловажные. Был сбербанк — остался сбербанк. Были прокуроры — остались прокуроры. Было третье отделение — осталась чека. Принципиальной разницы нет.
Тем не менее, героизация революция была, отречение от «старого мира» было, создание себе особых — революционных — предков. Поскольку у большевиков прямых предков не было, приходилось скрести по сусекам, выискивая предшественников. В результате в разгар антирелигиозной кампании издавались книги о довольно религиозных деятелях (с оговорками, что это, мол, результат «ограниченности» и «ослеплённости»). В разгар борьбы за чистоту коммунизма — борьбы насильственной до дрожи — издавали сочинения Джона Лильберна, английского левеллера, который с негодованием отвергал обвинения в неуважении к частной собственности:
«Коммунизм первых христиан был добровольный, а не принудительный. Они приносили и полагали к ногам апостолов дары для распределения, движимые чувством милосердия и небесного великодушия, которое святые апостолы внушили им, а не в силу какого-нибудь постановления, причём это имело место лишь в течение короткого времени, в двух-трёх случаях, как об этом свидетельствует писание, и не признавалось обязанностью, а считалось добровольным актом, вызванным изобилием веры у христиан и апостолов.
Поэтому мы объявляем, что у нас никогда не было в мыслях уравнять состояния людей и наивысшим нашим стремлением является такое положение республики, когда каждый с наивозможной обеспеченностью пользуется своей собственностью.
Мы знаем очень хорошо, что во все века те люди, которые выступали на борьбу против тирании, против несправедливости и произвола страстей, всегда вынуждены были терпеть подобные клички, так как подобными инсинуациями и страхом мнимой опасности всегда старались удержать народ от добра».
В слове «левеллер» («level» — «уровень») английское ухо слишком легко распознавало значение «уравниловка». Тонкость была в том, что левеллеры выступали за равенство всех перед законом («в защиту идей общего права», по формулировке Лильберна), но не за материальное равенство.
Лильберн был плодовитейшим публицистом. Его памфлеты имели особую силу, потому автор был ещё и отважным военачальником в годы гражданской войны. Уважение к частной собственности — да! Но выборы в парламент — не в зависимости от количества этой самой собственности, а по принципу один человек — один голос. В России начала XXI века предостаточно людей с образованием, которые исповедуют принцип противоположный — нельзя уравнивать образованных и необразованных, богатых (богатство тоже не просто так обретается) и бедных. Так что идеи левеллеров были передовыми не только в 1649 году. Более того: при всём антимонархизме, левеллеры 11 сентября 1648 года подали петицию с требованием суда над королём, но когда спустя два месяца Кромвелль устроил в парламенте чистку и начал суд над монархом, левеллеры выступили против — ведь суд вёлся в «особом» порядке, точь в точь как сталинские расправы с троцкистами, как расправа с иракским деспотом Саддамом Хусейном в ходе американского вторжения в Иран.
В России — как это видно из статьи М.Буцера 2002 года — до сих пор спорят о допустимости цареубийства. Буцер критикует Т.Павлову за её одобрение казни короля, — мол, отсюда была прямая дорога в Ипатьевский дом. Между тем, проблема не в том, можно или нет казнить монарха. Есть две проблемы. Первая — можно ли судить не по праву и закону (эта проблема в России вообще не сознаётся). Вторая — можно ли казнить хоть монарха, хоть террориста, хоть чёрта лысого. «Можно», — хором отвечает Россия.
Лильберн выступал против казни, если суд проведён с нарушениями закона.
Любопытно, что отец Лильберна Ричард был последним англичанином, который требовал решить свой спор поединком, в соответствии с древней средневековой традицией.
Лильберна в 1630-е годы несколько раз бросали в тюрьму, бичевали, сажали в клетку за его бесцензурные памфлеты, призывы к отделению Церкви (англиканской) от государства и т.п. Его сторонники, вдохновлённые упорством лидера, прозвали его Свободнорожденным Джоном — право на свободу слова, на равный суд и другие Лильберн назвал «правом по рождению», «freeborn right», которым человек обладает не по милости государства, а по природе. Сегодня их чаще называют «неотчуждаемыми правами» — право на жизнь, на свободу, на стремление к счастью. Один раз Лильберн сумел доказать в суде своё право на свободу слова — этот казус американские юристы и историки объявили одним из краеугольных камней Пятой поправки (о свободе слова).
Лильберн сидел при всех режимах, сидел и при Кромвеле. Пока пуритане, индепенденты и кавалеры спорили о том, парламент или король важнее, он всегда говорил о том, что важнее — человек. Любой человек выше любого властного института. Ну как такого не посадить?!
В 1656 году Лильберн жил в Дувре под домашним арестом, разлучённый с женой и детьми, и в этот момент он познакомился с квакером Люком Говардом и — обратился ко Христу. В 1649 году он так описывал свою религию:
«Что же касается того, что нас объявляют атеистами и противниками священного писания (антискриптуаристами), мы заявляем, что верим в существование вечного и всемогущего Бога, создателя и Промыслителя всего на свете, воля и намерение которого, начертанные прежде всего в наших сердцах, а затем уже в его благословенном писании, должны направлять наши действия и поведение. Правда, мы не так строги в том, что касается формальной и обрядовой части служения Богу; тот или иной способ или манера богослужения не кажутся нам ясно обоснованными и такими необходимыми, как на то претендуют служители Бога и священники; — все же явление Божественной любви во Христе радостно принимается нами и практическая, самая существенная часть религии, отражена в наших принципах».
Что ж, когда не быть христианином нельзя, именно так и приспосабливаются — вина на тех, кто не даёт не быть христианином. Дивное слово «антискриптуарист» — на заметку. Обращение Лильберна вызвало сенсацию. Кромвель заподозрил было лицемерие с целью получить свободу, но когда понял, что Лильберн — как всегда — был абсолютно искренен, он выпустил его на свободу под честное слово. В то, что квакер за оружие не возьмётся, Кромвель верил — и не ошибся.
29 августа 1657 года Лильберн умер; его жена ждала в это время десятого ребёнка.